Йен Макдональд - Дорога Отчаяния
После того, как порядок был восстановлен, призрак Гастона Тенебра развернул перед всеми присутствующими гнусную историю измены, пылкой страсти, жестокой смерти и тайной трехсторонней связи между Гастоном Тенебра, Микалом Марголисом и Марией Квинсаной.
— Полагаю, я не должен был так поступать, — пищал фантом, — но я все еще считал себя мужчиной, не лишенным привлекательности: я хотел убедиться, что не утратил хватку в амурных делах и принялся флиртовать с Марией Квинсаной, поскольку она прекрасная, прекрасная женщина.
— Гастон! — возопила его вдова, очнувшаяся от третьего обморока и уже готовая к четвертому. — Как ты мог так со мной поступить!
— Порядок в зале, — сказал судья Дунн.
— А как же малышка, а, дорогая? — ответил призрак. — Перейдя в мир иной, я узнал множество интересных вещей. Например, я узнал, откуда взялась маленькая Арни.
Женевьева Тенебра разрыдалась и была выведена из зала Евой Манделлой. Призрак продолжил историю тайных свиданий и интимных сношений под шелковыми простынями к вящему изумлению жителей Дороги Отчаяния. Изумлению, а равно и восхищению тем, что тайная прелюбодейская связь подобного накала (и со столь распутной женщиной, как Мария Квинсана) могла успешно скрываться — в сообществе, насчитывающем ровным счетом двадцать два человека.
— Она водила меня за нос. Но теперь‑то я все знаю. — Переместившись на Божественный План, Гастон Тенебра узнал, что Мария Квинсана одновременно состояла в связи с Микалом Марголисом. — Она играла нами, одним против другого; мной, Микалом и своим братом Мортоном; играла просто для удовольствия. Она наслаждается, манипулируя людьми. Микал Марголис… что ж, он всегда был прямолинейный парень и стерпеть подобного не мог: иметь меня в качестве соперника оказалось для него слишком. — Исполненный подозрений, Микал Марголис начал шпионить за Марией Квинсаной и Гастоном Тенебра и увидел, как они занимаются любовью. Тогда и начались неприятности. В операционной его могла пронзить дрожь сдерживаемой ярости, отчего он ронял инструменты и проливал растворы. Напряжение росло, пока он не ощутил, что кровь у него бьется о кости, как океан о прибрежные скалы, пока внутри у него не лопнула некая старая, нечистая, черная язва. Он подстерег Гастона Тенебра, возвращавшегося домой со свидания вдоль железнодорожных путей.
— Он схватил кусок арматуры, примерно полметра длиной, который валялся у дороги, и ударил меня по шее сбоку. Одним ударом раздробил мне позвонки. Мгновенно убил меня.
Призрак завершил свои показания и его выкатили из зала. Судья Дунн изложил итоговое заключение и, попросив присяжных проявить объективность в отношении всего увиденного и услышанного, разрешил им удалиться для вынесение вердикта. Жюри, сократившееся теперь до семи присяжных, удалилось в Б. А. Р./Отель. Никем не замеченный, Мортон Квинсана выскользнул из зала во время последнего допроса.
Присяжные вернулись в четырнадцать часов четырнадцать минут.
— Каково ваше решение — виновен или невиновен?
— Невиновен, — сказал Раэл Манделла.
— Вердикт вынесен единодушно?
— Единодушно.
Судья освободил господина Сталина. Его приветствовали восклицаниями и хлопками по спине. Луи Галлацелли на плечах вынесли из Ярмарочного суда и торжественно пронесли по всему городу, чтобы каждая коза, курица и лама смогли убедиться, какого исключительного юриста породила Дорога Отчаяния. Женевьева Тенебра, взяв с собой дочь, отправилась к Эду Галлацелли за призраком своего мужа.
— Времязависимый набор личных энграмм, голографически записанных в локальную пространственную стресс–матрицу? — уточнил инженер Эд. — Да пожалуйста.
Женевьева Тенебра отнесла времянамотчик и маленький пузырь, содержащий ее покойного мужа, домой, спрятала в шкаф и следующие двенадцать лет пилила призрака за неверность.
Судья Дунн вернулся в свой личный вагон и приказал прислужнице, восьмилетней ксантийской девушке со сливовыми глазами, умастить успокаивающим лосьоном его шишки.
Господин Сталин счастливо воссоединился с женой и хнычущим подростком–сыном, чей нос изливал потоки сверкающих соплей в продолжение всего суда. Жизнерадостное настроение Сталиных, вызванное праздничным ужином, состоящим из жареной индейки и стручкового горохового вина, было нарушено четырьмя вооруженными и одетыми в черно–золотое мужчинами, высадившими дверь ударами прикладов.
— Иосиф Менке Сталин? — спросил их начальник.
Жена и сын одновременно указали на мужа и отца. Начальник достал листок бумаги.
— Вам выставлен счет за услуги, оказанные Отделом Юридических Услуг Корпорации Вифлеем Арес, в том числе: найм судебного зала, судебные сборы, найм судебного персонала на два дня, оплата такового, оплата электричества и света, оплата бумаги, регистрационные сборы, оплата обвинения, оплата писца, оплата судьи, накладные расходы, включая всякую всячину, включая питание, притирание от геморроя, кларет, оплата прислужницы судьи, сборы за прибытие и отправку локомотива, страхование такового, найм такового, сборы за допросы, сборы за оправдание, налог на присяжных и стоимость одного судейского молотка, итого — три тысячи сорок восемь новых долларов двадцать восемь сентаво. — Сталины пучили на него глазки, как утки в грозу.
