Виталий Гладкий - Посох царя Московии
— Рада бы душа в рай… Увы. У меня контракт.
— Ну как знаешь. Все, пора на боковую. Что-то сегодня я сильно устал. Мало того, что в библиотеке загрузил башку разной хренью по самый венчик, так еще ты и дочь Борова добавили мне в голову половы…
Засыпая, Глеб думал о Дарье.
Глава 7. Царь Иоанн Васильевич
Утренняя заря окрасила горизонт в пурпур. Сонная земля начала просыпаться, и ранние пташки уже сушили в небе крылья, влажные от утренней росы. Зеркальная гладь Сиверского озера пошла кругами — это гуляла крупная рыба. То там, то там взлетали над водой слитки живого серебра, и многочисленные всплески разрушили покойную тишину побережья.
На монастырском подворье дружно запели петухи, и сразу же ударили колокола — к заутренней. Часовой, вооруженный секирой и луком инок в черном подряснике[93], прохаживающийся по толстой крепостной стене Кирилло-Белозерского монастыря, истово перекрестился, пробормотал слова молитвы и полез за пазуху, где у него лежал завернутый в холстину кусок хлеба и мешочек с крупной каменной солью. Достав свой «завтрак», он посолил горбушку и начал неторопливо жевать, мечтательно глядя на вологодскую дорогу. Монастырь был построен на холме, и со стены открывался великолепный вид.
Неожиданно инок насторожился. Два всадника выросли будто из-под земли, и теперь приближались по дороге к башне, в которой находились главные ворота монастыря-крепости и которые как раз и охранял инок. Всадников словно родил туман, который стелился по лугу. Судя по тому, что их добрые кони едва плелись, они прибыли издалека.
— Брат Макарий, а, брат Макарий! — позвал встревоженный инок.
— Чавой тебе, брат Агафенел? — откликнулся хрипловатый голос.
— Ходь сюды! Кто-то едить.
— Много?
— Двое.
— Вижу. Ну и пущай себе едут. Нам-то што? Ворота велено держать под замком. И весь сказ.
— А вдруг енто к царю-батюшке гонцы?
— Вчерась ужо были. И не похожи они на гонцов. Вовсе не похожи.
К Агафенелу присоединился инок постарше; он был вооружен пищалью-самопалом и саблей. Вдвоем они начали пристально вглядываться в приближающихся к стенам монастыря всадников. В худой одежонке явно с чужого плеча они выглядели как оборванцы-попрошайки.
Дорога привела их в посад, разбросавший в полном беспорядке свои деревянные домишки у стен монастыря. Здесь жили люди работные, обслуживающие монастырские надобности: столяры, плотники, резчики по дереву, иконописцы… Посадские псы словно взбесились, бросались под копыта коней и злобно лаяли взахлеб.
— Нехорошие люди… — в раздумье сказал старший из иноков, брат Макарий.
— Пошто так думаешь?
— Вон как псы разоряются.
— Так они на всех лают.
— Не скажи… Вишь как их злоба душит, до пены. Знать, узрели скверну. Человецем ентого видеть не дано.
— Люди как люди… — не сдавался Агафенел.
Пока они вяло спорили, всадники наконец оторвались от собачьей своры и стали подниматься к воротам. Иноки враз посуровели; Агафенел достал лук и наложил на тетиву стрелу, а Макарий прицелился из пищали в человека, который ехал впереди.
— Кто такие? — грозно спросил Агафенел, выглядывая из бойницы, образованной зубцами стены и навесом, оберегающим часовых от дождя и снега.
— По здорову будете! — поприветствовал монахов-воинов один из всадников, которого инок Макарий мысленно окрестил Волхвом.
Он был черным, как галка, а его глубоко посаженные глаза смотрели злобно и недоверчиво, хотя на лице расплылась елейная подобострастная улыбка.
— Спаси Христос, — дружно ответили иноки.
— Нам бы в монастырь… — продолжил Волхв. — Хотим помолиться в Успенском соборе. Много о нем слыхивали…
Второй путник не говорил ничего, лишь согласно кивал лохматой головой. Он выглядел каким-то испуганным и сильно изможденным, а соломинки и другой мусор в его нечесаной шевелюре ясно говорили о том, что путникам приходилось ночевать в основном под открытым небом.
— Низзя, — строго ответил инок Макарий. — Никого пущать не велено.
— Вот те раз! — возмутился Волхв. — С каких это пор запрещается возносить молитвы Господу нашему в монастырских храмах?!
— С тех самых! — отрезал Макарий, которому Волхв нравился все меньше и меньше. — Как на землю русскую пришел ентот нечестивец, хан Девлет-Гирей. Говорим, низзя, значит так оно и есть. Уезжайте отсель по добру по здорову.
— Но как же?.. — снова начал возмущаться Волхв, но его остановил Агафенел.
