Микенский цикл - Валентинов Андрей
– Огненные горы, дядюшка?
– Огненные. Гефестовы...
И вот уже буруны видать, у подножий Трезубца кипящие, и другие скалы – чуть дальше, чуть пониже. Но это уже не так важно, и даже белый парус – такой родной, знакомый, – мелькнувший в узком проливе между скал, даже чайки – все это пустяки, мелочи...
Солнце!
Настоящее, живое, горящее ярым огнем, разгоняющее ненавистный сумрак! Радуйся, Гелиос Гиперионид!
А потом мы увидели радугу...
– ...Этот остров по-всякому кличут, маленький ванакт. Да только не в назывании сила... Ну, смотри, смотри, впервой тебе еще, не нагляделся!..
Не нагляделся – век бы смотрел! Огромная бухта, окруженная отвесными горами, водопады, рушащиеся с невероятной выси прямо в море... Потому и радуга. Радуйся, Ирида Многоцветная!
...И паруса над черными кораблями. И город на холме.
И золотое сияние колонн гигантского храма на самой вершине.
– А ты говорил, что пусто тут, один камень!
– Повезло нам, маленький ванакт. Только непростое это место, ох, непростое! Слушай да запоминай...
– Вот чего я вам, парни, скажу: это, стало быть, остров Кирки...
– Да не Кирки, пень ты амбракийский! Калипсо-нимфы это остров. Она, Калипсо, каждого, значит, во дворец свой кличет, а кто ее не ублажит до визга поросячьего, того она камнем делает!..
– Сам ты пень амбракийский! Ишь, приап свой расчесал! Это земля Атланта, ясно? Ее Поседайон Черногривый со дна поднял. Трезубец видел?
– Да какая разница, парни? Бабы и вино там есть?
– Е-е-е-е-есть!!!
– Земля! Земля-я-я! Земля-я-я-я! Земля-я-я-я-я-я!!!
Земля! Настоящая! И пыль скрипит под подошвами сандалий!..
– Внимание, богоравные!..
Да какое там внимание, если под ногами – каменная пристань, если на сходнях одурелый народ только что не давится, только что по головам не ходит!..
...А город хорош! Всем городам город, куда там Аласии! Шумит толпа на пристани, разноязыкая, пестрая. Живые люди – не призраки! Из харчевен мясом, на углях жаренным, тянет, торговцы по всем углам товар выхваляют...
...И каменные стены на холме. И блеск золотых зубцов. И многоцветные крыши огромных зданий...
– Повторяю! Всем – всем! – надо вернуться на корабли до захода солнца. Ясно? Никого ждать не будем! Идоменей?
– Диомед верно говорит, парни. Только до заката!..
– Да ладно! Да понятно! Да о чем вы? Тут бы часок единый землю твердую потоптать!..
– Одиссей, ты бы насчет провизии...
– Ну, это как водится!..
– ...Всем вернуться до заката! Ясно? Всем ясно? Ну, чего стали, мужи ахейские, вперед!
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
– Был здесь, Идоменей?
– Не был. Дядя Астерий рассказывал. Там, на холме, где колонны золотые, главный храм. В нем здешние басилей собираются, суд вершат. А рядом деревья, видишь, какие высокие? Возле них, говорят, звери дивные бродят, вроде слонов ливийских, но побольше. Только туда нас не пустят...
– И не надо. А кто здесь живет-то?
– Да кто угодно, Тидид. И наши, критяне, и ахейцы, и пеласги. Только ты с ними поосторожнее.
– Да в чем дело, Идоменей? Кормчий мой, Антиген, меня пугает, ты пугаешь...
– Я-то не пугаю. Скоро сам, Диомед, поймешь. Только не забудь – до заката...
* * *
– Да, уважаемый гость, ахеец я. Из самих Афин я, из города славного, который основал великий Тезей... Да, этот город тоже хорош, слов нет. Сколько я здесь живу? Гм-м-м... Так вроде всегда тут и жил...
Хорошо быть живым среди живых! Толкаться на улицах, пробираться через шумящую толпу, глотать кислое вино в дымной харчевне, прицениваться к дивным бронзовым кинжалам с двумя лезвиями...
Хорошо!
Оглушил город-муравейник, потянул в глубь узких улочек, через вымощенные цветным камнем площади, через мраморные мосты, висящие над гладью каналов.
Ну и город! За месяц не осмотришь!
