Ни конному, ни пешему... (СИ) - Костина Надежда
— Она от нас уйдет? Да?
— Сначала тебе уши оторвёт и патлы повыдирает. За все, что натворил. А потом уйдет — заслужил.
— Ну и пусть. Лишь бы живая!
Старуха устало опустилась на лавку, взяла девочку за руку. Панночка, а руки крепкие, поводьями намозоленные. Лошадок любит. Это хорошо. Кони у шляхты добрые. Не чета низкорослым лошадям ее юности. Те красоты невеликой были, зато силы и выносливости — хоть отбавляй…Давно, ох как давно не вспоминала Яга степь, а поди ж ты, девочка напомнила…
Скрипнула дверь, в избу влетело облачко снежинок. Вздрогнул от морозного ветра огонь в печи, недовольно зашипел, взметнул обиженно языки пламени и…улегся на угли под строгим взглядом хозяйки.
Никифор деловито обмел валенки от снега, поклонился в пояс. Вот же упрямец! Сколько ему не тверди — все одно свое гнет.
— Вечеря готова. И травок заварил, как ты велела, — снова поклон.
— Будешь и дальше поклоны бить — спину свяжу, придется скрученным ходить! — беззлобно пригрозила Яга.
— А Ядвига сказала, что он холоп! — лешачок тихонько хихикнул.
Домовик насупился, исподтишка показал наглецу сжатый кулак. Потом, махнув на мальчишку рукой, стал накрывать на стол. Кот, запрыгнув на плечо Никифора, урчал на ухо сплетни. Знал, мерзавец, кто ему молоко с кровью в миску наливает.
Лешек снова загрустил. Под окном завыли снежники. Им сейчас самое раздолье. Ледяная пурга, что людям майский ветерок. Только без лесного хозяина радости в том мало. Не охота выйдет, а так, повинность… Вот и бродили неприкаянные вокруг избы, скулили, нагоняли тоску…
— Пошел бы погулял малость. Что сиднем второй день сидишь? — старуха насмешливо глянула на мальчика, — собачек своих на охоту бы вывел. Глядишь, и схарчат кого. В таком-то буране! Мясо — снежникам, душу проводите…
— Не пойду!
— Ну и сиди…
Маленький леший надулся, отвернулся от старухи. На охоту хотелось страсть как, но оставить подружку не решался. А ну как очнется, а его рядом нет?! Испугается же! Бабуля ей наговорит… всякого. Ядвига и знаться потом не захочет. Вот и торчал день-деньской в избе. Разговаривал шепотом со спящей, чтобы Яга не слышала. Рассказывал о выводке оборотников (они, когда маленькие, путаются в личинах, потешные — жуть!); о старом тупом упыре, которого белые волки за седмицу три раза возле опушки ловили и в глубь леса спроваживали, а он все равно к деревне пер за добычей; о загулявшей кикиморе, которая не успела до морозов в трясину уйти и пошла на поклон к водяницам, а те ее в реку не пущали из обычной бабьей вредности, — ор на весь лес стоял, Яге разнимать пришлось…
И, уже совсем тихо, чтобы даже черный кот, который и не кот вовсе, не подслушал, Лешек называл Ядвигу сестричкой.
— Бабулечка, можно я на сопилке сыграю?
Яга после вечери дремала в углу, закутавшись в пуховый платок.
— Играй, только даже не вполсилы, а...
— Нечто я дурак!
— Не был бы дурак, девку в пургу ко мне не потащил бы. Чудо, что Старый успел. Ещё бы пяток шагов и — все!
Мальчик понурил голову. Он и сам себя корил, что повел подружку самой короткой тропой, напрямик, проламывая границу, скрадывая лесные версты, беспечно сматывая расстояния...Думал, ну устанет, ну ослабнет чуток. А оно, вишь, как вышло — запуталась девчонка в тропах. Лешему на мертвую сторону ходу нет, помощи от него никакой. Яга и то еле справилась. Долго ведьма ОТТУДА не возвращалась. Лежала, как мертвая, почти не дышала — страшно. А ну как пропадет?! И девочку не выведет, и сама сгинет. Или не сгинет, а плюнет на все и уйдет насовсем, как давно хочет, да решиться не может…
Время уж ползло к полуночи, когда Яга глубоко вдохнула и открыла глаза. Лешек с Никифором подскочили к старухе, чуть лбами не стукнулись. А она глянула на пару дурней, улыбнулась устало и …заснула. Уже ТУТ заснула. А вот Ядвига до сих пор в себя не пришла. Бабуля успокаивает, говорит — жди, вернётся…
— Ладно, горе моё луковое, сыграй веснянку, — старая ведьма закрыла глаза, — и я послушаю.
