Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура
С этим понятно. Что еще?
А еще работу искать нужно, вот что. На завод возвращаться нельзя, и звонить не следует. Зарплата никуда не денется, зайдет на счет через месяц, а там и письмо об увольнении за прогулы подкатит, подумаешь!
Кстати, о счете… Как только банк откроется — бегом в отделение и перевести все запасы на валютный счет. Пусть ШАБАК умничает, а ты, Анчар, человек маленький, лучше потерять немного на переводе, чем все, если… Если что? Поживем — увидим. А теперь спать, спать, Анчар. Спокойной ночи…
*****
Мансуру было холодно, Мансура колотило. Челюсти мелко дрожали, и зубы дробно стучали друг о друга.
И он потел, сильно потел. Капли сочились из-под слипшихся волос, текли со лба по небритым щекам, по шее. Жилет из джинсы промок и прилип к телу.
Добрые руки арабских женщин мелкими стежками приметали к грубой ткани глубокие, очень глубокие и узкие кармашки.
Умные арабские головы придумали, что нужно купить в хозяйственном магазине, а что в аптеке без рецепта.
Умелые арабские парни смешали и сварили адское зелье. Остыв, оно загустело. Теперь можно накатать уйму колбасок и рассовать их по карманам.
Из обычного жилета, получился пояс шахида. Нет, еще не получился. Без взрывателя это просто крепкая джинса с кармашками, набитыми пластилином.
Взрыватель смастерить так же легко, как и все остальное. Спираль лампочки — стекло долой! — осторожно присыпать черным порохом, а к цоколю — два проводка, батарейку и кнопку. Так просто, проще детской игрушки из магазина через дорогу.
И физику учить не нужно, и слова такого нет в природе. Все это вонючие придумки евреев. Или американцев. Воинам Аллаха не нужны сатанинские изобретения. Крылатые ракеты, радары, суперсамолеты — чушь!
Пояс шахида, «Аллаху акбар!» — едва слышно или во все горло, по обстоятельствам, — и ты герой, навечно в памяти народной.
Под палящим солнцем посреди широкого шоссе в плотном жилете и широкой куртке Мансур мерз и потел.
Впереди над бетонными блоками каски и автоматы. Из-за бетона кричат попеременно на иврите и по-арабски, чтобы он оставался на месте и медленно снял куртку. А он и так стоит, зачем орать одно и то же? Мансур уже и не слушает.
В двадцати шагах сзади спрятались за автомобилями свои. Мансур обернулся.
Старик в хеджабе выглядывает из-за осла, грозит кулаком и кричит, чтобы шел вперед. Женщина в черном платье и белом платке машет рукой и кричит, чтобы вернулся.
По лицу Мансура пробежала судорога, глаза начали оживать, в них появилась надежда. Но тут его взгляд встретился с другим взглядом, спокойным, холодным, равнодушным. Казем здесь.
Мансур увидел и выпуклый лоб, и тонкие усы, и как губы дрогнули: предатель.
Он забыл, что шел к солдатам, забыл, зачем повернулся, забыл, что нужно воскликнуть: «Аллаху акбар!»
Заорал: «А-а-а!» — и нажал на кнопку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Анчар расплатился с грузчиками и закрыл за ними дверь. Странно, он впервые в жизни оказался в своей квартире. Странно и ничего больше.
Ирина раскладывала вещи и то ли напевала, то ли бормотала, оглядываясь и прикидывая, как расставить мебель. Хорошо ей. Ведет себя, будто всю жизнь прожила здесь, уехала ненадолго, вернулась домой и порядок наводит. Странные они, эти женщины.
Миша остался в Петах-Тикве, сказал, что приедет позже, дня через два, может, через три. Видно будет, сказал. Ключи попросил, адрес на бумажке записал и ушел, не прощаясь, безотцовщина. Ира махнула рукой, привыкай, мол, и наклонилась над чемоданом. Нет, не по-людски что-то у нее с сыном. Мал еще пацан, чтобы так вести себя, опять вляпается в беду какую, а она и не оглянулась даже. И что за семейка? Не пожалеть бы…
А чего жалеть? Анчар сам решил, что за ними присмотреть нужно после Шхема, чуял, что арабы так просто не отстанут, не забудут, наведаются к Ирине с Мишей, поэтому и не отпускал их от себя. Все время, что жили у него на балконе, переживал, как бы ни случилось чего. Неделя — срок большой. Но и позже, и даже через три недели все было спокойно. Ни посторонних возле подъезда, ни пристальных взглядов на улице, ни тревожных или случайных звонков. Миша от компьютера не отходил, по городу не мотался, Ира строчила на своей машинке и то ли напевала, то ли бормотала что-то, крутилась перед зеркалом, прикидывая к плечам пестрые лоскутки.
На балконе хватило места для троих. Анчар, как радушный хозяин, уступил Ирине тахту, для Миши поставили соседскую кушетку, а Анчар стелил себе на полу.
