Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура
Ира развернула карту, которую и так помнила наизусть, но нужно было занять руки, чтобы они перестали мелко подрагивать. Как и дома за книгами, она начала негромко бормотать: «Вот кружок на карте, в приложении к местности это площадка диаметром от семидесяти до ста метров, не больше… Ага, пустырь… зарос бурьяном, пустырь небольшой, потому что справа и слева зажат домами… Я на дороге, а с той стороны, — прищурилась, — неважно, какая разница, что там, ну, куча щебенки, овраг… Вот оно, последнее звено цепочки, чуть не пропустила его, растяпа безмозглая… Если бы шляпу не забыла, уже все бы сложилось. Ну, есть тут хоть кто-нибудь?»
Ира направилась к новому, белого кирпича дому за высокими железными воротами. Откуда он тут такой? Как богатырь в сонном царстве. Может, люди с мозгами тут живут, смогут толково ответить. А вдруг там собака? Да и не похоже, что дома кто-то есть, хозяева, видать, крепкие, молодые, самое время им на работе быть.
Девушка в раздумье остановилась и нерешительно посмотрела на другой дом. Хм, дом, одно название… Живут же люди! «Жилище украинских крестьян, конец девятнадцатого — начало двадцатого века, построено из самана*, обито толем, покрыто камышом. Действующая модель. За ветхим забором густые кусты крыжовника, во дворе на провисшей веревке сохнет белье, — чопорная, томная дама-экскурсовод уступила место азартному сыщику. — Оно еще влажное, значит, хозяева далеко отойти не успели. Собаки во дворе нет…»
На стук вышла сухонькая старушка. В руке у нее — о чудо! — алюминиевая запотевшая кружка. Водичка!
Ира в два приема заглотила воду, чувствуя, как холодные струйки стекают с подбородка, выдохнула:
— Спасибо!
— Пый, пый, дытыно… може, ще прынэсты? Ты чия будеш? Дэ живэш?
— Я из Славянска, по делам… Бабушка, а почему там, на пустыре никто не строится? Страшно, наверное, по ночам?
— Та я вже прывыкла, усэ життя так прожила. Мисцэ, кажуть, нэчистэ, чорта в давни рокы поховано, як раз посэрэдыни. Так чи ни, хто знае?.. алэ люды тут зроду не хочуть хаты будуваты…
Старушка обрадовалась случайному собеседнику. Говорок ее, «суржик» по-здешнему, путал-перемешивал русские и украинские слова, и они сливались по древним, ненаучным законам в наивную мелодию. Ира очень любила эту «мову», хотя сама не умела так ловко и душевно выпевать на ней слова, но понимала все, сердцем принимая доверчивую ее неверность. Жаль, что сейчас нет времени поговорить с приветливой хозяйкой: солнце поворачивает к закату, а дел еще непочатый край. Последнее колечко цепочки уверенно заняло свое место: «черта в старые времена здесь похоронили…»
— Спасибо, вам, бабушка, огромное, тороплюсь я, может еще увидимся… — затараторила Ира, всей душой переживая невольное предательство, а сама уже присматривала место в дальних кустах, где можно будет пересидеть, если старушка вздумает возиться во дворе…
Ира, чертыхаясь, осторожно раздвигала заросли бурьяна. В памяти сиротливо болталось: пырей, репка-сурепка, калачики… Других названий зеленой нечисти девушка не знала. А тут не пройти, придется в обход: повилика, негодная, сплела все, что смогла достать, в густой желтый ком и тянет соки, до осени хватит. Бурьянная пыльца облепила потный подбородок, настырный слепень кружил перед глазами, выбирая лакомый кусочек на влажной, потемневшей коже. Отмахиваясь от рассерженного слепня, девушка, как зачарованная, продвигалась к центру пустыря. Еще несколько шагов — и Ира добралась до небольшой проплешины сухой, потрескавшейся земли. Вот и нашла. Неужели нашла?! Прямо под ногами останки охотника-колдуна-шамана, оружие, украшения, ритуальные принадлежности?! Не может быть, так не бывает… Нет, нельзя так самоуверенно настраиваться на успех. Права была Каверзнева: всем хочется откусить от пирога. А куда отступать? Сзади только бурьян сухой, кривые заборы и наглые, мордатые менты по периметру… А здесь, у самых ног, сияние славы, признание, аплодисменты, и кафедра, и сине-белое платье.
«Как отступить, я уже и фасон придумала! Может, здесь разгадка таинственных кетов? Наверное, глубоко придется копать? Одной не справиться…» Лихорадочные, смятенные мысли заметались в голове, вылились в привычное бормотание:
— Справлюсь, времени достаточно, с утра и до вечера можно работать, никто и не узнает. Ночевать здесь буду, палатку поставлю, с улицы за бурьяном и кустами сирени ничего не видно.
