Симона Вилар - Ведьма в Царьграде
Вдали за морем медленно садилось солнце. Его отблески высвечивали их обоих – и рослого, слегка сутулого Константина, и стройную, изящную княгиню. Они стояли и разговаривали, а со стороны можно было подумать, что разглядывают клумбы и аллеи в садах, смотрят на взмывающие вверх струи фонтанов. Но говорили об ином. Ольга рассказывала о великом чуде земли русской, о потаенных источниках живой и мертвой воды, какие бьют там, где редко ступает нога смертного, и только знающие ведуны могут найти это чудо. Тут и слово заветное знать нужно, и внутри себя иметь особое свойство, чтобы воду не спугнуть, чародейство не развеять. Ибо сила воды робка, как роса предутренняя. И как солнце высушивает росу, так и не посвященная в таинство людская душа может погасить чародейскую силу вечной жизни в источниках. А уж о христианах и говорить не приходится: там, где они бывают, водицы живой и мертвой уже не сыщешь. Вот и становится воды все меньше, даже сами жители Руси все реже верят, что есть такая. Но если такую находят… то цена ей немалая. По сути, вода бесценна, как сама жизнь. – Я уже понял это, – прервал речь Ольги Константин.
Он признался себе, что поверил этой язычнице. Пусть княгиня говорила, запинаясь и порой с трудом подбирая нужные греческие слова, главное император все же уловил. И несказанно заволновался. Лицо его по привычке оставалось неподвижным, но он чувствовал, как мурашки идут по коже, сердце бьется быстрее, дыхание участилось. Константин даже стал опасаться, что иноземка это заметит. Ну уж нет, не покажет ей Багрянородный своего смятения. Поэтому и спросил спокойно, даже словно со скукой:
– Почему, говоря о воде, вы одну называете мертвой, а другую живой?
– Да так уж выходит. Ибо тот, кто желает задержать старость, должен сначала воды мертвой отведать. От нее все шрамы разглаживаются, морщины истончаются, а главное – заживают все раны, будто и не было их вовсе. Однако без живой воды мертвая может и убить. Поэтому необходимо после мертвой воды сразу же принять живую воду, дающую свежие жизненные силы.
– Нет, нет, я не желаю принимать мертвую воду! – быстро произнес Константин. – На меня вся держава смотрит, и многие возмутятся, если я начну молодеть, а церковники и вовсе предадут меня анафеме. Нет, меня интересует только живая вода.
Ольга вскинула брови к опускавшимся на ее лоб жемчужным нитям венца, губу закусила, чтобы не рассмеяться. Ох, и самоуверен же ромейский базилевс! Она ему еще и не пообещала ничего, не сказала, что одарит чародейской водой, а он уже что-то решает. Но император заметил, как изменилось ее до этого спокойное лицо, и вновь принял выражение величавой отстраненности. И так же, не проявляя больше беспокойства, он выслушал, что ему омолодиться все одно не грозит, ибо тот, кто принял мертвую воду, выглядит так, каковым был в момент принятия ее, ну разве что более свежим и подтянутым становится. И эта вода больше нужна тем, кто пострадал от ран. Зато живая водица жизненные силы удесятеряет. Тот, кто выпьет ее, будет много лет жить и здравствовать, не зная хворей, пока не заметит, что седина новая появилась или силы иссякают. Каждый по-разному это у себя отмечает. Но как отметит, вот тогда и приходит время вновь к силе чародейской воды прибегнуть. Ведь она действует не вечно, надо пить ее время от времени.
Когда Ольга пояснила все и замолчала, вокруг уже разлились фиолетовые вечерние сумерки, только далеко на горизонте еще розовели последние отблески заката. На фоне потемневшего неба порой проносились с тонким писком летучие мыши, где-то отдаленно шумел фонтан, а из покоев дворца долетали звуки музыки – там по-прежнему пировали. За одним из столов сидел волхв Коста, оберегающий под полой накидки последний флакон с живой водой. Хорошо, что с живой. Вон этот робкий ромей, носивший имя стойкого и твердого, только живой водой и интересовался. Но мертвой воды у Ольги уже и не было, погасла, как объяснил Коста. Да и то неизвестно, сколько еще припрятанная им вода будет в силе. Так что, если Ольга хочет успеть повлиять на Константина, ей надо поспешить дать ему испробовать это диво. Потому-то она так и сказала: готов ли наивысочайший император прямо сейчас прибавить себе жизни? Тянуть-то смысла нет.
Константин повернулся так резко, что звякнули украшения его наряда, качнулись подвески у лица.
– Живая вода у вас с собой? Здесь? В Палатии? Среди даров? Но… нет, не думаю, что вы уложили ее среди мехов и янтаря. Как и не думаю, что вы безвозмездно готовы одарить меня подобным дивом.
