Скотт Линч - Красные моря под красными небесами

– Знаете, захватчики любого города, вот, к примеру, Тал-Веррара, – заметил Локк, – могут либо уничтожить его достаток, либо растоптать его гордость – и им это сойдет с рук. Но попытка уничтожить и то и другое заранее обречена на провал.

– Вы правы, – вздохнула Замира. – Может быть, Страгос и был ничтожеством, однако наши действия привели к тому, что веррарцы его поддержали и он в мгновение ока, как в сказке, превратился в злобного кровожадного демона. – Она прижала четырехуголку к груди и оперлась локтями о поручень. – А мы стали изгоями. Все наши мечты о расцвете и благоденствии архипелага Призрачных ветров рассыпались в прах. Теперь наш дом – вот этот корабль, и в Порт-Транжир мы заходим, только чтобы разгрузить набитые доверху трюмы, иначе моря бороздить тяжело. Надеюсь, вы меня поняли, Оррин. Мне не о чем жалеть – я живу как хочу, иду куда хочу, ни перед кем не отчитываюсь, границ не охраняю. Какой владыка на суше обладает свободой и властью капитана? Медное море – наш единственный благодетель. Когда надо спешить, оно дает нам попутный ветер, когда возникает нужда в золоте – посылает навстречу галеоны…

«Ворам благоденствие, – подумал Локк. – Богачам – назидание».

Вот оно, решение! Он стиснул поручень, изо всех сил сдерживая невольную дрожь.

– Только глупцы согласны отдать жизнь за дурацкие границы на картах, нарисованные невесть кем и неведомо когда, – продолжила Замира. – Попробуй кто мой корабль в воображаемых границах удержать, подниму все паруса и с легкостью ускользну.

– Разумеется, – кивнул Локк. – Однако же я вынужден вас разочаровать. Видите ли, Замира, в последнее время все это несколько изменилось.

– Жером, а ты в самом деле с бочонками беседы вел?

В одном из ящиков, вскрытых в честь Хмельной вахты, обнаружился черный гранатовый бренди, и Жан с Эзри утащили бутылку в свой укромный уголок у поручня.

– Ага. – Жан отхлебнул бренди, жгуче-сладкого и темного, как сгусток ночи. – Видишь ли, бочонки не поднимают тебя на смех, не издеваются и вообще не мешают сосредоточиться.

– Как это?

– Ну, они же безгрудые…

– Ах вот в чем дело. И что же ты этим бочонкам говорил?

– Нет, об этом я пока рассказывать стесняюсь – я еще слишком трезв.

– Тогда представь, что я – бочонок.

– Так ведь бочонки безгру…

– Да-да, это я уже слышала. Не трусь, Валора!

– Значит, я должен представить, что ты бочонок, чтобы рассказать, о чем я говорил бочонку, когда представлял на его месте тебя?

– Совершенно верно.

– Что ж… – Жан жадно отхлебнул вина. – О бочонок, таких чудесных обручей, как на тебе, не сыскать ни на одной бочке в мире! О эти восхитительные обручи, ладные и тугие, будто…

– Жером!

– А твои клепки! – Тут он снова обратился за смелостью к бутылке и чуть погодя продолжил: – Ах, твои клепки не знают себе равных – гладкоструганые, плотно сбитые, с соблазнительными округлостями. Воистину на целом свете нет бочонка прекраснее тебя, о дивное, дивное создание! А твоя затычка…

– Гм. Значит, не желаешь признаваться, о чем с бочонком говорил?

– Нет. Моя трусость придает мне храбрости.

– «О, что за странное существо – мужчина! Обычный разговор превращает его в тварь дрожащую, – продекламировала Эзри. – Он не страшится гнева богов, блистает доблестью в сражениях, однако малейший упрек из уст юной девы повергает его в смятение, а смех ее пронзает грудь, подобно леденящей стали клинка, поражая в самое сердце; горячая кровь, бурлящая в жилах, мгновенно обращается в скисшее молоко, и смелость исчезает, будто и не было ее никогда…»

– Ого, значит, Лукарно цитируем? – Жан задумчиво поскреб бороду. – «О женщина, сердце твое – загадочный лабиринт! Если бы превратить смятение в вино, то пей я его хоть тысячу лет, все равно не упился бы до состояния, которого ты без особых усилий достигаешь за краткий миг между пробуждением и завтраком. А твою изощренную изворотливость встретили бы овацией даже змеи, ежели боги даровали бы им ладони…»

– А, это моя любимая цитата! Из «Семидневной империи», да?

