Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

— Я не знаю.

Кто-то в ночной темноте выкрикивал одно и то же слово, снова и снова. Она почувствовала, что этот человек призывает Бога. Но Бог не вмешивался, когда сожгли его дом и унесли сокровища, зачем ему приходить на помощь человеку, испытывающему мучения?

— Это ты. Думаю, магия боится тебя. В тебе тоже есть магия. Ты несешь волчью руну.

— Я никогда к ней не обращалась.

— Но я слышала, как она выла в горах.

— Она кого-то зовет. Я думала, что ее. — Тола кивнула на Стилиану.

— Может быть. А может, она звала нас обеих, — сказала Фрейдис. — Я благодарна тебе, потому что это спасло ей жизнь. И хотя волк рычит позади твоих глаз, я предлагаю тебе свою защиту.

Тола бросила взгляд на крепкий меч, висящий на бедре Фрейдис. Меч! Впрочем, ей нечего бояться. Фрейдис могла лишить ее жизни голыми руками. Если Стилиана очнется, ей конец.

— Я не могу принять твое предложение.

Сейчас Тола скорее слышала, чем вид ела руны Фрейдис. Они горели, фыркали, звенели и трепетали. ЕЗе собственная руна вилась вокруг них, как лиса вокруг курятника, и они начали петь тонкую, высокую, словно свирель, музыку без мелодии — это было похоже на звук ветра в раковине. Она чувствовала, что эго зов, они звучали, как пастуший горн в горах, как воин в битве и даже как бродячий торговец в долине. Это был влекущий звук, который тянул и звал: «Я здесь. Тебе тоже нужно быть здесь».

Двое мужчин одновременно что-то кричали. «Сека! Сека!» — различила Тола или какое-то похожее слово. Они умоляли о помощи так, что она нутром чувствовала их отчаяние.

— Ты не пойдешь с нами?

— Магия внутри меня говорит, чтобы я шла своим путем, — ответила Тола.

Это была ложь, но она не могла сказать этой женщине-воину, что Стилиана — ее враг. Тола едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, и спросила у Фрейдис, словно ребенок у матери:

— Что мне делать?

— Скорее всего, умирать, если не пойдешь со мной. Это не важно. Может быть, не важно. Тебе ведь удавалось выживать до сих пор, — сказала Фрейдис.

— Кто был тот воин, что вытащил меня из источника?

— Ты была в воде?

— Да.

— Это враг.

— Кому он враг?

— Всем.

— Как дьявол?

— Думаю, да.

— Откуда ты это знаешь?

— Я немного странствовала с ним.

— Тогда тебе он не враг.

— Я думала, он поможет мне найти дорогу. Но он только вернул меня туда, где я уже была.

— Но он ведь не убил тебя.

— Нет. Я считаю его… — она запнулась, подыскивая слово, — добрым.

— Разве может дьявол быть добрым?

— Если бог может быть жестоким, то почему нет? — пожала плечами Фрейдис.

Она коснулась рукой горла Стилианы, проверяя пульс, и спросила:

— Что случилось в воде?

Тола хотела сказать, что Стилиана пыталась ее убить, но не сделала этого, опасаясь реакции Фрейдис. Она молчала, чувствуя, как дрожит ее нижняя губа и слезы наворачиваются на глаза. Ей хотелось броситься в объятия этой женщины и все ей рассказать. Несмотря на руны, несмотря на ее верность Стилиане, которая была сродни детской любви и которую Тола сразу же распознала, эта женщина-воин казалась ей прямой и честной. С того дня, когда сгорела ее ферма, Тола впервые встретила человека, которому была готова довериться.

— Это колдовской источник, — сказала женщина. — В нем происходят странные вещи. Неудивительно, что ты не можешь об этом говорить. Я — Фрейдис.

— Я — Тола.

— Тебе нельзя оставаться в этой церкви, Тола, и ты не пойдешь со мной. Что ты будешь делать?

— Немного побуду здесь. Может быть, норманны уйдут отсюда.

— Здесь ты можешь побыть в безопасности, хотя и недолго.

В эту дряхлую дверцу не войдет ни один воин, и ни один не выйдет через нее, даже ради собственного спасения. Слава Богу, что люди такие глупые и тщеславные. Ты — ведунья?

— В народе моего отца меня называли вёльвой.

— Так ты прорицательница?

— Не по своей воле.

— И я тоже. Куда ты пойдешь? — спросила Фрейдис.

— Попробую пожить здесь, пока не станет тепло. А потом пойду домой. Не вечно же они будут сжигать наши дома.

— Может быть, это конец света.

— Я думаю, да. Но я постараюсь выжить, на случай, если это еще не конец.

Фрейдис улыбнулась.

— Ты говоришь как воин, а не ведьма. До свидания, Тола.

— Я боюсь за тебя.

— До свидания, Фрейдис. И я — за тебя.

