Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины
Было уже за полдень, гребцы в очередной раз сменились, Торвард сам сидел за веслом, а Асбьёрн Поединщик, его телохранитель и напарник, отдыхал на краю скамьи. Сзади вдруг послышалось хриплое карканье, Асбьёрн обернулся, а потом изумленно толкнул локтем Торварда:
– Э, конунг, посмотри!
Он перехватил весло, и Торвард обернулся. На штевне, прямо на крылообразном ухе дракона, сидела крупная ворона – не ворон, вещая птица Одина, а именно ворона. А на лапе у нее…
Торвард поднялся на ноги и шагнул к штевню: ему хотелось протереть глаза. На лапе птицы сияло под лучами полуденного солнца золотое кольцо, выкованное в виде дракона – точь-в-точь Дракон Судьбы, который Торвард с детства привык видеть на руке у матери и ни с чем не смог бы спутать.
Ворона соскочила со штевня, села на днище и… обернулась клубом плотного серого дыма! Изумленно вскрикнули люди, привлеченные появлением птицы, а из дыма вдруг показалась… кюна Хёрдис, сидевшая на досках с отчасти утомленным, отчасти горделивым видом. По лицу ее скользнула странная, чуждая, серая тень, делавшая ее похожей на призрак, – последняя тень иного мира, и вот это опять была кюна Хёрдис, такая, какой ее все знали – и какую никак не ждали обнаружить на корабле посреди моря!
И сам Торвард, и все, кто это видел, застыли и едва смели вздохнуть. Весла пришли в расстройство, корабль замедлил ход. С «Рассекающего», шедшего следом, закричали. А кюна Хёрдис обвела лица укоряющим взором и утомленно вздохнула:
– Ну, вы так и будете глазеть на усталую старую женщину, болваны вы неотесанные? Хотя бы мой собственный родной сын поможет подняться своей бедной матери?
Торвард бросился к ней и схватил за руки: он жаждал не столько помочь ей, сколько убедиться, что это не видение. Нет, это в самом деле была она, кюна Хёрдис, живая и настоящая. И на правой ее руке сияло золотом обручье Дракон Судьбы, снова ставшее привычного размера.
– Госпожа моя! – воскликнул Торвард, все еще держа ее за руки, и ничего больше он не мог придумать. Он тоже никогда не видел, чтобы его мать превращалась в птицу или животное, и понятия не имел, что она это умеет.
– Да, конунг, сын мой, это я! – Кюна кивнула с отчасти небрежным, отчасти самодовольным видом. – Скажу тебе, в мои годы превращаться в птицу и лететь без отдыха день и ночь не так-то легко. Потруднее, чем отводить глаза, скажем, менять облик себе и другим… Это ведь только видимость, а вот чтобы превратиться в птицу, надо основательно себя переделать – это потруднее! Я уже не так молода, чтобы вертеть хвостом!
– Но что случилось? – Торвард наконец опомнился. – Неужели ты так жаждала меня встретить, матушка, что взяла на себя такой труд? Или… или в Аскефьорде уже враги?
Тот же тревожный вопрос был написан на всех лицах, обращенных к ней, и кюна Хёрдис опечаленно кивнула:
– Ты прав, конунг, сын мой! В твоем доме со вчерашнего утра распоряжается Бергвид Черная Шкура, этот подлый раб и сын рабыни! Он напал на нас ночью, как последний подлец. Мужчины Аскефьорда показали себя истинными воинами, не исключая и сыновей моей сестры Ингвильды. Но Рагнар, твой воспитатель, пал в бою и теперь уже у Одина.
– Весь Аскефьорд захвачен?
Не дожидаясь ответа, Торвард гневно ударил кулаком по борту и выругался, несмотря на присутствие матери, – он не мог вынести такого бесчестья второй раз за один год! Стоит ему покинуть Аскефьорд, как кто-нибудь является его грабить! Почему никто не хочет это сделать, когда он дома?
– Нет, насколько я понимаю, дальше Аскегорда к вершине они не прошли. Хоть там был и конунг тиммеров с большим войском, Эрнольв Одноглазый встретил их на воде и не пустил дальше.
– Он жив?
– Насколько я знаю, да. Вот кое-кто другой…
Кюна прикусила язык, не зная, стоит ли об этом говорить сейчас. Она очень любила привлекать к себе всеобщее внимание, но сейчас даже ее слегка покалывало нечто похожее на угрызения совести: ей было немного стыдно наслаждаться за счет чужого горя. И если бы чужого – а то ведь родного сына!
Торвард поднял на нее тяжелый вопросительный взгляд.
– Говори, госпожа моя, – негромко, но твердо попросил он. – Лучше мне знать заранее, кого я больше не увижу. Кто-то кроме Рагнара? Гранкель? Сыновья Хродмара?
– Об этих ничего не могу сказать. Но мы с тобой потеряли одного – или даже сказать, двоих!
