Стивен Эриксон - Дань псам

Освобожденный, благословленный, омытый столь жестокой любовью, что остаток жизни его в море трав пройдет среди радостей и восторгов.

Преображенный. Без особой нужды, без мрачного замысла. Нет, это было дружеское касание, взаимное приветствие живых. Пойми или убеги прочь. Роль койота окончена, и он несется в просторы, и сердце его сверкает ярче звезды.

Дар, от которого невольно закрываются глаза.

Аномандер Рейк, Сын Тьмы идет по трущобам Непосед. Впереди ворота, но стражи не видно. Створки закрыты.

За воротами, над городом поднимаются сполохи, в черную ночь взлетают клубы пронизанного искрами дыма.

Пять шагов до ворот. Что-то лязгает и падает. Ворота открываются и, не записанный, не замеченный, Аномандер Рейк входит в Даруджистан.

Вой становится безумным.

Сын Тьмы поднимает руку, берется за рукоять Драгнипура.

Пар вьется над черным клинком, складываясь в призрачные цепи; они вытягиваются и ползут за ним, шагающим по широкой пустой улице. С каждым шагом появляются новые, и новые — железные корни, которых хватило бы на великий лес, ползут по мостовой, скребутся о камни.

Никогда раньше он не позволял этому видению проявиться. Скрыть цепи, скрыть истечение сил — акт милости к тем, кто увидит их, сможет понять их назначение.

Но этой ночью ум Аномандера Рейка занят иным.

Цепи из дыма, цепи, цепи, цепи — так много их вьется за ним, что заполнилась вся улица, они бьются одна о другую, ползут в боковые аллеи, переулки, под ворота особняков, под пороги и в окна. Они покрывают стены.

Деревянные преграды ломаются — двери, ворота, рамы и ставни. Трещит камень, падают кирпичи и слои штукатурки. Стены накренились. Здания стонут.

Он идет, и цепи натягиваются.

Но еще нет нужды склоняться при каждом шаге. Нет нужды открывать одной деталью всё напряжение сил и воли, которого требует меч.

Он идет.

По всему осажденному городу маги, ведьмы, колдуны и заклинатели хватаются за головы, выпучивают глаза, шатаются от навалившегося на плечи невыносимого веса. Иные падают на колени. Другие еще стоят. А кто-то скорчился на полу в позе зародыша, ибо весь мир стонет.

Ярившиеся огни замерцали, проваливаясь в себя, умерли.

Вой Гончих Псов стал казаться тонким, как бы проходящим сквозь плотные заслонки.

В покрытой коркой застывшей лавы яме сестры прекратили попытки выцарапать друг дружке глаза. Среди клубов ядовитого дыма, по колено в магме, закружившейся водоворотом зловонных отбросов, сестры замерли и медленно поднимают головы.

Принюхиваясь.

Драгнипур.

ДРАГНИПУР.

Вниз, через район Имений, к клиновидному выступу Дару, а потом сквозь другие ворота, на главную улицу Приозерного района, что идет вдоль берега. Дойдя до начала широкого и ровного проезда, Сын Тьмы остановился.

Вставший за пять поперечных улиц Худ, Повелитель Смерти, устремил взор на среброглавую фигуру. Рейк, казалось, медлит; но нет, он снова двинулся вперед.

Худ ощутил беспокойство, но тоже шагнул.

Сила меча так велика, что смутит даже бога. «Дыхание прерывается…

Ужасно».

Он двигался размеренным шагом. Все ближе.

Гончие замолчали. Вместо пожаров лишь дым нависал над улицами, едва различимый, ведь газовых фонарей осталось немного. Пронизывая черные облака, Великие Вороны кружили над ними, подлетая и улетая; за миг до встречи богов большие птицы начали усаживаться на крыши, глядя на авеню: рядами и группами, десятками, а потом и сотнями.

Они здесь.

Чтобы стать свидетелями.

Чтобы знать. Чтобы верить.

А, возможно, и чтобы поесть.

Между ними оставалось три шага. Худ почти остановился. — Сын Тьмы, — сказал он. — Я передумал…

Но меч взметнулся идеальной дугой, перерубив шею Повелителя Смерти.

Когда голова Худа скатилась — вместе с разрезанным капюшоном — тело зашаталось, потеряв равновесие.

С тяжелым, резким хрустом голова бога пала на мостовую и застыла на щеке. Глаза слепо смотрели вдаль.

Черная кровь фонтаном рванулась из обрубка шеи. Еще один шаг назад — ноги подогнулись и Владыка Смерти встал на колени. Застыл.

Напротив мертвого бога Аномандер Рейк содрогался словно в агонии, пытаясь устоять на ногах.