Он нахмурился, вспомнив, что говорил священник Григорий: княгиня хочет породниться с семьей базилевса. Какова дерзость! И все же мысль, что он получит лишние годы жизни, наполнила Багрянородного таким воодушевлением, что ему все труднее становилось сдерживать себя, не выказав неподобающего волнения. Архонтесса и так смотрит с насмешкой, понимая, что за несколько лет жизни любой что хочешь отдаст. Редкий дар эта вода, ценой в жизнь, как она сказала.
Базилевс глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, прежде чем решился спросить: что желает за такую услугу русская архонтесса? Он на многое готов: заключить выгодный для Руси договор, богато одарить Эльгу и ее людей.
– Я прибыла сюда подтвердить соглашение между нашими державами, – напомнила княгиня. – Вести торги и не начинать войн полезно как для Руси, так и для Византии. А вот чего бы я желала за чудотворную воду… Хочу, чтобы договор между Византией и Русью был подтвержден брачным союзом между моим сыном, князем русским Святославом, и одной из царевен византийских!
И опять звякнули украшения базилевса, когда он резко взмахнул рукой, отвергая подобное предложение. Что эта безумная женщина возомнила о себе? Он ведь уже дал понять ее священнику Григорию, что просто немыслимо, чтобы рожденная в Порфире покинула великую Византию, светоч цивилизации и христианства, и отправилась в дикую Скифию[156]. И он так и сказал – не в обычаях византийских правителей отдавать своих женщин за иноземцев. Так повелось еще со времен первого императора Константина Великого.
Ольга слышала надменную непреклонность в его голосе, но не отступила. Она напомнила, что, несмотря на запреты Константина Великого, подобные брачные сделки совершались. К примеру, родственница того же Романа Лакапина вышла замуж за болгарского царя[157]. Но ведь она не была рождена в Порфире, заметил Константин, в царевне Ирине не текла кровь божественных базилевсов. Да и сочеталась она браком не с язычником, а с государем христианской страны. На это Ольга вдруг сказала, что если дочь Багрянородного просватают за Святослава, то ее сын ради подобной чести откажется от старой веры своей земли и примет крещение.
Но даже говоря это, Ольга понимала, что подобное маловероятно. Главное – добиться слова от императора. Вон как он заметался, услышав, что рядом живая вода. Ей бы выиграть сейчас, потом она что-нибудь придумает. Как? Ольга вдруг вспомнила сына – дикого, своевольного, всегда почитавшего Перуна. Казалось, молодому князю было в радость даже заговорить об этом покровителе воинства. Вспомнила она и как ее сын обрил голову, оставив клок на макушке, – на степняцкий манер. Ну да этому надушенному и бренчавшему блестящими цацками базилевсу о том знать не надобно. И Ольга, поразмыслив, заявила: будет разговор о сватовстве – она даст ему испить чародейской воды. Нет – она ограничится подтверждением договора о мире… пока русы вновь не снарядили корабли с воинством под стены Царьграда.
Константин был возмущен дерзостью язычницы. Разве не понимает, что не ей ставить условия, что все решает только его, императора, воля? Вот он сейчас повелит схватить ее и всех русских послов, да каждого прикажет обыскать. И тогда продлевающая жизнь вода будет у него в руках, хочет Эльга того или нет. Однако… Что эта женщина говорила о том, что вода легко силу теряет при христианах? Лгала, наверное. А если нет?
Константин вдруг вспомнил, как у него порой изнуряюще болит в подреберье, вспомнил, как устают глаза, когда читает или пишет свои труды при свечах. Раньше такого с ним не было. Еще и одышка появилась, когда поднимался по лестнице, и на коня он уже влезает со специальной подставки, а не как ранее – одним махом. Это уже не говоря о том, что с женой он спит… ну просто спит, никаких иных желаний не испытывая. Да, стар он становится. Пятьдесят два года – это возраст, что тут говорить. А русская Эльга твердит, что силы живая вода прибавляет, вновь молодым себя чувствовать начинаешь, хвори застарелые проходят. Хорошо, если и впрямь так. Но то, что она требует…
Однако можно ведь поступить так, как до него иные базилевсы поступали, отдавая в жены иноземцам своих дальних родственниц или вообще подставных царевен. Правда, архонтесса видела его дочерей, узнать подмену сразу сможет. Но когда то будет. А воды живой Константину хотелось испробовать прямо сейчас. Сию же минуту, причем тайно ото всех, пока никто об этом не узнал, пока Полиевкт не пристал со своими нравоучениями о грехе. Интересно, а как бы повел себя сам святейший, если бы перед ним выставили такую воду? Небось бы лакал, как иной пьяница вино, а о душе только бы потом вспомнил. Но душа… Это смущало Константина… некоторое время. Разве мало старался он всю жизнь ради Церкви? Разве мало жертвовал на храмы? Мало поклонялся святыням? И он, если его года продлятся, еще успеет отмолить грех, что связался с чародейством.