— Но я заплатил. Я заплатил Луи Галлацелли двадцать пять долларов, — пролепетал господин Сталин.
— Как правило, все судебные сборы оплачиваются виновной стороной, — сказал старший пристав. — Однако за отсутствием виновной стороны, в соответствии с подразделом 37 параграфа 16 Акта об Отсрочке Выплаты Юридических Пошлин (Региональные и Субподрядные Суды), ответственность переходит на обвиняемого, каковой является по закону стороной, ближайшей к виновному. В то же время Компания, великодушно снисходя к нуждам субъектов, ограниченных в средствах, принимает оплату как наличными, так и натурой, и может выдать (по требования) судебный ордер на возмещение платежа на имя господина Микала Марголиса, действительной виновной стороны.
— Но у нас нет денег, — взмолилась госпожа Сталина.
— Наличными или натурой, — повторил старший пристав, окидывая помещение своим бейлиффским глазом. Его взгляд остановился на Джонни Сталине, который сидел с вилкой, застывшей на полпути между тарелкой и ртом. — Он подойдет. — Три вооруженных секвестратора промаршировали в столовую и выхватили Джонни Сталина, который так и не выпустил вилку, из кресла. Старший пристав что‑то черкнул на своем планшете.
— Подпишите здесь и здесь, — сказал он господину Сталину.
— Все верно. Это… — продолжил он, аккуратно оторвав розовую форму с перфорацией, — ваш экземпляр сертификат изъятия вашего сына в счет уплаты судебных издержек Ярмарочного Суда на неопределенный период времени не менее двадцати, но не более шестидесяти лет. А это, — он всунул листок голубой бумаги в руку господина Сталина — ваша квитанция.
Визжащий и рыдающий, как свинья на бойне, Джонни Сталин, 8 лет, промаршировал вон из дома, вдоль по улице и прямо в поезд. С оглушительным ревом локомотив запустил двигатели и умчался из Дороги Отчаяния. Ярмарочный Суд никогда здесь больше не видели.
Мортон Квинсана вернулся в пустой кабинет. Он собрал все стоматологические инструменты, стоматологические книги, стоматологические костюмы, стоматологическое кресло, свалил все это в кучу посреди кабинета и поджег. Когда все прогорело до пепла, он достал кусок пеньковой веревки из буфета, сделал надежную петлю и повесился во имя любви на потолочной балке. Его ноги сплясали недолгий танец в груде золы и расплавленного металла, оставив на полу короткие серые следы.
26
Вот уже год одно и то же каждый день: как неверен он был ей, как она любила только его одного, только его, всегда только его, ни единого раза даже не подумала о другом мужчине, нет, никогда, ни разу за все эти годы, ни единого раза, а пока она сидела дома и поклонялась ему в храме своего сердца, что он творил, о, да, ты знаешь слишком хорошо, что; да, это, с этой шлюхой, этой распутной подзаборной шмарой (пусть ее матка сгниет и груди повиснут, как сущеные баклажаны), и он получил по заслугам, да, справедливость восторжествовала, за предательство жены, так обожающей его, как обожала она, что он наделал, что он наделал; опозорил ее перед всем городом, да, перед всем городом, в котором она не может больше высоко, с достоинством держать голову, в котором она должна теперь прятаться от людей, которые говорят, когда она проходит мимо «вон она идет, смотрите, женщина, ее обманывал муж, а она ничего и знать не знала»; ну что ж, теперь каждый знает, спасибо ему, спасибо его доброте, его благородному намерению снять этого чертова Сталина с крюка, его собственного соперника и недруга, не меньше, подумать о соперниках и врагах он всегда успевал, да, но возникала ли у него хоть раз мысль о бедных брошенных женах, любящих любовью невыразимой словами, и как же он ответил на эта любовь, а? что он сделал? растратил ее всю на какую‑то дешевую проститутку, которая даже гнагнагнагнагнагнагнагнагнаг едва поднявишись и разведя огонь на рассвете и до укладывания в постель на закате, и он наблюдал, как беспрерывные упреки уродуют ее тело и душу, и ненавидел ее за это, ненавидел злобу, с которой она пилила пилила пилила его, за вечность у груди Панарха он ненавидел ее, и потому решил ее уничтожить, так что в один прекрасный день он свистом привлек внимание дочери, а когда она подошла и прижалась лицом к голубому пузырю, он сказал ей: Арни, доченька, ты никогда не задавалась вопросом, откуда ты взялась, а она ответила, касаясь губами силового поля: ты имеешь в виду секс и все такое? на что он сказал: о, нет, я имею в виду лично тебя, потому что, Арни, я не твой папочка, а затем рассказал ей, что узнал, прикоснувшись к Панархическому Всеведению — о том, как женщина украла ребенка у бездетной старушки, и как она хотела этого ребенка больше всего в видимом и невидимом мире, и как она окутала его собой и взлелеяла и родила его, как будто собственного — и сказав все это, он добавил: посмотри в зеркало, Арни, и спроси себя, как ты выглядишь — как Тенебра или как Манделла, ибо ты из них; сестра Раэла, тетка Лимаала и Таасмин, а когда она ушла к зеркалу в свою комнату и он услышал ее рыдания, то весьма возрадовался, ибо ему удалось посеять зерно уничтожения жены в девочку, которая не была и не могла быть его дочерью, и таково было его злобное ликование, что он описал несколько радостных сальто в своем мерцающем голубом пузыре.
