Симона Вилар - Ведьма княгини
Свенельд уже не мог в этой сутолоке командовать своими людьми, но понимал, что нельзя ни отступать, ни обнаруживать страха. Если тебя что-то напугало, считай, что почти проиграл. Нельзя было даже передохнуть, это было бы смертью. И он носился между группами сражавшихся, подбадривал тех, кто готов был отступить под натиском древлян, сам вступал в сечу. У него было врожденное чутье – и верный глаз, которым он мог определить, когда и где возникнет слабое место, всякий раз упреждая события. Меч его был весь в крови, он сам был измазан кровью, и все же древляне узнавали бывшего посадника, которого оберегали его дружинники, кидались на него, воя от люти, и теснили охрану.
Один раз он оказался полностью окружен, успел загородиться разбитым щитом от наседавшего сбоку древлянина, но тут же увидел лезущего на него другого, огромного, теснившего и своих, и чужих лосиными рогами, размахивавшего дубиной. И при этом ревущего, как безумный. Он так и кинулся на посадника, вращая своим страшным оружием. Свенельд отскочил, почувствовав, как воздух у груди загудел от пронесшейся мимо гигантской булавы, «сохатого» тоже немного занесли в сторону его тяжелые рога, и этого мига было достаточно, чтобы Свенельд вонзил свой меч в открывшийся бок врага. Тот не сразу упал, рванулся, в повороте сильного тела выдернув из руки посадника скользкую от крови рукоять, умудрился вцепиться пятерней в лицо Свенельда. Свенельд отшатнулся и стал падать. Успел подумать, что упасть в такой гуще – верная смерть, затопчут. «Сохатый», с торчащим из тела мечом посадника, даже наступил на него. И остался стоять… но уже без своей рогатой головы. Свенельд снизу увидел, как его ярл Торбьерн секирой снес голову «сохатому», как она откинулась, а вверх взметнулся фонтан крови. Рогатая же голова валилась прямо на Свенельда. Он успел откатиться, почувствовал сверху движение от удара, который только чиркнул по одному из рогов. И тут же кто-то рывком потащил его вверх, помогая подняться. Тот же рыжий Торбьерн.
– Ты цел? – спросил, вырывая из тела поверженного «сохатого» меч посадника, протянул. – Ты цел? – повторил.
– Как у Тора за голенищем. Что мне сделается?
Торбьерн только хмыкнул в рыжую бороду.
У Свенельда вышла минута передышки. Он огляделся: впереди сквозь сырую морось по-прежнему грозно высился силуэт Искоростеня, справа и слева продолжалась резня, Свенельд даже заметил Претича, который отступал перед напирающими на него древлянами. Как и заметил, что поспешивший черниговцу на выручку гридень Стоюн резко остановился, пронзенный брошенным кем-то из толпы дротиком, стал заваливаться, медленно надеваясь на пронзивший дротик.
– Господи!..
Свенельду показалось невероятным, чтобы его друг и умирая вспомнил своего Бога. И опалило горечью – Стоюн! Сколько сеч вместе… Плечом к плечу…
Нельзя было об этом думать, нельзя терять рассудок. Он командир, воевода, он должен знать, как проходит бой. Надо было разобраться в той сумятице, которую создало значительное численное превосходство древлян, лишившее русичей возможности сражаться единым отрядом под четким руководством.
Груда мертвых тел громоздилась вокруг Свенельда. И улучив миг, собрав силы, он вскочил на эту гору. Теперь он был заметен и уязвим, зато стоял на самой высокой точке над полем боя и мог оглядеться.
Как ни странно, его появление повлияло на всех. Его разрозненные воины тут же стали стягиваться. Асмунд, успевший потеснить назад к Искоростеню своих противников, завидев, как к посаднику сразу кинулись древляне, тут же поспешил на помощь. Ну а Свенельд понял… что они побеждают!.. Ибо сколько бы ни было еще вокруг схваток, с каким бы ревом ни кинулись к нему враги, он заметил и иное – часть древлянского войска отходила к Искоростеню, часть пятилась к дальней чаще, теснимая русичами.
– Давай! – крикнул он в прыжке. Просто с наслаждением сжал меч. – С нами Перун! Еще немного!
И опять была жестокая схватка, когда он кому-то приказывал, от кого-то отступал, опять был бой, лязг металла, крики ярости и страха, и самого сладостного чувства, когда твое оружие врубается в плоть врага, разбрызгивает теплую вражескую кровь.