Бремя, обрушившееся на него в тот миг, было невидимо взорам смертных и даже глазам тысячи Великих Воронов, взиравших на него со всех сторон; однако никто не стал бы отрицать ужасную дань, взятую этим бременем.

Сын Тьмы, держа Драгнипур в руке, склонился и сгорбился словно старик. Острие заскрежетало по мостовой и застряло в щели между четырьмя камнями. И Аномандер Рейк оперся на меч, напряг все мышцы, чтобы не упасть — нет, он не сможет выдержать такою тяжесть…

Он опустился на камни, прикрыв собой Драгнипур, схватившись за рукоять обеими руками, склонив голову, и в это мгновение только позой отличался от мертвого Худа.

Они стояли на коленях, словно отражения друг друга. Один опирается на меч, прижав лоб к мерцающему, испускающему дым лезвию. Второй лишился головы, руки уперты в бедра.

Один мертв.

Второй в это мгновение глубоко… уязвим.

Что не осталось незамеченным.

Хищники сбегались, и сбегались быстро.

А ночь… что же, ночь еще до середины не дотянулась.

Глава 22

В конце пути он выполз и спросил меня: — Ну что, исполнились твои мечты? — И камнем покатился вопрос, и родились во мне мысли о жестокости судеб.

Он сел в пыли и морщась, как от боли, продолжал: «Неужели ты увидел все, о чем загадывал?» И поглядел я вниз, на пятна крови, на то, что отдал и что получил, и понял я, что заканчивается даже самый долгий поход и путь всегда приводит на похороны.

— Нет, — отвечал я, — не тебя ожидал я увидеть. Мой враг был юным как надежда и прекрасным как любовь. Щиты сверкали ярче озаренных солнцем пенистых валов, и был я смел, и смелость завела меня в беду. Надежды обернулись смертью.

И сказал он так: «Ты не победишь в войне против себя же, молодого, а я не смогу сразить старика, которым стану однажды. Наш враг — надежда, что мечется от грядущего к былому и обратно, твои воспоминания и тропы, по которым мне еще предстоит пройти. Убийца грез и сеятель сожалений — вот кто мы с тобой».

Они не остановились ночевать. Увидев разлившееся по северному горизонту сияние города, багровую пульсацию, Скиталец зашагал как одержимый. Иногда они с Карсой выезжали вперед, на ближайший пригорок, чтобы бросить взгляд на далекий пожар — и Семар дев всякий раз страшилась, что догнавший их воин мечом смахнет их с дороги. Зарубит обоих. Захватит Ущерба, чтобы скакать к Даруджистану.

В городе происходило нечто ужасное. Ее нервы тоже пылали. Череп, казалось, лопнет от невыносимого давления, а давление нарастало с каждым шагом. Ее знобило, живот болел, во рту стало сухо, будто она наелась пепла. Семар держалась за мускулистые бока Карсы, как утопающий моряк держится за обломок мачты. Он уже давно молчал, и у нее самой недоставало смелости прервать его мрачное безмолвие.

Всего в лиге впереди содрогался и горел город.

Однако когда Скиталец догнал их… казалось, что он забыл об их существовании. Он что-то еле слышно бормотал. Смутные аргументы, шепот отрицания, безумный набор странных, несвязных фраз — оправдания тому, что он сделал и тому, что только собирается сделать. Иногда исполненные страданием слова казались оправданием за прошлое и будущее одновременно. Одно смешалось с другим, и в сердце водоворота страдала душа. Ей было невыносимо его слушать.

Одержимость — безумие, лихорадка. Когда ей удается выкарабкаться наружу, свидетели приходят в ужас. Невозможно смотреть, как она ломает человека, сужает опасную тропу, по которой шагает он, окружает ее кустами терна и лезвиями осоки. Один неверный шаг — и льется кровь, и вскоре несчастный становится скопищем ран, царапин и ссадин, слепнет ко всему, кроме ожидаемого в конце пути.

Что, если он найдет то, чего искал? Что, если он победит в окончательной битве — с кем бы он не желал биться? Что будет со Скитальцем?

«Это его убьет.

Причина жить… исчезла.

Боги подлые, я не хочу стать свидетелем этой сцены. Не осмелюсь.

Ибо у меня полно своих одержимостей…»

Скиталец шагал, ведя угрюмый спор с самим собой. Даже злобный конь Карсы вздрагивал и сторонился, как будто на него что-то давило. Он мотал головой, бил копытами по твердой почве.

Наконец, когда жеребец начал пятиться, Карса зарычал и натянул повод. — Слезай, Ведьма, — сказал он, едва Скиталец прошагал мимо. — Дальше идем пешком.

— Но Ущерб…

— Сам о себе позаботится. Когда он будет нужен, мы сумеем найди друг друга.