Пытался он разговорить Ирину, расспрашивал о прошлом, о планах на будущее. Ирина отвечала, но так неохотно, с такими паузами, так старательно обдумывая каждое слово, что Анчар успевал забыть, о чем спрашивал.
Присел на корточки перед Мишей, хотел по-мужски побеседовать с пацаном «за жизнь», слышал, что малышам это нравится. Посмотрел на него Миша, послушал, улыбнулся и отвернулся к монитору.
А о том, как Миша вел себя в Шхеме, Анчар старался не вспоминать. Почудилось, привиделось, подсознание сработало в момент напряжения всех сил, вот и приписал мальчишке то, чего никак не могло быть. Не могло! И не было… Слышал он от очевидцев байки о змеях-хранительницах, о Черном Старшине, о голосе мамы: «Сынок, не ходи туда…» Божились ребята: «Было, вот те крест святой, было…» Да где теперь эти ребята!
И чего голову забивать чепухой, когда дел выше крыши. Анчар, как задумал, успел и в банке перекинуть деньги на валютный счет, и в Ариэль съездил, в квартирное бюро. Очень приглянулись ему тогда белые домики на холмах и крыши черепичные. А что глиняный кад с камнями доверху на въезде в город стоит, ну и что? Стоит себе молча, где поставлен. И неделю, и десять дней стоит. А когда в третий раз Анчар в Ариэль поехал, чтобы ключи от квартиры забрать, вазона на привычном месте не было. Пришло время, и убрали.
Вернулся вечером с ключами, рот не успел раскрыть, а Ирина протягивает ему сверток:
— Вот, отвези своей Валентине, лучше того, прежнего, что порвано, получилось. Ей должно понравиться, пусть не ругает тебя.
— Что должно понравиться? Какой Валентине?
— Валентине, Вале, девушке твоей. Это платье для нее. Помнишь, я тебе обещала, что сошью лучше прежнего?
— Нет никакой Валентины. Нет никакой моей девушки. Нет, и никогда не было у меня никакой девушки.
Ирина опустила руки, пожала плечами и отступила в сторону. Что-то такое было в лице Андрея, что ей расхотелось продолжать разговор. Зачем? Кто она ему? Он сильный, уверенный в себе, лицо каменное. У него своя жизнь. Квартиру покупает, ее из жалости приглашает пожить в Ариэле. Нужно ли соглашаться? А у нее что? У нее Миша, швейная машинка и… ничего больше. И нечего придумывать то, чего никогда не может быть. Встретились, расстались, как попутчики в дороге, значит, так тому и быть. Всю жизнь помнить его будет, благодарить за Мишу. А он что вспомнит? И вспомнит ли ее вообще? Какая Ирина? Кто такая?
Или согласиться, побыть с ним рядом еще немного? А потом собраться с силами и уехать. Навсегда.
Не оглядываясь, Ира спросила:
— Голодный, наверное? Мой руки, ужинать будем.
Анчар опустил голову. Нет у него никого. Никого, кроме нее, Ирины. Как же он теперь без нее? Что он без нее? Странная, нежная, обидчивая, как трудно с ней! А без нее и совсем невозможно. Встретились случайно, а теперь он жизни без нее не мыслит. Зачем он ей, у нее Миша есть. Одна надежда, что согласится поехать с ним в Ариэль, хоть ненадолго, а там видно будет. Но не нужен ей никто, не интересен и Анчар: никаких женских уловок и нечаянных секретиков. Поэтому спит Анчар крепко. Послушает, как Миша посапывает, как она легко дышит во сне, и закрывает глаза: спокойной ночи, постояльцы, приятных вам сновидений…
— Да, голодный, как собака, весь день в бегах, зато ключи уже у меня. Поужинаем и начнем паковаться.
Косые лучи солнца легли лиловой дымкой на холмы за городом. Тихо на улице Роз, только мальчишки играют в свой вечный футбол на дворовой стоянке, испуганно замирают, когда мяч попадает в машину, стреляют глазами по окнам, хихикают, переглянувшись, и снова бьют по мячу.
На скамейке возле палисадника, прямо под окнами Анчара, престарелые кумушки перемывают кости соседям. Повезло сегодня всем: и кумушкам, и соседям — новые жильцы въехали.
— Молодые, бездетные, тихо будет, слава Богу!
— У молодых не задержится, скоро, с Божьей помощью, приведут деток, что за семья без детей…
— Хорошо вселились, до стрельбы успели. Вот напугаются с непривычки…
— Привыкнут, это Израиль. Сколько себя помню, здесь так всегда: то стреляют, то готовятся стрелять, конца не видно.
— Да, скоро начнут, спать не дадут до утра…
— А ты говоришь, дети… Уж лучше бы дитя поплакало да перестало, чем такое каждую ночь…
— А я сплю, да-да, сплю, мне не мешает. Зять окна закрывает, телевизора не слышно, а дочка открывает: лучше пусть пуля влетит в открытое окно, чем в стекло, а он опять закрывает. Ссорятся — беда!