За вторые стены, туда, где храм-великан золотом горит, я идти не решился. Во-первых, Мантосу-гетайру обещал, иначе бы не отпустил меня одного чернобородый. А во-вторых, и в муравейнике своя опаска есть. Хорошо нас встретили, даже расспрашивать ни о чем не стали. Но...
Но все-таки странно как-то. Со всех сторон шум, со всех сторон разноязыкая молвь. Кое-что мимо ушей пролетает, а кое-что очень даже понятно. Первого же встреченного ахейца – того самого оружейника, что кинжалы предлагал, – я чуть ли не в допрос пыточный взял. Кто, Да откуда, да здесь отчего?
...И в самом деле! Торгует народ, винишко попивает, девицы полуголые из-за дверей подмигивают, воины в шлемах с хвостами по улицам топают. И где? Посреди Океана?
Да только не помог мне оружейник. И другие, с кем я уже по-хеттийски да по-финикийски беседы вел. Живут здесь – и живут. А потому живут, что город больно хорош.
И все!
Рассказывал мне Одиссей про лотофагов с глазами на затылке (ой, врет, поди, рыжий!). Так те лотос каждый день жуют, оттого в полном помрачении пребывают.
А эти?
Кипит жизнь на людных улицах, сияют золотом храмы, от рощ миртовых, что у каналов зеленеют, дух свежий, радостный. А все-таки не так что-то!
Несколько раз я поглядывал на акрополь, что над городом навис. Не там ли, за стенами с золотыми зубцами, разгадка? Не в том ли храме-великане, что от самого Трезубца виден?
Поглядывал – но все-таки пойти не решился. Слыхал-я как-то сказку хеттийскую про путника, что во дворец посреди пустыни попал. И поят его там, и кормят, и ублажают. Да только мало этого ему, дурню. Сунул нос в дверцу некую, печать со шнурка сорвал...
– О, сколь красиво ты говоришь на благородном хеттийском, гость! Сразу видно, что любишь ты мой народ! Да-да, я родом из Хаттусы, да стоит она вечно-вековечно! Да, гость, я приплыл сюда... Вчера! Или сегодня... Дивно, отчего-то и вспомнить не могу!..
Солнцеликий Гелиос не спешил, словно жалея нас, по его лучам соскучившихся. И я не торопился. Хоть и странный город, непонятный, а все-таки здорово просто так бродить да по сторонам глядеть. Не лазутчик, не владыка – обычный гость.
...Ой, и трудолюбивый же здесь народ! Акрополь да храм – еще ладно, а вот каналы! Пять колец город прорезают, и все камнем выложены, да еще всюду мосты – тоже каменные. Говорят, только в Баб-Или, где у всех бороды колечками (чтоб у тебя борода вылезла, почтенный Исин-Мардук!), такое увидеть можно.
Каналы, а возле каждого – рощи. Вокруг голубого кольца – зеленое.
В одной из этих рощиц я и остановился. Тихо тут, хорошо, деревья (ох, высоченные!) от шума-гама укрывают. Поглядел я на кроны, на листья резные, сквозь которые солнце играет-пробивается, зажмурился...
– Янаанаа-а-а!
Что такое? А голоса-то женские!
– Янаанаа-а-а-а! Янаанаа-а-а!
Нет, не женщины, не девушки – девчонки. Босые, в коротких хитончиках, с ветками зелеными в руках...
– Янаана-а-а-а!
Мимо пробежали целой стайкой, за деревьями скрылись.
А ведь знакомо!
Дрогнуло сердце, сон давний вспомнился, поляна в лесу аркадском, дерево поваленное. Не иначе, поклоняются здесь Светлой богине – той, что когда-то шагнула ко мне в серебристом огне.
– Янаанаа-а-а-а-а!
Уже далеко, за деревьями. Наверное, храм там – или алтарь.
Не заметил даже, как ноги сами вслед понесли. ...Девчонок я быстро нашел – на полянке. Маленькой, в цветах ярких. А за поляной не храм, не алтарь – просто камни, в землю врытые. Кругом идут, а внутри – тоже трава да цветы. И не ночь – день ясный.
– Яна-а-а-а-а! Светлая! Светлая! Мы пришли! Мы пришли!
Я улыбнулся. Все, конечно, не так. И девчонки самые обычные, не огоньки пляшущие, и та, что их встречает, на камешке сидя, – совсем иная...
– Светлая! Светлая! Мы здесь! Скажи, что тебе нужно!..
Старуха... Гиматий темный на голову накинут, худые костлявые пальцы девочек по волосам гладят, улыбаются белые губы. И глаза...
Слепая?