Волхв Малкиня не участвовал в сече. Он находился среди варягов, оставшихся охранять Ольгу, и вместе с ними от опушки леса следил за боем, с ужасом видя, как льется кровь и как только что живые и сильные люди вдруг становятся исковерканным порубленным мясом на земле. За самим Малкиней сейчас никто не следил, все были заворожены схваткой, варяги едва не выли оттого, что им вменялось охранять княжича и Ольгу, в то время как там творилось такое. Им было не до древлянского ведуна, и ему бы воспользоваться этим, ускользнуть, бежать, а потом примкнуть к своим… Но он даже не знал, кто для него сейчас свои. Уж никак не Мокей вдовий сын, которого он пару раз высмотрел в сумятице перед градом. И никак не волхвы, которые сейчас всем заправляют тут. То, что один из них превратился в Мала Древлянского, показывало, что кудесники что-то задумали. И еще он ощущал, что этот бой – далеко не конец.
Именно это ощущение некоей иной надвигающейся беды заставило его оставаться на месте. Вскоре он заметил, что сражение стало стихать. Люди на поле перед градом начали расходиться, искали своих, собирались в группы, кого-то тащили под руки.
Княгиня Ольга, отойдя со своего наблюдательного поста у кромки леса, увидела пленного волхва и вскинула удивленно брови:
– Ты еще здесь?
Что он мог ответить? Сказать, что уже связан с ними и его свои сочтут предателем – одетого в чужой доспех, с варяжским шлемом, по которому его могли узнать как одного из спутников княгини во время переговоров. От шлема, правда, можно избавиться, а вот как он объяснит древлянам, что русичи не уйдут, что его нынешняя близость к ним может хоть как-то улучшить участь племени, когда придется выговаривать условия перемирия. Ибо русы победят… Но сперва… И он сказал уже вослед отходившей княгине:
– Это не конец. Еще грядет…
Что грядет, он не знал. И хорошо, что Ольга прошла не обернувшись, ибо он ничего не мог ей пояснить. Он просто ощущал некое подспудное волнение, как бывало, когда угадывал чужие мысли. Но сейчас он чувствовал не мысли, он чуял летящую откуда-то ворожбу. Мощную, слаженную, грозную. От этого волосы шевелились на голове, спирало в груди. В этой ворожбе не было слов. Так умели колдовать только древляне.
Малкиня тряхнул головой, при этом оступился, поскользнувшись на мокрой траве. Дождь, все время сеет дождь, мелкий, изводящий, от которого отсыревают тетивы и нет возможности растянуть во всю силу лук. Был ли это просто дождь или его наслали? Нет, древляне отменные стрелки, им этот дождь невыгоден. Разве только… И Малкиня сумеречно поглядел на низкую тучу, висевшую над головой, скрывающую небо. В такую погоду, когда небо закрыто, особенно могучи темные подземные силы. Но пока день не окончен, они не могут проявить себя. И тогда… Но полноте – что тогда? Уж не струсил ли ведун Малкиня до срока?
Он заставил себя отвлечься от гнетущей тревоги. Да и что может быть хуже той резни, какую он наблюдал сегодня воочию? И Малкиня стал размышлять о князе Мале… который уже не был Малом. И вдруг понял еще одну причину, отчего не уходит к своим. Ибо если ему и было к кому еще идти у древлян, так это к князю Малу, который некогда возвысил его, приблизил к себе, сделал советником, и к которому Малкиня по-своему даже привязался, жалел и готов был ему служить. Но Мала не было среди древлян. Были лишь волхвы, поклонявшиеся Чернобогу. Был Маланич и был Шелот, который принял образ Мала. И это означало лишь одно: Мала больше нет на свете. Его убили волхвы, чтобы вершить свою волю. А значит, у древлянского племени не было главы. Малкиня же не желал служить волхвам и тем темным силам, каким они поклоняются.
Он думал об этом весь остаток дня, пока помогал перетаскивать тела павших, облегчал страдания раненых. Ему пришлось врачевать как русичей, так и стонущих в полубеспамятстве древлян – ему не мешали, и он делал все, что мог, как для своих, так и для чужих.
Порой он слышал, о чем разговаривают русские воеводы. Тот же Асмунд отдавал приказ собрать, уложить своих павших в одном месте, покрыть валежником, осмолить и поджечь. Не следовало оставлять тела не погребенными, таков обычай. Кто-то из варягов переживал, что они не могут найти тело убитого ярла Грима. Варяги переговаривались, что тело их предводителя, должно быть, лежало недалеко от Искоростеня, в той свалке тел, к которой их не подпускали древляне, обрушивая град камней, едва русичи пытались подойти туда. Оставалось надеяться, что они отыщут тело ярла, когда стемнеет. И даже ворчали, что древляне столь дики, что и собственных павших оставили лежать, и русичам не позволяют похоронить своих. Совсем забыли обычаи, гнева богов на них нет!
