Джеймс Сваллоу - Кровавые Ангелы: Омнибус
К тому моменту, как я достигаю двери, восстановление воспоминания о погрузочном ангаре боевой башни завершено. Я больше не замечаю новых, убедительных деталей. И теперь я вижу слабость существа. У призрака есть пределы возможностей. Ангар кажется настоящим, но он пуст. Нет ящиков с снаряжением, на палубе нет транспортников. Только пустота и пространство. «Помрачение Надежды» не может воспользоваться всеми нашими воспоминаниями.
— Я измерю тебя, — шепчу я кораблю. Спрашиваю себя, знает ли он, что впустил внутрь. Чувствует ли меня? Ощущает ли сожаление? Знает ли он страх? Я постараюсь, чтобы познал.
Когда мы выходим из ангара в главный коридор, начинается атака. Не физическая. Вокруг нет видимых врагов. Ничего, кроме пустого коридора и тусклого, болезненного серого света. Но теперь корабль охватывает нас, и не только пьет наши воспоминания. Он пытается скормить что-то нам. Напоить нас ядом. Отравить нас нашим проклятьем. Идти по коридору — словно идти в сердце самой ярости. Мы идем против урагана психической силы. Это замедляет наше продвижение столь же верно, как физическое препятствие. Словно толкаешься в ладонь огромной руки, руки, что обернулась вокруг нас, сплетая вокруг нас пальцы. Сжимает. Выжимает самоконтроль и здравомыслие. Вдавливает в нас неконтролируемый гнев, внутрь, внутрь, внутрь, пока мы не взорвемся, выпуская ярость в безумии берсерка.
Я ощущаю, как ярость шевелится в моей груди развертывающейся змеей. Но хладнокровная часть меня, которую я не осмеливаюсь назвать душой, удерживает змею. И это тоже измеряет силы корабля. У точности атаки все еще есть границы. Это не «черную ярость» я сдерживаю. Это слишком космический гнев. Он могуществен. Он вызван силами настолько мощными, чтобы материализовать воспоминание о боевой барже. Но он все же не до равен четкому существу нашего Изъяна. Это случится, не сомневаюсь… Но нам достает дисциплины подавлять гнев этого сорта.
Я смотрю на моих братьев. Пусть в их шагах есть напряжение и усилие, их воля несломлена.
— Свет становится ярче, — говорит Столас.
— Так и есть, — соглашаюсь я. Несмотря на наше сопротивление, корабль становится сильнее. Одно наше присутствие вдыхает в него жизнь. Свет, каким искаженным бы он ни был в ангаре, приобретает все больше жизни. Мы видим коридор все дальше и дальше. Корабль со все большей и большей уверенностью в себе закрепляет детали. Лучшая видимость должна была бы облегчить наше продвижение. Но не облегчает.
Похожесть призрака сверхъественна. С каждым улучшением освещения, появляется больше признаков идеального воспоминания. Это подлинный призрак «Помрачения Надежды». Мы идем по одному из его главных коридоров, и призрак восстанавливает сложные воспоминания: обитые камнем стены и пол, готические арки, сводчатые переборки. Все это здесь. И все же, каким бы точным не было воссоздание, это все еще призрак. Чего-то не хватает.
Машинные познания Фенекса первыми дают ему ответ. Он бьет кулаком по стене правого борта. Как и ожидается, раздается стук керамита о мрамор. И все же что-то заставляет меня нахмуриться.
Альбин тоже что-то замечает.
— Что-то не так, — говорит он.
— Задержка, — объясняет технодесантник. — Очень маленькая. Звук приходит на долю секунды позже, чем должен.
— Потому что ответ разумен, — говорю я. — Это форма иллюзии. Стена нереальна. Твоя перчатка бьет по космосу, брат.
Я замечаю, как Гамигин смотрит под ноги, словно ожидая, что поверхность, по которой он идет, разверзнется без предупреждения. Если мы достигнем успеха, возможно, он будет не так уж неправ.
Из-за своего шлема-черепа Данталион предает корабль анафеме. Его голос дрожит от ненависти.
— Побереги дыхание, — говорю я ему. — Подожди, пока найдем то, что должны изгнать.
— Уже нашли, — отвечает он. — Весь этот корабль.
— И у тебя хватит сил распространить свою волю на столь большую цель? — спрашиваю его я. — Если так, то я тебе завидую.