Лешек взлохматил волосы, вытащил из спутанных прядей сухую веточку клена. Покрутил, превращая в сопилку, пробежался по гладкой коре тонкими пальцами, намечая дырочки…
Тихо-тихо пела сопилка. Ласковым апрельским ветерком повеяло в темной избе, запахло оттаявшей землёй, первыми листочками дикой яблони. Колыхались ветви у речной заводи. Журавлиный клин летел над рекой, грустно курлыча, вишневый цвет кружил голову…Пела сопилка…Капали слезы…
Домовой замер, прислонившись к тёплому боку печи, прикрыл глаза. Заслушался. Вот же, шельмец мелкий, не хуже старого лешака играет. За душу-то как берет! Будто и вправду за дверью не зимняя круговерть, а пролески с подснежниками вдоль тропинки цветут, и не дикие твари воют, а жаворонки поют в синем небе.
Старая ведьма вглядывалась в лица детей, думала, вспоминала…
Давно, ой давно жила дикая степнячка в северных лесах. Сколько ей было тогда? Пятнадцать? Семнадцать? И не сосчитать теперь.
Где та девочка, что с отцом и братьями отправилась в долгий поход на Запад, мечтая о богатой добыче и воинской славе?!
А эта — панянка. Кланяться не привыкла, цену себе знает. Да вот беда — гонор часто с дурью рука об руку идёт. Сколько бед наворотить может.
Или не связываться на старости лет? Нужна ли ей ученица? Как ни крути, а нужна.
Да и девочка неплохая. Виданное ли дело — лесному хозяину имя дала, за своего приняла, даже поколотила пару раз. То-то он от нее ни на шаг, сестричкой называет. Имя-то и вытянуло дуреху с ТОЙ стороны. Зацепилась девичья память кончиком коготка, на самом излете.
До сих пор оторопь берет. Остерегалась Яга на мертвую сторону заглядывать. Тяжело это. Опасно. ВСЮ себя потерять можно. Дорогу в мир живых забыть. Смерть не страшна, страшна смерть не по своей воле, не по своим правилам....
Ни разу она в такую глубь не проваливалась, а тут — к мёртвому кочевью вышла. Чего уж там, испугалась старая ведьма: степь кружила голову, звали голоса братьев, мать махала рукой, подзывая любимую доченьку. Лошади призывно ржали. Хотелось вскочить в седло и нестись бешеным галопом — только земля из-под копыт, да небо смотрит тысячами глаз.
Эх, чего ей стоило удержаться!!! Повернуть в глухую тьму от родных шатров! Ничего, придет время, и она вернётся — когда сама решит.
А эта…Ядвига — справилась. Из мертвой тьмы вышла к огню. Хоть и долго Яге ждать пришлось.
Может, и будет из девки толк. Почитай, сквозь смерть прошла.
Поживем — увидим.
Старуха улыбнулась.
Сопилка затихла.
Ядвига открыла глаза.
Глава шестая.
Гостья
— И что егерь тебе сказал?
— Ничего ни сказал. Только головой кивал и глаза пучил, как рак.
— Так-таки ничего?
— Мне — ничего. Тебе кое-что передал…
— Ну!
Лешек важно надул щеки, глубоко вздохнул и…получил тычок в бок.
— Ты будешь говорить или нет?!
— Буду-буду. Не злись. Он передал, что со дня на день твой батько вернётся. А Юстина боится до одури, если он тебя дома не застанет. Велел тебе из леса на мельницу идти.
— Зачем?
— Сказал, покумекать надо. Они там с мельником третий день как засели, наливку глушат. Мельник тот ещё упырь, но тебя не выдаст.
— Это ещё почему?!
— Ему колесо кто вертит?! А?
Мальчик постучал кулаком себе по лбу.
— Кто?!
— Дед пихто! Водянки, кто ж ещё? У них давний уговор. Он их кормит.
— Чем?!
— Ну, ты даёшь! Кровью, чем ещё?! Да не боись. Своей. И не так чтобы часто. Не убудет с него.
— А зачем им кровь? — испуганно прошептала девочка.
— Как зачем?! В человеческой крови… ну… жизнь, что ли. Ты лучше у бабули спроси, когда вернётся.
— А ты?
— А что я?
— Ты тоже кровь…ну…пьешь?!
— Нее, я хлеб люблю, и соль, и молоко с кашей, и мед, колбасу еще, — лешек загибал пальцы. Потом спрыгнул с лавки и стал деловито заглядывать в горшки и крынки, с шумом отодвигать печную заслонку.