Фрейдис приоткрыла дверь и выглянула наружу. Не увидев ничего подозрительного, она вышла в темноту ночи, неся Стилиану на плече. Когда дверь снова закрылась, Тола села в темноте, плотно запахнувшись в плащ. Она слышала, как в церкви носились норманны, и прижалась спиной к дверной раме в надежде, что если кто-то заглянет сюда, то не заметит ее. Она хотела, чтобы ее не беспокоили. Воины бежали на крики внутри церкви, но никто не обращал внимания на эту дверцу. Через время, когда бледный свет луны подполз к двери, она услышала, что люди покидают церковь. Она пустила свою душу внутрь. Они ушли.

Впервые за долгое время она уснула, мысленно уносясь от холодного пола к холодному источнику и обратно.

Она видела норманнов у горящих костров, видела Исамара, крадущегося, словно крыса, вдоль реки. Она чувствовала муку. Она так сильно пронзила ее, что Тола вскрикнула и мгновенно проснулась. Человек, который вытащил ее из воды, враг с пустой душой, которого Фрейдис назвала добрым, был жив в ее сознании. Она не могла найти его, да и не хотела. Но сейчас у нее было ощущение, что он пробудил ее ото сна и стоял позади, как Христос на кресте, измученный и покинутый. Руна внутри нее зашевелилась и позвала, и она услышала ответ — животный дух, зловонный вой, сумасшедший вопль пронесся сквозь ее мысли, словно хрип попавшей в капкан лисы.

Это ощущение пламенем зажгло ее заледеневшие мысли. Он был ужасом, ожившим кошмаром. Но она пойдет к нему и поможет ему. Руна волка завыла, и Тола приоткрыла дверь, чтобы посмотреть, когда настанет ночь и она сможет выйти.

Глава тридцатая

Меркстав

Гилфа полз вниз по туннелю. В отличие от первого прохода, выложенного шершавыми кирпичами, этот был гладким, словно прорыт в скале червем. Пробираясь по нему, он видел ответвляющиеся от него другие туннели: это напомнило ему плохое мясо в козьем рагу, которое они ели на ферме, — сплошные узелки и трубки. Однако это лучше, чем совсем без мяса, как и отсутствие мяса — лучше, чем отсутствие света и дороги впереди.

Из туннеля слышалась песня, ее пели на его родном языке:

Бессильных увиделиНа берегуАска и Эмблу,Судьбы не имевших…[10]

Он узнал слова — это были стихи о сотворении мира. Первые люди, Аск и Эмбла, были бессильны, пока боги не вдохнули в них жизнь, а вместе с ней и судьбу. Жить — означало иметь предназначение. Его отец тоже говорил ему это: не уклоняйся от судьбы, не прячься. Возьми щит и меч и будь готов к тому, что тебя ждет. Голос был надтреснутый, полный муки, словно пел человек, сломавший ногу и пытавшийся отвлечь себя от боли.

Он прополз вперед.

— Что это за место? — пробормотал он.

Пение смолкло.

— Кто здесь?

— Я.

— Где ты?

— Я здесь.

— А, лжец. Добро пожаловать к моему столу. Ползи вперед, чтобы я мог тебя видеть, — сказал кто-то, задыхаясь.

Гилфа пополз. Туннель вывел его в пещеру, пол и потолок которой были покрыты сосульками, напоминающими огромные зубы. На пьедестале у струйки воды, стекающей со стены, сидел труп. Он был высокий, на две или три головы выше, чем любой из виденных Гилфой людей, на голове его — копна огненно-рыжих волос, бледное тело все искромсано. Половина туловища была оторвана, так же как и большая часть правой руки. На нем не было никакой одежды, кроме плаща из птичьих перьев. На войне он видел трупы и похуже, но не мог вспомнить, где именно.

— Садись и ешь, — сказал труп. — У меня тут более чем достаточно еды.

«Он должен быть мертв, — подумал Гилфа. — Ни один человек не выживет после таких ран».

— А кто же лжец?

— Вы, сударь, вы. Вы сказали, что вы здесь, хотя я ясно видел, что вы там. — Труп улыбнулся, и с его губ закапала кровь. Но, казалось, его это совсем не беспокоило.

— Вы сказали, что у вас тут накрытый стол, но я ничего не вижу, — заметил Гилфа.

— Я сказал, что у меня много еды. Ничто — это много для мертвеца.

— Я мертв, а вы — дьявол.

— Ну вот, опять, — сказал труп. — Мне всегда это говорят.

— Всегда?

— В последнее время, да. С тех пор, как Христос взобрался на свое дерево и стал королем страданий. По правде говоря, неплохая мысль. Страданий много, королевство огромно, столько подданных, желающих преклонить перед ним колени. — Труп не преклонил колени, но слегка склонил голову.

— Так я умер.

Труп широко ухмыльнулся.

— Ну, я бы не сказал, что ты источаешь благополучие. Этот источник не источает изобилия. Что же, что же, что же… Хорошо то, что хорошо кончается, но что кончается в источнике, нехорошо. Мы еще увидим, что тут хорошего. Хорошо или плохо, хорошо встречено или плохо встречено… Хорошо, что мы встретились в источнике, как ты думаешь, а? — Закашлявшись, он вдруг перегнулся через стол.