Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура
— Баз прав, довольно крови, грязи, подлости. Ты уйдешь тихо и спокойно, просто растворишься в вечерней прохладе. И возродишься по воле и в интересах База через тысячу и пять сотен лет. Жизнь твоя начнется среди любящих, кротких сердец. Много доброго совершишь ты, прославляя мудрость и справедливость База…
— Хватит сладко петь перед очами великого База! Не мне ты говоришь это, а Ему. Не поверю в искренность твоих слов, ведь никогда не был ты мне другом, не разжалобишь меня липкой ложью! Тысяча лет и еще пять сотен! За это время ты надеешься вернуться и собрать все предметы? Не будет этого!
Ты тоже уйдешь, но уйдешь человеком, хеттом. Бессчетно будешь рождаться и умирать в своем народе, как простой смертный. И возродишься гигантом, когда…
Мегулах взмахнув рукой, указал на солнце:
— …на небе засияют четыре солнца…
Нет, мало этого, мало. Имзакан не должен вернуться. Мегулах огляделся в поисках знака. Вот шест с навершьем в виде оленя. Имзакан всюду таскает его, он ведь до сих пор остается хеттским послом. Утром он воткнул его в землю так, что бронзовый олень спрятался в гуще зеленых кустов.
— …олени начнут объедать верхушки деревьев…
Блуждающий взгляд его опустился вниз, на ноги под переплетами сандалий и красную землю:
— …а земля под ногами твоего народа утратит цвет кожи детей Адама и станет белой, как мы…
«А там еще неожиданный знак — змея, что скользнула под камни. Хорошо, что я успел ее заметить!»
— …ты среди двенадцати змеиных гнезд угадаешь пустое… Только тогда несмышленое дитя станет великим воином!
Плечи Мегулаха расправились. Вот так, ненавистный Имзакан! Ты прав, хватит крови и страданий. Самое надежное предсказание то, что основано на случайных, не связанных между собой мелочах. Попробуй справиться с такой задачей!
— Спасибо на добром пожелании. Если уж мне так сложно будет вернуться, а тебя все равно Баз возродит, проживешь ты после этого… — Он окинул взглядом сверху вниз стройную фигуру Мегулаха. Взгляд упал на сброшенный на траву плащ из спинок каракала. — …тридцать три года. И жизнь твоя закончится страшно, мучительно и позорно. А потом Баз может возродить тебя хоть на следующий день, хоть еще через тысячу лет.
Мегулах криво усмехнулся. Ему вспомнилась любимая казнь хеттов — срывать кожу с живого человека.
— Я думаю, что ты вряд ли вернёшься. Четыре солнца и все такое… даже загадывать второе лишение жизни не буду. Если выкрутишься, сам тебя найду, тогда и продолжим.
Глаза База заструились привычным голубым светом. Ну что ж, мальчишки справились с заданием, сами наказали друг друга. Нет, враг врага, так будет вернее. Тысяча пятьсот лет без услужливого и преданного Мегулаха… Ничего, есть еще много гигантов, и подходящего присмотреть не сложно. Время летит быстро. Вернется Мегулах таким же покорным, но будет осторожнее, и работа ему всегда найдется. А Имзакану поделом за спесь его и дерзость. Слишком рано возгордился, ни послушания от него, ни предупредительности не дождешься. Того и гляди, испортит проект до срока. Ишь, каков, серый, с помутневшими глазами, а сел в стороне, голову опять поднял. Жаль, что унесет с собой выигранный шлем. Забрать бы и припрятать его для Мегулаха, но закон нарушать опасно: может, кто из Его начальников сейчас поглядывает, что делает, как ведет себя великий Баз. Да сбудется пророчество!
Ветер прилетел снизу, из долины, качнулся в ветвях, осторожно присел на плечо База, повеял в ухо новостью: пастух Яков от Шхема уходит…
Вой, стон, детский плач, рев перепуганных животных поднимаются вместе с пылью и обволакивают густым облаком городскую стену. Это слуги Якова сгоняют женщин и детей Шхема вместе с козами в кучу, не давая им зайти в город.
Сыновья Якова разбирают шатры и навесы, Рахель и Лея проворно пакуют вещи, служанки мечутся, больше мешают, чем помогают. Дина баюкает младенца Ниры. Слезы она уже все выплакала: не будет свадьбы. Нет жениха, не будет и свадьбы. Вот бы остался у нее такой же крошечный, смешной сыночек, как этот маленький!
Зачем братья погубили Шхема? Он так жарко шептал там, в винограднике: «Дина, Дина, я голову потерял от любви к тебе… Прости меня, Дина, сам не пойму, что со мной… Люблю тебя… моя Дина…» Разве забудешь?
Ночью после обрезания метался он, зубами скрежетал, такой горячий. Дина отползла в угол и до следующего вечера просидела там, тряслась от страха. А когда он застонал жалобно и вздохнул, она тоже вздохнула, потянулась к кувшину, налила воды в кружку и смочила платок. Он отпил, а больше пролил, подставил лоб под мокрый платок: «Спасибо, моя Дина, люблю тебя…» У нее сжалось сердце, так жалко его стало, больше, чем себя.