Инок молниеносно натянул лук, и стрела вонзилась в землю прямо перед конем Волхва. Боевой жеребец, еще совсем недавно ходивший под седлом Ибреим-мурзы, даже не дернулся, лишь всхрапнул и покосился фиолетовым глазом на гладко оструганное древко с оперением из перьев кукушки[94].
— Следующая будет твоей, — строго сказал Агафенел. — Мы и так с вами заболтались. Нам не положено.
И тогда неожиданно заговорил второй путник. Он выпрямился и с надменным выражением на длинном исхудалом лице резко сказал с иностранным акцентом:
— Государево дело! Мы приехали к великому князю! Я есть лекарь Елисей Бомель. Доложите, кому следует. И поспешите! Иначе вам не миновать царского гнева.
Сильно смущенные часовые переглянулись и полезли в затылки. Немного подумав, Макарий сказал Агафенелу:
— Куды денешьси… Зови начальника стражи. Иначе, неровен час, будет нам геенна огненная…
Монахам был хорошо известен жесткий нрав Иоанна Васильевича. Поэтому они решили не рисковать.
Начальник стражи сразу узнал Бомелиуса. Им оказался молодой рында царя Богдан Бельский. Он был в большом фаворе у Иоанна Васильевича. Об этом лекарю было хорошо известно. Благодаря родству с Малютой Скуратовым, Бельский попал во «двор» Грозного в 1570 году и не только приобрел расположение царя, но и стал ближайшим к нему лицом; рында нередко даже спал в одной комнате с царем.
— Бомелий! — радостно воскликнул Бельский. — Как ты вовремя… Господь услышал наши молитвы. Отворяй ворота! — приказал он инокам.
Те быстро повиновались. Всадники въехали на монастырский двор, где их уже ждал Бельский, спустившийся со стены по широкой и пологой деревянной лестнице.
— Вид у тебя… — рассмеялся рында, критично осмотрев Бомелиуса с головы до ног. — Как у юродивого на паперти. Небось от татар бежали?
Бельский был одет в польский кафтан — редкую по тем временам одежду на Руси, и узкие бархатные шаровары. На ногах у него красовались поистине царские сапожки из сафьяна с золотым шитьем. «Он прекрасен, как греческий бог…» — невольно подумал восхищенный Бомелиус. И тут же мысленно сплюнул через левое плечо: тьху, тьху, изыди, искуситель! Бомелиус был ревнителем только женской красоты.
— Угадал. От них, нехристей, — ответил лекарь.
Они были знакомы накоротке. Бомелиуса с Бельским свел Иоганн Таубе. Исполняя указания Уолсингема, он старался как можно быстрее ввести лекаря в круг приближенных царя Иоанна Васильевича.
Что касается самого Богдана Бельского, то он не упускал случая пображничать с опричниками-иноземцами. Рында владел несколькими иностранными языками и старался усовершенствовать свои познания по этой части. Кроме того, умный и честолюбивый юноша мечтал раскрыть какой-нибудь заговор, чтобы угодить государю. Бельский был не по годам мудр и предусмотрителен.
Он не верил иностранным наемникам и специалистам. Возможно, потому, что их мог купить (и подкупить) любой; загвоздка заключалась лишь в весе кошелька с дукатами. Из иноземцев, приближенных ко двору, Бельский доверял лишь доктору Арнульфу Линдсею.
По личности Элизиуса Бомелиуса рында еще не составил полного представления. Лекарь был весьма осторожен и предупредителен. И совсем не интересовался государственными делами. Все его разговоры вертелись вокруг лечения разными травами и настоями. А в этом деле Бомелию практически не было равных (если не считать доктора Линдсея); многие считали его колдуном.
— Я доложу государю о твоем прибытии, — сказал рында. — А пока сходите в мыльню. От вас воняет дохлятиной. Я распоряжусь, чтобы вам дали новую одежду. Эту нужно сжечь; у нас тут и так хватает вшей. Кто это с тобой, Елисей? — спросил государев слуга, остро, с подозрением взглянув на спутника лекаря.
Бомелиус запнулся лишь на секунду. А затем быстро ответил:
— Мой помощник и слуга. Ивашкой кличут.
Почти всю дорогу к монастырю лекарь был в полуобморочном состоянии от страха. Ворон наводил на него ужас. Укладываясь на ночь спать, Бомелиус не знал, проснется ли. Поэтому его сон был похож на полубредовое состояние больного лихорадкой. Лекарь так и не смог выспаться как следует, потому что за ночь сто раз просыпался от малейшего шороха.
Однако, чем ближе они подъезжали к Сиверскому озеру, чем дольше времени проводили в беседах, коротавших путь, тем больший интерес вызывал у лекаря этот странный разбойник. Ворон не только разумел грамоте и умел писать, он знал еще и латынь, что было и вовсе удивительно для человека, посвятившего жизнь разбою. Откуда у него такие знания?
