Антон Карелин - Врата небес

И последняя — глава ордена некромантов, старуха Суллия, жестокая злая тварь, познавшая, наконец, сотую часть боли, которую она причиняла своим рабам. Верховная жрица Преступивших, чье маленькое синеватое сердце украшало вершину созданного Салегрином четырехугольника, с отпечатком его собственной руки, Красной Руки Властелина. Снова накатила тошнота и вязкая муть; раздавленные груши поменяли сорт на северный — жесткий, кислый и красный до одури. Салегрин встал, протер глаза и, опираясь на свою любимую палку, по которой не скользили даже жарко вспотевшие руки, наклонился за чашей и кинжалом.

Когда оба священных предмета покоились на дне походной сумки, он уже знал, что скажет Раану, ожидавшему у входа в пещеру.

Тошнота усилилась, и Салегрин, не желая дожидаться, пока его вырвет, быстрым уверенным шагом покинул зал…

…Раан окликнул его тут же, и в голосе мальчика был неподдельный страх.

— Что с вами, учитель?!

«Еще бы, — подумал Салегрин, мучительно привыкая к сереющему закатному свету ущелья, сейчас казнившему видящие в темноте глаза, словно яростное пылание солнечной колесницы Радана. — Он впервые видит человека, с ног до головы залитого кровью».

— Я так устал, — ответил он, спуская сумку с плеча и передавая ее невидимому мальчишке, спрятавшемуся за режущим глаза плащом вечерних солнечных лучей. — Мне надо вымыться. А потом спать.

Раан не осмелился спрашивать большего; заботливо поддерживая своего Учителя, дрожащего, несмотря на его молодость, подобно слепому умирающему старику, мальчик отвел его в лагерь, поставленный для шестерых, в котором теперь предстояло ночевать двоим.

— Учитель, выпейте воды, — попросил он, когда драгоценная сумка была спрятана среди тюков с вещами Тирлеха.

Моргая, сквозь слезы Салегрин разглядел силуэт худого мальчишки, темным пятном ограждающий его от уже выносимого, но все еще колючего света, и принял протянутую кружку.

— Мне нужно вымыться, — повторил он, ощущая тяжесть в каждом члене, чувствуя протест налитого свинцом тела.

— Я помогу?

— Потрешь спину, — усмехнулся Салегрин. — Но только когда я выйду на берег…

А потом были считанные минуты в ледяной воде, ниспадающей на Убийцу с каменистого обрыва подобно непрерывному сверкающему клинку, вершащему правосудие; человек кричал от дикой боли и холода, из последних сил выдерживая наказание, и находил в этом мучении странное удовольствие — очищение от крови и пота, на несколько мгновений замутивших прозрачный поток, летящий в туманную бездну горной расселины.

Салегрин стучал зубами, дрожал изо всех сил, считая, что это должно его спасти, а суетливый мальчишка защищал его от ветра цветастым махровым полотенцем из запасов почтенного Тирлеха, богатейшего гурцанского купца, и непозволительно много смеялся, что вообще не принято в обращении ученика с Учителем.

Но Раану это прощалось — он был не таков, как обычные ученики, он был талантлив. А кроме того, два года почти непрерывных походов, вылепившие из пухлощекого ребенка худую фигурку странника предгорий, научили его бесценной науке — быть нужным. Он слишком многое хорошо умел делать, чтобы Салегрин считал его простым подмастерьем, и дело не касалось даже детской красоты, вызывавшей, например, у Кана яростный зуд несдержанной плоти, в желаниях возбужденного тела учитель всегда отказывал себе, хотя знал, что привыкший к подобному обращению ученик ждет от него одного только слова, — нет, Раан был просто незаменим во всем, потому что учился этому всю свою короткую яркую жизнь.

Он тер синюю спину трясущегося учителя так, что она стала красной в считанные секунды, и боль от обжигающего ветра сменилась болью многострадальной кожи.

— Хватит! — взвыл Салегрин, не в силах больше терпеть. — Давай плащ Тирлеха! Красный!..

Раан накинул на него тяжелый плащ с меховым подбоем и помчался снимать с костра закипающий суп.

Салегрин, приговаривая слова молитвы о тепле, двинулся за ним. Разумеется, молитва не принесла никаких результатов, да Салегрин и не ждал этого. Бог, пять лет не отвечавший на жертвоприношения своих жрецов, не дававший им ни единой капли своей огромной Силы, не стал бы размениваться на подобные мелочные просьбы и сейчас. Но молитва помогла Салегрину преодолеть сковывающий холод, потому что прежде, в юности, не раз защищала его в путешествиях по горам юга и северным землям, скованным жестокими когтями холода.

