Антон Карелин - Врата небес

— Умница моя, — негромко и с нежностью ответил Иллам, проводя рукой по ее волосам, — ты все правильно поняла. Камень перенесет нас в тот отрезок прошлого или будущего, в котором мы со своими знаниями и способностями действительно будем полезными. Понятно, что переносу могут подвергнуться не все, далеко не все, а лишь несколько. Возможно, лишь один. Поэтому я и хотел сказать это всем… но ты, наверное, права.

Он вздохнул, отвернулся от Элейни, поднял голову. Еще раз вздохнул, сотрясаемый неслышным, судорожным кашлем, который согнул его пополам. Затем, мягко погладив руку вцепившейся в него, полыхающей жалостью девочки, сказал:

— Слишком запутано, слишком глубоко и непонятно. Мы похожи на бегущих от опасности теней, бегство которых преследует кто-то великий и властный. Кто-то могущественный и чрезвычайно, непостижимо мудрый играет с нами, двигая нас, словно пешки на шахматной доске, это такая игра, малышка, там соревнуются черное и белое. А мы, пешки, несомые ветром, бегущие по подставленной дороге тени, не можем руководить своими действиями… Не можем пока. Потому что не имеем достаточно информации. Поэтому не стоит говорить о наших догадках вслух… Однако, дитя мое, все ли это, до чего тебя довел твой маленький, но очень подвижный и проницательный разум?

— Не все, — вздохнув, уже избавленная от страха и слез, ответила Элейни, перед мысленным взором которой пронеслись в мгновение ока сотни, тысячи, сотни тысяч бегущих теней, придвигаясь к нему, обнимая его, продолжая вдыхать приятный, немного пряный запах его шеи и волос, — еще про Камень. Про Серый Камень, к которому привели всех вас злые крикливые птицы на той поляне. От которого мы начали наш путь.

— Да, — медленно отстраняя девочку и кивая ей, ответил Иллам. — Но мы пока ничего не скажем им о Сером Камне. О Камне Времени, к которому нам нужно вернуться снова.

Он мчался сквозь густеющий, невообразимо древний и очень напряженный, взволнованный, мрачный Лес. Возвышающиеся впереди Горы, которые он чувствовал, провидел над сомкнутыми темно-зелеными кронами, звали его.

Он почти позабыл, кто он и откуда, как звали его усталую, больную мать и что сказал ему призрачный, спокойный и мудрый голос, когда он начинал свой стремительный, неостановимый бег.

Он мчался уже две недели, останавливаясь лишь днями, чтобы крепко, без видений, спать, восстанавливая силы. По пробуждению рядом с ним всегда находился куст лесных ягод или склоненная ветвь дикого яблочного дерева. Он быстро утолял голод и снова мчался вперед.

Бежать мальчишке оставалось уже недолго.

Глава третья

ГИБЕЛЬ ЖНЕЦА

И тогда ответила им девица: «Уж любому понятно, не элисовка я! Но и не Ардат Кровавой поклоняюсь. И не Властителю Тарегу, как вы решили. Не отгадали вы моей загадки, не поняли, кто жестокостью своей любого из них превосходит!» И ощерилась, аки зверь дикий. Крестьяне да древники от нее попятились, колья побросали, топоры повыранивали, да токмо поздно было. Руки свои к небесам грозовым воздевши, девица бесстыдная, лико ящур жестокая, прокричала: «Тармаамрат, мой родитель! Волю твою исполняя, ужас и страх в сердцах и душах сеяла! Теперь же, когда служение мое в этих местах кончено, приношу тебе жертву кровавую, людские страдания и бесполезные мольбы, их страх подколенный да крики беспомощные! Возьми же их жизни, оборви их нити, дай мне силы!» — кто с плачем в ноги ей повалился, кто бежать надумал, кто, последние силы от страха теряя, ползет, а девица та, алым пурпуром плаща размахивая, с вершины холма как закричит, будто демон громогласистый: «Молния! Пусть ударит молния силы твоей, Отец мой!»

И ударила молния. Жуткая, огненная, словно древо перевернутое разветвленная, каждого, что в жертву принесен был, настигая; в небесах засверкало, народ заголосил, дергаясь, угля давая, пища, концы отдавая, а девица на холме, платье скинувши, плясала — ну точно, порождение адское. А затем, как последний крик последнего убиенного стих, в небесах потемнело, загрохотало, и новая, огромная Молния в ее вскинутые руки прямо и двинула.

Завизжала девица, криком исходясь, завыла, кожу и волосья свои теряя, глаза лопнувшие свои собрать не в могуце, и, слышно было, как, сгорая, она дивно удивлена была. Кричала, мол, что же ты, отец единственный, за что меня-то?..