Данталиону не нравится мой тон. Но меня это не заботит. Меня заботит, чтобы моя команда была настороже и сконцентрирована, как только возможно. Этот корабль разжигает гнев, и не думаю, что его волнует, на что он направлен. Ненависть Данталиона к «Помрачению Надежды» нормальна, достойна похвалы, просто достойна. Но она все же питает корабль. И если мы не найдем цель, которую как-то сможем повергнуть, откровенный, стремительный гнев капеллана причинит нам больше вреда, чем пользы. Мы двигаемся к мостику. Это не результат тщательного обдумывания. Мы обменялись взглядами на выходе из посадочного ангара, и по общему согласию двинулись в этом направлении. Ничего не говорит, что то, что мы ищем, находится там или где-либо вообще в корабле. Но мостик — это нервный центр корабля. Мы ищем разум. Мостик кажется логичным местом для начала поисков.
Меня беспокоит, что мы предпринимаем действия основанные только на предположении. Я не чувствую никакого направленного движения энергии варпа, что мог бы создать «Помрачение Надежды». Кажется, что нет вообще ни одного потока. Я понимаю сущность имматериума. Я знаю ее лучше, чем кто-либо еще в Империуме, кроме нашего Бога-Императора. И все же сущность «Помрачения» не поддается мне. Оно кажется инертным. Это не может быть правдой, не при этом усиливающемся свете, не при укреплении иллюзии, не с этим поскребыванием и шипением в наших разумах. Что-то здесь работает. Может я не могу найти струи, потока, сердцевины, потому что их еще нет. Корабль производит такой эффект, который могло бы производить некое поле, причем поле, растягивающееся на всю длину и ширину корабля.
— Он еще недостаточно силен, — бормочу я.
— Старший библиарий? — переспрашивает Альбин.
— Корабль все еще питается, — говорю я. — Мы не можем узнать его истинную сущность, пока он не наестся. Может тогда он начнет действовать.
— И тогда мы сможем его убить? — спрашивает Гамигин.
Я киваю.
— И тогда мы сможем его убить.
Мы идем вниз по коридору боевой баржи. Мы игнорируем боковые коридоры, открывающиеся с каждой стороны. Мы держимся прямого пути, продвигаясь через эфемерный, но непреклонный гнев. Наши нервы истрепались, усилия, требуемые на то, чтобы подавить вспышку гнева, становятся все сильнее. И больше того. Есть что-то похуже. Чем больше я напрягаюсь, тем больше я ощущаю разум. Это не он ведет корабль. Это сам корабль. Как будто это действительно и есть вернувшийся с того света. Это знание раздражает, балансируя на самой грани тактической полезности, жужжащим комаром в моем сознании. Если этот корабль разумен, я должен уничтожить его мозг. Чтобы это сделать, я должен его найти. Но «Помрачение Надежды» все еще слишком молчаливо. Это зверь, погруженный в свои сны о ярости, еще неготовый к пробуждению. Он мучает нас. Он не борется с нами.
Дорога от ангара к мостику далека. Ничего не случается, никаких атак. Переход мог бы быть скучным, если бы не медленная, зловещая трансформация корабля вокруг нас. Перед нами зрелище знакомого зла, узнаваемой угрозы. Чем больше корабль напоминает то, чем он себя помнит, тем больше проявлений его силы мы ощущаем. Свет становится еще ярче. Нарастающая четкость по сути все так же зловеща. Здесь ничего нет, кроме смерти, воплощенной в форме самого корабля. Все, что предстает перед нашими взорами, он проделывает в злобном хихикании, довольный, что так хорошо имитирует реальность. Это лишь демонстрация силы. Все, что появляется, может исчезнуть. Уверен в этом. Этот корабль — дракон, делающий вдох. И разрушающий выдох неотвратим.
Мы спустились на одну палубу вниз, и лишь в нескольких минутах от мостика, когда дракон испускает рев. Свет снова гаснет до серости савана. Теперь корабль готов лучше использовать энергию, что вытягивает из нас. Он проснулся. Внезапный скачок сознания вызывает боль. Теперь призрак полностью обращается против нас.
Может ли корабль улыбаться? Полагаю, может, и он улыбается прямо сейчас.
Может ли он злиться?
О да.
«Помрачение Надежды» ненавидит, злится, оно обращает свой смеющийся гнев на тех, кто осмелился вторгнуться в него, на вторженцев, что кажутся меньше насекомых, которых он заманил сюда, пока спал. Он питался нами, а теперь он намерен завершить свой пир нашим полным уничтожением.
Уничтожение приходит из стен. На секунду они теряют отчетливость. Сам Хаос вздымается и скручивается. И корабль может петь. Коридоры наполняются фанфарами человеческих криков и барабанным боем гимна самой ярости. А потом стены рождают детей. У их выродков шкура цвета крови. Их конечности длинные, цепкие, с стальными мускулами, распределенными по деформированным костям. Их черепа нелепы, хищная помесь черепов рогатых козлов и бронированных шлемов. Их глаза пусты и светятся гнойно-желтой ненавистью. Это кровопускатели, демоны Кхорна, и один вид их появления обрекает смертных на безумие ужаса за гранью постижимого.
