Генри Олди - Сеть для миродержцев
В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру…
ГЛАВА I
РАЙСКИЕ ДЕМОНЫ
Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду.
Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Прогло-ту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами, и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте.
Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.
Пусть их.
Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой, и легконогие видения хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора.
Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой - до рассветного ветерка.
Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог сейчас меня всерьез потревожить.
Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета, - славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь… Хороша печурка! Внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго Мира, вода, в свою очередь, окружена огнем, огонь - воздухом, воздух - разумом, разум - источником всего сущего, а источник всего сущего - Высшим принципом. Запомнили? А теперь повторите без запинки. Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… "Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность веч-ностей! Свихнуться можно от счастья…"
И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся. От счастья.
Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой, я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом… теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыхания перуна…
Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми, пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка.
Мама, спой мне колыбельную. Мама, я устал быть Индрой.
Мама…
- Мама моя родная! Совсем забыл!
Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища… врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?
Тьфу ты пропасть!
- Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья намокли от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?!
Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог.
Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное… или это просто глаз птички слезится от ветра?
- Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее!
Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем - что они в сравнении с подобным заявлением! Дхик![3] Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться…
- Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой, - от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере, - что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах?
И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясно: "сегодня" грозит быть достойным преемником "вчера".
…Это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад - точнее Гаруда не помнил.
Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком:
- Стой, жевать буду!
Восприняв выкрик как личное оскорбление - жевать без Гаруды?! - гордый птицебог и не подумал остановиться. Даже обыденный малый облик не потрудился сменить. Мало ли, всякие твари глотку драть станут, а мы всех слушайся? Мы и сами горазды… Стой, клевать буду!
И глотать.
Обогнув решетчатую ограду, которой он раньше здесь вроде бы не замечал, Гаруда клюв к носу столкнулся с такой гнусной образиной, что на миг забыл, где находится. А когда вспомнил - взъерошил перья и еле удержался, чтобы не начать властным крылом наводить порядок.
Вайкунтха изобиловала смиренными праведниками и царственными мудрецами, девицами из свиты Лакшми, богини счастья, и свитскими полубогами самого хозяина Вишну - но…
Вот именно что "но"!
- Ты кто такой? - строго поинтересовался птицебог у гогочущей образины.
- Праведники мы, - гнусаво хрюкнули в ответ и после некоторой паузы добавили: - Смиренные. Чего вылупился, индюк? Ом мани!
Священный возглас походил больше на нечто среднее между "обманом" и "обменом".
- А почему у тебя такие большие зубы? - Будучи при исполнении, Гаруда решил покамест проглотить "индюка".
До поры.
- А чтоб топленое маслице котлами лопать! - Образина оказалась бойкой на язык.
- А почему у тебя такие большие когти?
- А чтоб четки бойчей перебирались! - не сдавался наглец, демонстративно почесывая когтем лохматое брюхо. - Мы это… мы молились, мы молились, не мычали, не телились… Эй, индюк, напомни, как дальше? Похабную песенку, которую затянула образина, Гаруда однажды имел удовольствие слышать - пролетая над ночным кладбищем, где пировала удалая компания пишачей. И допустить подобное безобразие у себя в Вайкунтхе никак не мог.
В запале приняв свой истинный облик… Впрочем, птицебогу почти сразу пришлось уменьшиться вшестеро, иначе он вынужден был бы гоняться за нахалом, как слон за мышью. К счастью, образина напрочь обалдела от такого поворота событий и даже не попыталась сбежать. Разве что вякнула нечленораздельно, когда могучий клюв ухватил хама за шкирку, словно напроказившего котенка, и налитые кровью глазищи образины плотно зажмурились.
Высоты боялся, праведник.
"Я тебе покажу индюка! - злорадствовал Гаруда, взлетая так быстро, как только мог, и потряхивая для острастки скукоженного пленника. - Жевать он, видите ли, будет, скотина! Масло топленое лопать! Смолы тебе, пакостнику, а не масла!"
И лишь вылетая за пределы Вайкунтхи, птицебогу пришло в его клювастую голову: подобной мерзости просто по определению не могло быть в райской обители Вишну-Опекуна!
Даже на окраине.
Но увесистая ноша, что кулем болталась в мертвой хватке Лучшего из пернатых, мало походила на иллюзию.
И пахла скверно.
Гаруда вздохнул, едва не выронив образину, заложил крутой вираж и взял курс на дворец Вишну. Когда золотые купола и остроконечные башенки Опекунской обители замаячили на горизонте, а внизу начались тенистые рощи с павильонами, Гаруде вдруг показалось, что он несет не праведника-самозванца, а по меньшей мере белого быка Шивы.
Через секунду бык Шивы превратился в слона-Земледержца, любого из четырех по выбору, слон - в благословенную гору Мандару, служившую мутовкой при пахтанье океана, и клюв Лучшего из пернатых разжался сам собой.
Подхватить пленника на лету не удалось, и бедолага свалился прямиком в хитросплетение ветвей акации. Надо заметить, единственной акации на обозримом пространстве. Старой и на редкость колючей. Спикировав вниз, Гаруда вцепился когтями в густую шерсть на загривке и пояснице образины, поднатужился и принялся выдирать стенающую жертву из шипастых объятий.
Выдрал.
Набрал высоту.
И даже трижды успел ударить крыльями.
Насмерть перепуганный пленник вдруг сделался скорбен животом, словно некий доброхот прошелся на его счет "Пишачем-Весельчаком", жуткая вонь заставила небеса вопиять - и Гаруду стошнило впервые за всю его долгую жизнь.