Докажу этой гадине, что моей «деревне» как раз место в академии, а не ей, бездари скудоумной. Всю жизнь просидела на шкуре, доила ее, как могла, и ничего не выдоила, потому что закостенела в сознании своего дутого величия. А я пришла и все сделала. Сама, вот так!
От волнения и выпитой недавно кружки воды сильно захотелось писать. Только сейчас почувствовала, как зудят расцарапанные в кровь голые ноги. Как всегда, резкое слово не задержалось: «Вот дура, всегда в брюках ходила, а сегодня, как назло, шляпу забыла, зато юбку напялила. И о чем думала? Впредь будет наука: на пустырь, в бурьяны никаких юбок!»
Она осмотрелась, прислушалась. Глухая стена непроходимых зарослей — надежная защита от всего на свете. Быстро спустила трусики, подхватила повыше юбку, широко расставила колени и присела. От яркого солнца и резкого движения вниз ее качнуло, в глазах потемнело.
Ира зажмурилась и тут же открыла глаза. В полуметре от нее крепко уперлись в землю мягкие сапоги на толстой кожаной подошве. Длинные, узкие носки их были высоко загнуты.
Страх скрутил сердце в крохотный, кривенький кулечек и прыгнул в горло, забился там, бессильный прорваться наружу. Время замерло и отступило. В полной тишине девушка медленно подняла голову.
На сапоги нависали плотные темно-синие шаровары; кольчужная рубаха стекала на широкий ремень. Белые, будто вырезанные из мрамора умелым мастером пальцы сжимали короткое древко с насаженным на него длинным, сверкающим на солнце клинком.
Не помня себя от ужаса, Ира подняла голову выше. Выше — бесстрастное белое лицо, густая, но легкая вьющаяся борода, тоже белая, но с призрачным голубовато-сиреневым отливом. Резко очерченные губы крепко сжаты. Голубые глаза лучатся прохладой. Лишь они кажутся живыми на мраморном лице. Голова, как короной, увенчана рогатым шлемом, отороченным угольно-черными соболями. В радужных переливах меха просвечивают искорки седых волосков.
Незнакомец показался Ире громадным, он заслонил не только небо, но и всю ее прошлую и будущую жизнь. Ни вскочить, ни повернуться, ни рукой пошевелить… Неожиданно в сознании всплыли ощущения той, первой в родительском доме, ночи. Опять галлюцинация, как тогда. Эта мысль спасла Иру от надвигающегося безумия.
Напряжение стало невыносимым. Ира застыла, но мышцы, сдерживающие мочевой пузырь, расслабились независимо от ее воли…
Воин, будто сошедший со страницы старинной книги, не отрывая взгляда, легко присел, положил оружие рядом с собой на землю. Перед глазами Иры заколыхались точеные из древесной коры пластины, слой за слоем покрывавшие кольчугу. Дробный деревянный стук разрушил непроницаемую тишину. Неожиданно по-доброму незнакомец улыбнулся и коснулся виска девушки. Теплые, живые пальцы скользнули вниз, по скулам к подбородку.
Бородач медленно отвязал от пояса кожаную сумку с красивым тисненым узором, развернул красный шелковый платок и начал раскладывать на нем кувшинчики-колбочки с узкими высокими горлышками и инструменты странной формы. Его движения были плавными и завораживающими, как ритуальные жесты шамана, отточенные десятилетиями. Повеяло терпким запахом кожи, старого дерева и разогретого металла.
Не сознавая, что делает, Ира отмечала: сумка сшита вручную крупными, ровными стежками, кувшинчики из меди, мелкая чеканка по окружности, инструменты бронзовые, старинной работы, непонятного назначения… Прямо как на летней практике в Крыму.
«Шаман» ласково поглядывал на замершую в неудобной позе девушку и время от времени покачивал головой. Потом он запел, нет, нараспев забормотал. Что это? Песня ли, молитва, заклинание?
Вдруг сверкающий взгляд его впился ледяным огнем в зрачки Ирины. Тело девушки обмякло, и она уплыла в прохладное, приятное небытие.
*****
Вечер приблизился незаметно. Красное солнце обреченно окунулось в густой смог индустриального города. На городской окраине воздух заметно свежее.
Микитовна по давней, еще с молодых лет, привычке вышла посидеть на врытой возле калитки лавочке. Раньше по вечерам все соседки собирались здесь перед сном. Теперь кто болеет, а кто и помер. Остальные сериялы смотрят, горожане… Курей перестали держать, кролей. Новая мода пошла на нутрий. Шкурки — на шапки, мясо — на рынок… «Цэ ж крысы, пацюкы, тьфу! До чого людэй довэлы!» Микитовна вздохнула и привычно обтерла уголки губ краем косынки.