Переодевшись во все чистое, он подсел к костру и принял из рук расторопного Раана наполненную супом миску.

Суп был, как всегда, вкусным, — и не только потому, что в путешествие привыкший к роскоши Тирлех захватил с собой всего, что нужно для его приготовления, и даже более того, а по другой причине. Раан прежде рассказывал учителю, как очередная «мама» из приюта учила его готовить, чтобы он мог помогать ей накрывать на стол, когда посетителей, утоляющих приведший их сюда голод и желающих теперь только есть, становилось слишком много для нее одной, или когда ее утаскивал в кладовую кто-нибудь из любителей кулинарных шедевров.

Молодое вино усунгов, приправленное специями и разогретое на пляшущем бездымном огне, жидким пламенем заполыхало в Салегриновом чреве, а сонливая усталость, поджидавшая на дне кружки, наконец-то торжествующе оседлала жреца.

— Сплю, — сказал он, прикрывая глаза.

— Может, лучше в шатре? — осмелился предположить внимательный Раан.

— Изыди, глупый, — отмахнулся Салегрин. — Узнавший милость Владыки не может прятаться от ночной темноты в любом убежище, каким бы достойным оно ни казалось!.. Темные души, я пьян…

— Значит, Он ответил?! — захлебнувшись восторженным вздохом, невнятно прошептал Раан.

— Ложись спать, — приказал Салегрин, с трудом разлепляя глаза. — Утром.

Не дожидаясь, пока послушный ученик вымоет миски и забудется неглубоким чутким сном, Учитель рухнул в колодец непроницаемой темноты, мысленно благодаря Властелина за его появление.

Боль раскалывала голову. Вместе с ней другая, еще более сильная, продолжала мертвенно-холодной рукой сжимать сердце. Он стал убийцей. По его вине погибли десятки, может быть, сотни людей. Он видел, как четверо из них сгорели живыми факелами, слышал их душераздирающие, отчаянные крики. Они ни в чем не были виноваты, у них, быть может, были жены и дети. Матери у них были точно. Он отнял их жизнь, отнял никчемно, бездумно и жестоко. И все это лишь ради того, чтобы спастись самому. Чтобы доказать принцессе, что он может ударить в ответ.

Даниэль поднял голову, постепенно приходя в себя.

Он был жив.

Воспоминания о мощном, пронзившем все тело толчке, бросившем его сквозь стремительно мелькнувшие толщи пространства и межмировых пластов, все еще заполняли его. Они были очень ярки — он видел все это, запечатлел в краткий, безумно болезненный миг. Он прошел сквозь барьеры пространства, сквозь тени и свет, а они прошли сквозь его теперь разбитое, кровоточащее, ободранное тело.

Телепорт бросил его куда-то далеко на север, — судя по холодной, покрытой жухлой травой земле и по ледяному ветру, мчащемуся в темных, пронизанных призрачным светом звезд, небесах.

Встав, поморщившись от сковывающего движения холода и боли, юноша огляделся.

Во все стороны простиралась неровная, источенная ветрами, исполосованная ливнями, полумертвая равнина. Неподалеку полого вздымался небольшой холм. Даниэль решил взобраться на него и уж там, посмотрев, решить, куда ему идти.

Впрочем, по большому счету, ему теперь было почти все равно куда. Мастер Керби, принявший заказ, должен был телепортировать его далеко на юг, в Тальгду, одно из сильных независимых Баронств, где Даниэль хотел найти забвение, безопасность и покой. Обдумать происшедшее и решить для себя, стоит ли помнить об этом и мстить. Или лучше скрыться, тщательно и навсегда, чтобы дожить свой век обычным богатым отшельником, купив усадьбу неподалеку от побережья. Денег и ценностей в заплечной сумке, которую Даниэль держал в руках, было примерно тысяч на сто пятьдесят имперских фрагранов,{24} и практически везде имперские бумаги с изображением Дракона были в ходу.

Куда забросил его исковерканный телепорт, Даниэль пока не понимал. Он никогда не был особенно силен в географии материка, несмотря на хорошее образование, полученное из рук матери. Правда, подгоняемый холодом, он довольно быстро вспомнил, что огромных пустошей, тянущихся во все стороны на многие десятки и даже сотни миль, в пределах преподанного ему на уроках географии, было всего три. И все три имели свое название.

Одна, пустынная, расположенная далеко на юге с обратной стороны южных гор, вторая, Кочевничья пустошь, на западе от Империи, длинная, с юга на север пересекающая половину материка, и третья, северная, примыкающая к великой реке Иленн.