– Не томи.
– Это женщина. Боюсь, именно сейчас именно эту женщину ты стал бы жалеть больше всех прочих… кроме меня, конечно.
Торвард в молчаливом ужасе взял ее за плечи. Ему пришла в голову одна-единственная мысль – о Сэле. Та, которая сейчас была особенно близка ему, та, которая была одна – и одновременно двое…
– Да, конунг, сын мой, это она! – Кюна грустно кивнула, и на этот раз ее грусть была почти искренней. Она не умела горевать, но сейчас от души жалела о той боли, которую предстоит пережить ее сыну. – Сэла из Дымной Горы. Она погибла как истинный воин.
Торвард смотрел на нее, не в силах задать ни единого вопроса.
– И она… она утопила «глаз богини Бат»! – добавила кюна Хёрдис. – Из-за него-то все и вышло. Он был у нее, и она бросилась с ним в воду, чтобы он не попал в руки Бергвиду.
Торвард отвернулся, оперся о борт и стал смотреть в волны. От острой резкой боли в груди ему было трудно дышать. Где-то за спиной его стояли рядом Аринлейв и Сёльви, сейчас скорее изумленные и недоверчивые, чем опечаленные, и по напряженной спине конунга они видели, что ему так же трудно принять гибель Сэлы, как и им.
Чуть больше полугода прошло с тех пор, как он возвращался с Зеленых островов, еще ничего не зная о больших переменах в своей судьбе. Тогда она встретила его в море, светловолосая душа Аскефьорда, и как рад он был ее увидеть! Она была как первый солнечный луч, первый привет родного дома после разлуки, и Аскефьорд не мог выбрать для этого никого приятнее! Она принесла к его ногам отвагу воина, преданность сестры и страсть возлюбленной, не желая иной награды, кроме свободы дарить ему все это. Она сохранила свою свободу до конца – она сама выбрала час своей смерти, как величайшие из героев древности. Как она сумела сделать все это, стать героиней сказания, оставаясь просто Сэлой из Дымной Горы?
Боль поворачивалась в его груди, как клинок, и теснила дыхание. Сэла сражалась за него и с ним от начала до конца – и вот она погибла, а он в это время был далеко и ничем не помог ей, той, которая столько раз помогала ему… Ценой своей жизни она спасла от вражеских рук черный камень, которым он и его мать не сумели распорядиться лучше… Зачем он послушал кюну Хёрдис и не взял его с собой на Туаль!
– Не может быть! – сказала позади Дер Грейне.
Она подошла от своего шатра на корме, и ее меньше всех удивило внезапное появление на корабле незнакомой женщины – от матери Торварда конунга она ждала чего-то подобного.
– Не может быть! – убежденно повторила лунная дева, придерживаясь за канат. – Ведь я видела во сне, конунг, что Сэла во время свадьбы положит мне молот на колени и будет приветствовать меня в доме! А этого еще не было! Значит, она жива и мы еще увидим ее!
– Сомневаюсь! – Кюна Хёрдис холодным взглядом окинула девицу, которая смеет опровергать ее слова. – Она упала на глубоком месте и даже не задержалась на поверхности. Она сразу ушла на дно, а там глубины… э… возле двора Хринга Бочки, на мысу, где мелкие елочки, какая там глубина?
– Под самым берегом – локтей девять-десять, – безотчетно ответил Торвард, даже во сне помнивший наизусть все глубины Аскефьорда.
– Ну вот! – Кюна Хёрдис, казалось, была удовлетворена этим ответом. – Так что внуку моему, как ни жаль, придется появиться на свет в палатах Эгира и Ран!
Все молчали, а Торвард, так же молча, отвернулся от воды, сел на скамью и яростно ухватился за весло. Что бы там ни было – его путь лежал в Аскефьорд.
Пока Торвард конунг оставался в Аблах-Бреге, фрия Эрхина томилась, тяготилась его присутствием и жаждала так или иначе от него избавиться. Она почти обрадовалась вестям о нападении на побережье эриннов или уладов, которые заставили его покинуть Холм Яблонь, и даже где-то в глубине души понадеялась на его героическую гибель. Пусть получить амулет после этого будет гораздо труднее – но он исчезнет, тот, кто впервые за семь веков посмел навязать свою волю фрие острова Туаль.
А он внезапно уехал сам, и этот отъезд, опять-таки предпринятый по его, а не ее желанию, возмутил Эрхину. Что бы он там ни рассказывал про какого-то беглого раба, который вздумал угрожать Фьялленланду, фрия не считала эту причину уважительной.
– Ведь ты взял на себя звание военного вождя острова Туаль, а безопасность священного острова Богини гораздо важнее, чем какой-то там Аскефьорд! – убеждала она его, когда впервые услышала об этом. – Ведь ты же оставил там вместо себя какого-то одноглазого родича, и этого вполне достаточно!