Она заплакала, когда узнала, а отец раскричался, велел сниматься с места, вещи собирать. Все засуетились, кто-то сунул ей в руки младенца… Вот уже пусто там, где еще утром стояли шатры. Пусто, пусто…
Сам Яков везде поспевает, хромает, держась за поясницу. Он встревожен и испуган, и кости разболелись больше обычного. Малое горе накликало большую беду. Заботливо растил он сыновей, любил их, гордился ими. Мечтал, что будут добрыми пастухами, опорой его старости, защитой слабым женщинам. Зверей, диких зверей родил и выкормил Яков. Навсегда застыла в их глазах память о чудовищной резне, не отмыть им рук от густой крови, не сменить одежды.
Слаб Яков и немощен. А у слабого врагов втрое больше. Много добра у него, много недобрых глаз вокруг. Теперь чужие, жадные руки потянутся к нему со всех сторон. А в руках — ножи, окровавленные ножи, пальцы в крови, а в глазах — право отобрать его жизнь, уничтожить его маленький народ…
— Рахель, вели женщинам снять украшения, возьми мешок и сложи все вместе, потом разберетесь, где чьи. В другой мешок пусть слуги сложат свои. И еще — отнеси третий пастухам, что сторожат пленных. Нужно, чтобы и у них забрали золото и камни, все, что есть на них.
Рахель с обожанием посмотрела на мужа. Вот какой у нее Яков! Ничто не может сломить его! В миг единый все решил. Знает, что делать, громким голосом уверенно раздает приказы и о мелочах не забывает. Рахель, только Рахель слышала стоны мужа, в которых смешались боль от старой раны и боль от содеянного Шимоном и Леви.
Но даже она не знает, как страшно ему и горько. Бежать, бежать от проклятого Шхема. Опустел город, мертвы его мужчины. Женщины сбились в кучу, прикрывая ладонями головы детей. Пусты улицы, молчат дома. В глубоких подземельях затаились несметные сокровища. Кому они достанутся завтра? Кому?
Кому Яков может доверить, то, что задумал?
— Эй, Шимон! Шимон! Возьми кого-нибудь из братьев — живо в город! Стой! Иди сюда!
Обрадованный Шимон заметался, не зная, чем угодить. Подбежал к отцу, стараясь заглянуть ему в глаза. Яков невольно отстранился, но, переборол себя, притянул Шимона за ворот ближе и зашептал, указывая на Шхем.
— Понял меня? Отбирайте самое дорогое: золото, камни и драгоценности. Ничего лишнего, понял?
— Понял, отец, самое лучшее выберу, будь спокоен…
Баз и гиганты видели, как евреи снялись с обжитого места. Стада, навьюченные верблюды и ослы уходили на запад, скрылись за холмом. Косые лучи заходящего солнца, прорезая клубы пыли, били в глаза встревоженным животным, не понимающим, почему и куда гонят их в такое сытое время.
— Куда они, Баз? Что с ними будет?
Мегулах обернулся. База нигде не было. Он исчез, даже не попрощавшись. Какое Ему дело до неудачников!
Имзакан хотел уже подняться, чтобы уйти раньше, чем первая звезда выйдет на небо. Ни к чему глазеть на растворение Мегулаха, да и Мегулаху не нужно видеть, как Имзакан станет смертным, но вдруг заметил движение в расщелине скалы. Оказывается, Яков и еще двое не ушли вместе со всеми. Караван уже скрылся за холмами, а они все возятся.
Гигант увидел, как Шимон передал брату тяжелый мешок. Из прорехи вывалились золотые украшения, среди тусклого блеска остро засияли изумруды. Леви столкнул весь комок в яму. А наушники, где наушники? Имзакан вытянул шею, чтобы не пропустить ни одной мелочи, ноздри его шевелились, глаза цепко вбирали приметы места, где Яков и двое его сыновей прятали все самое дорогое из сокровищ Шхема и все золото евреев: большая промоина у подножья холма, образовавшаяся между корнями старого фисташкового дерева.
Первая звезда появилась на небе, когда они уже заканчивали забрасывать клад камнями.
Первая звезда, ах, первая звезда…
*****
Свет из кухни размыт тюлевыми занавесками, и поэтому кажется, что балкон Андрея утонул вместе с Ирой в мягком полумраке; сквозь приподнятые жалюзи в комнату пробирается вечерний холодок. Неужели только вчера она сидела на этом же диване и даже боялась задуматься о том, что будет с ней, с Мишей и с ней без Миши! Все прошло. День, который, казалось, никогда не закончится, уже позади. Миша рядом, значит, все будет, как прежде, как всегда. Спасибо Андрею! Как прежде, это как? Без Андрея? Нет, еще поужинаем вместе, он сам напросился. Уж она постарается, вспомнит науку Петровны.