Так-то вот оказалось, что сама она загадки этой не отгадала. Кто жесточее всех на свете-то будет. А зря. Потому как Тармаамрат-ненавистник не токмо жесток, а еще и до корки предатель, никого не жалеет и из страданий чужих силу черпает.

И символ его не Молния, а Молнией пробитый Человек.

Рыцарь резко обернулся. Солнце странно заиграло на его черных, украшенных травлением латах. Забрало его шлема было поднято, и каждый из столпившихся здесь обличенных властью послания стариков ясно видел суровый, пронизывающий взгляд его гневных глаз.

— Глупцы! — натянув поводья, сказал он. — Когда вы бежали сюда с юга, гонимые стихиями, правителями и жрецами за свои недостойные упоминания культы, что было вашим уделом? Низость и нищета, поборы, гонения, голод и скорая смерть! Вы выдирали друг другу глотки, чтобы напиться крови, сжирали своих детей!.. Потом же пришла Она, и только Ее воля дала вам возможность жить по-человечески. Теперь, утвердившись, отъевшись и набравшись наглости, вы заявляете, что не желаете проливаемой в Ее славу крови? Не желаете отдавать на казни своих людей? Не желаете посылать к нам своих мужей и сыновей?.. — Лицо его изменилось в жестокой волчьей усмешке, став еще страшнее, чем раньше. Он сдвинул ноги, и конь заплясал под ним, неожиданно огласив площадь сборов яростным ржанием.

— Я заявляю вам, что теперь уже поздно! Никто не прислушается к вашим истерическим крикам, к вашей нерешительной болтовне, к нестройным, испуганным стенаниям у ваших гнусных алтарей! Кровь — это цена за возвышение. Цена за существование в стаде людей. В нашем стаде. В стаде, которое пасу я.

А также цена — это подчинение. Мы взяли вас, дали вам право расти и развиваться. Право трахать ваших женщин и рожать ваших детей. Теперь ваше единственное право — отдавать свой долг. Отдавать, проявляя беспрекословное, решительное подчинение высокой Власти. Отдавать не деньгами, не вещами, не принятием Истинной Веры, а людьми. Жертвами и теми выбранными, кто в будущем станет их собирать, или сам обратится в пепел и кровь.

Старики безгласо молчали. Ветер качал деревья и травы.

Конь черного рыцаря неспокойно переступал с ноги на ногу.

Сам рыцарь горящим взглядом обвел стоящих перед ним беспомощных, пришедших бессильно умолять людей.

— Всех вас, — громко и жестко сказал он, — ждет наказание — за эти исполненные наглостью, пренебрежением, самоуверенностью слова! За желание отказаться от выплаты долгов. За презрение к милостям Той, что даровала вам все. Только один останется в живых. Тот, кто попросит о милости первым.

Старики молчали. Несколько из них переглянулись, сжали руки друг друга. Старухи оперлись на плечи своих постаревших мужей. Молчание стало зловещим. Рыцарь начал поднимать закованную в железо руку к багровеющему в закате небу.

И тогда гнетущего молчания не выдержал сопровождавший стариков одноглазый, искалеченный жизнью урод, возница, привезший их сюда. Стеная и плача, гримасничая и прося о милости, он выбежал на пустое пространство, отделявшее Черного Рыцаря от толпы.

— Пощади! — голосил он. — Не я, они привели меня сюда! Пощади! Я ненавижу их!..

Рыцарь не усмехнулся. Лицо его, темное от гнева, стало холодным и мрачным. Удовлетворенным.

— Возвращайся в деревню, — приказал он, — расскажи о том, что сейчас увидишь, — и продолжил поднимать руку.

Одноглазый, взвизгнув от страха, опрометью бросился по мощеной каменной дороге назад, в приречные Поселения. Рыцарь проводил его взглядом, а затем снова повернулся к неподвижным старикам.

— Вы не хотите платить, — тихо и зловеще молвил он, — не хотите понять. Считаете жестоким убивать слабых для того, чтобы воспитывать сильных, закалять из железа сталь. И не желаете преклонить колени, уткнуть морды в песок перед Той, кто в любой момент может стереть вас в порошок… — Они молчали. Только беззвучно и обреченно плакали некоторые из них. Но старики продолжали неподвижно стоять — хромые, убогие, лысые, сморщенные, прямые как палки или согнутые непосильным грузом прожитых лет, благообразные и неряшливые, одинокие или имеющие большие, крепкие семьи. Они знали, на что идут, когда отправлялись сюда. Вот только, думали они, не надо было брать сюда старух. Черт с ними, пусть бы выли, пускай голосили, но там, среди остальных, а не плакали от тихого отчаяния здесь, на горячем песке между Каньоном и Миртой, древней, священной рекой… Зря взяли. Ведь сразу было понятно, что бывший поселенец, теперешний Черный Рыцарь, увидев в толпе собственных отца и мать, даже глазом не моргнет. Уж точно.