Виталий Гладкий - Посох царя Московии
Граевский молча поставил чарки на стол и положил перед Левшиным хлебец, который не то что поломать на кусочки, но даже разгрызть было невозможно. Сам он размачивал хлеб в воде.
— Не понял… — Левшин с удивлением воззрился на поляка. — Что ж это, у тебя нету для меня чего-нибудь посущественней?
— Как видишь… Получил от щедрот государственной казны. А в кабак меня не пускают.
— Вот те раз… Ну-ка, погодь… — Левшин встал, отворил дверь и крикнул: — Потапко! Ходь сюда!
На зов Даниила прибежал разбитной малый с копной русых волос и в тулупчике явно с чужих плеч — на его крепком торсе он разлезся по швам.
— Вот те полтина, — сказал Левшин, — сбегай в кабак и купи там еды побольше и получше. Да смотри у меня, стервец, не пропей ни копейки! А то знаю я тебя. Все, беги, беги! Одна нога здесь, другая там.
Потапко исчез. Даниил налил чарки, они выпили и занюхали рукавом: ни у одного, ни у другого не было желания сломать о хлебец зубы.
— Знаю, знаю, что тя мучает, — весело скалясь, сказал Левшин. — С возвратом денег за выкуп пока дело идет туго. Дают только триста целковых, хотя я обещал тебе пятьсот. Бояре уперлись. И триста, говорят, много. И потом, кто даст гарантию, что я не выпущен даром и, сговорившись с тобою, не приехал сюда что-нибудь выманить?
— Да как же!.. Это ведь неправда! У меня есть документ от воеводы Сандомирского с его личной печатью и подписью!
— Знаю, знаю. А поди, докажи им, что мои слова не лжа. И потом, документ можно и подделать.
— Пся крев! — Злобно оскалившись, Граевский налил полную чарку и выпил ее одним духом.
— Вот это по-нашему, — одобрительно сказал Левшин и последовал его примеру. — Но ты не горюй, все сладится. Наш великий князь справедлив к честным людям. А вот врагам от него пощады нет.
— Но когда, когда он назначит мне аудиенцию?! Пока я тут сижу, эти… как их… кромешники все мое добро спустят.
— Тихо, ты!.. — зашипел на него Левшин. — Здесь и стены имеют уши, — молвил он, понизив голос. — Поостерегись болтать чего не нужно. Забудь про кромешников. Не было их, тебе почудилось.
— А как же Елчанинов?
— Он всего лишь есаул и сторож третьей статьи. Командир пограничного сторожевого отряда, не более того. И ходит Елчанинов под начальством Никиты Романовича Юрьева. Это все, что ты должен знать. Понял?
— Как не понять…
— То-то… Плесни еще в чарку. А с добром твоим ничего не случится. Иначе наш великий князь шкуру спустит с Елчанинова. Без княжеского соизволения даже клок сена из саней не возьмут.
Когда в дверях появился слуга Левшина, вместительная бутыль опустела до половины.
— А вот и Потапко! — воскликнул Даниил. — Молодца! Быстро смотался. Вот тебе денга, и ты свободен до вечера. Только рукам волю не давай! Мне твои кулаки чересчур дорого обходятся. — Потапко, независимо тряхнув кудрями, поторопился исчезнуть, а Левшин, понизив голос, продолжил: — Этот собачий сын четыре года назад избил до крови трех опричников. Девку его, видите ли, обидели. Будто их мало… Хорошо, что мой братка Микита был в опричнине и за меня заступился, иначе Потапку на кол посадили бы, а меня — в острог. Я ведь из земщины, служил в земском полку. В общем, заплатил я немалую сумму всем троим, на том и разошлись.
Левшин задержался в гостях у Граевского недолго. Когда четверть показала дно, он засобирался по каким-то своим делам. Шляхтич невольно подивился — московит держался так, словно выпили они всего ничего. А если учесть, что пришел он навеселе, то и вовсе можно было позавидовать его умению пить и не пьянеть.
После ухода Левшина, захмелевший Граевский прилег на постель и задремал. Теперь ему было плевать на клопов. Впрочем, похоже, насекомые уже достаточно попили его кровушки и теперь переваривали сытный ужин, потому что они перестали беспокоить шляхтича. А может, им пришелся не по вкусу хмель, бродивший по жилам Граевского.
Проснулся шляхтич внезапно, словно его кто-то пнул. Он открыл глаза — и резко вскочил на ноги. Возле крохотного столика, на котором стоял кувшин с водой и лежали остатки недавнего пиршества, сидел человек. Он смотрел на Граевского с каким-то странным выражением — словно приценивался к залежалому товару.
— Вы… вы кто такой?! — запинаясь, воскликнул шляхтич.
— Ваш компаньон, пан Граевский, — ответил по-немецки незнакомец, тщательно выговаривая слова, и приятно улыбнулся.
— Извините, не понял… — ответил Граевский тоже на немецком языке.
— Меня зовут Ян Гануш.
Граевский перевел дух и расслабился.
— Дзень добры, — сказал он и тоже попытался улыбнуться, но его улыбка вышла немного кривоватой. — Как вы меня нашли?
— О, в Московии это несложно. Не так уж много сюда приезжает иноземных купцов. Целовальники, торгующие в кабаках, что возле шляха, отменные информаторы. У них наметанный зоркий глаз и великолепная память.
— Понятно… — Граевский сокрушенно вздохнул. — Должен вас огорчить, пан Гануш — наш обоз конфисковали.
— Ну, это не беда. Надеюсь, все обойдется и товар нам вернут. В противном случае иноземные купцы перестанут торговать с Московией. А царь Иоанн Васильевич, насколько мне известно, старается нашего брата не обижать и ратует за расширение торговли с другими странами.
— Дай Бог…
— Кстати, вот моя часть денег, потраченных вами на охрану… — Гануш небрежно бросил на стол небольшой кожаный мешочек, в котором зазвенели монеты.
Малиновый звон золотых прозвучал в ушах шляхтича божественной музыкой.
— Дзенькуе, — сказал Граевский с невольной дрожью в голосе.
Теперь он мог быть спокоен за свое ближайшее будущее. Гануш спас его от полуголодного существования, потому что мясо, присланное московитами, было несвежим и пованивало, и брезгливый шляхтич весь кусок отдал своим слугам. Сегодня же он пошлет в кабак кого-нибудь из московитов, которые были в услужении у хозяина постоялого двора, и ему принесут большую корзину — да, да, самую большую, которая только найдется! — сытной еды и штоф доброго вина.
— А теперь, пан Граевский, позвольте откланяться, — сказал Ян Гануш, поднимаясь. — Мне пора.
— Куда же вы?! — всполошился шляхтич.
Он думал, что немец составит ему компанию на постоялом дворе. Все веселее будет дожидаться, пока решится вопрос с аудиенцией у царя Московии.
— В Москву. Попытаюсь договориться с оптовыми торговцами. И за вас замолвлю словечко. Надеюсь, вы не хотите остаток зимы проторчать на морозе в московской лавке, торгуя сукном?
— Что вы, пан Гануш! — ужаснулся Граевский. — Упаси Господь! Ни в коем случае!
— Вот-вот. Так что ауфвидерзэен, ждите, мы скоро опять свидимся.
С этими словами Гануш изобразил легкий поклон и удалился, оставив шляхтича в полном недоумении. Какой-то странный немец… Граевский, который свободно владел немецким, мог бы поклясться, что Ян Гануш плохо знает свой родной язык. Может, он литвин?
Тем временем немецкий купец, под личиной которого скрывался глава тайной королевской службы Френсис Уолсингем, в легком возке мчался по направлению к Москве. Его лицо было хмурым и сосредоточенным. Но глаза смотрели по сторонам пытливо и остро, а когда ему на пути попадались стрельцы, он подбирался, словно перед прыжком, и поднимал меховой воротник.
Слуга Уолсингема, исполняющий обязанности кучера, — рыжий коренастый малый в армяке[127], с лицом, сильно изуродованным оспой, — наверное, спиной чувствуя опасения своего господина, больно стегал кнутом норовистую гнедую лошадку, понукая ее бежать побыстрее.
Это был личный секретарь Френсиса Уолсингема и звали его Томас Фелиппес. Он знал множество иностранных языков и считался непревзойденным специалистом в чтении зашифрованных текстов, а также в подделке чужих почерков и вскрытии писем без ломки печатей.
* * *Елисей Бомелий (так теперь звали царского лекаря Элизиуса Бомелиуса) трудился в своей лаборатории над составлением какого-то сложного снадобья, когда тихо скрипнула дверь и в помещение вошел Ворон. Впрочем, со своим разбойничьим прошлым он уже дано покончил и теперь его величали Ивашкой Рыковым.
Бомелиус не мог нахвалиться своим новым слугой, а с некоторых пор и верным помощником. Ивашка был весьма способен к разным наукам и все схватывал на лету. Особенно большие успехи он делал в гадании и составлении гороскопов. Лекарь даже начал испытывать ревнивые чувства, когда гороскопы Ивашки Рыкова оказались гораздо точнее гороскопов самого Элизиуса Бомелиуса.
Но Ивашка был скромен и прилежен, а своего учителя едва не боготворил. По крайней мере, на людях. Однако Бомелиус никогда не забывал, кто такой Ворон. Временами лекаря пугал лихой блеск в глазах помощника, и тогда ему хотелось сдать его в Разбойный приказ. Конечно, не лично, а с помощью подметного письма.