– Верно… Эзри, прости за праздное любопытство, но откуда ты все это зна…

– Ну, ты ведь тоже все это читал, правда? – Она отобрала у Жана бутылку и отхлебнула порядочный глоток. – Ладно, я тебе подскажу. «В моих руках покоился весь мир; императоры поверяли мне свои тайные помыслы, мудрецы раскрывали сокровенные знания, а полководцы делились со мною горечью поражений…»

– У тебя была библиотека? Погоди, у тебя есть библиотека?!

– Была, – вздохнула Эзри. – Я – самая младшая из шести дочерей, и к моему рождению родителям уже прискучила нежная забота об отпрысках. У старших сестер были нянюшки и гувернантки, а моими друзьями стали пыльные фолианты в матушкиной библиотеке. – Она допила бренди и с усмешкой швырнула бутылку за борт. – А ты как дошел до такой жизни?

– Ну, мое образование было весьма беспорядочным. Помнишь такую игрушку – дощечку с отверстиями разной формы, куда надо было вставлять подходящие фишки: квадратики, кружки, звездочки?

– Да, – кивнула она. – Мне такая от старших сестер в наследство досталась.

– Ну, если так можно выразиться, меня учили быть неподходящей фишкой.

– Правда? Неужели у таких, как ты, гильдия есть?

– Есть, конечно. Мы уже много лет признания добиваемся, да все без толку.

– И библиотека у тебя была?

– Что-то вроде того. Книги мы в чужих библиотеках без спросу заимствовали… Да ну, долго рассказывать. Впрочем, для постижения книжной премудрости у меня была еще одна причина, я тебе ее подскажу, – вздохнул Жан и напыщенно продекламировал: – «Глупца, который каждый вечер устраивает представления для одного зрителя, именуют супругом, а того, кто ежевечерне собирает в зале человек двести, провозглашают великим актером».

– О, ты на сцене выступал? Тебя актерскому мастерству обучали?

– Немного, – признался Жан. – Я… мы… – Он покосился на корму и тут же об этом пожалел.

– А, значит, вы с Равейлем… – Эзри с любопытством взглянула на Жана. – Вы что, поссорились?

– Давай не будем о нем говорить, а? – попросил Жан и, внезапно осмелев, робко коснулся ее руки. – Притворимся, что сегодня его как будто не существует.

– И о нем говорить не будем, – сказала Эзри, прильнув к груди Жана, – и вообще ни о ком не вспомним. Сегодня больше никого не существует, кроме нас с тобой.

Жан, онемев, с гулко бьющимся сердцем смотрел на Эзри. В ее глазах отражался свет восходящей луны, кожа пахла бренди, по́том и морем – до боли знакомый, только ей присущий аромат.

– Жером Валора, – усмехнулась Эзри, – ты, конечно, редкостный болван. Тебе что, картинку нарисовать?

– Какую картин…

– Как до моей каюты дойти, – сказала она, схватив его за рубаху. – Под защиту стен, которые нам сегодня ох как не помешают.

– Эзри, – ошеломленно прошептал Жан, – от такого приглашения я бы никогда в жизни не отказался, но тебя утром чуть в клочья не разорвали, ты еле на ногах стоишь…

– Вот именно, – сказала она. – Только поэтому я и уверена, что тебя не сильно изувечу.

– Ах вот как! За такие слова я…

– Вот как раз на это я очень и очень надеюсь, – торжествующе улыбнулась она. – Ну, неси меня в каюту.

Он с легкостью подхватил ее на руки и направился к шканцевому трапу под восторженные возгласы и одобрительный хохот гуляк Хмельной вахты.

– Эй, чтоб к утру мне список представили! Убивать буду всех по очереди, – крикнула Эзри и, взглянув на Жана, лукаво добавила: – Нет, лучше не к утру, а к обеду.

– Прошу вас, выслушайте меня внимательно, – сказал Локк. – И по возможности без предубеждения.

– Постараюсь.

– Ваши умозаключения о нас с Жеромом делают честь вашей проницательности. Однако вы не учитываете того, что я от вас, к сожалению, утаил. Начнем с меня. Воинскому искусству меня не обучали, и боец из меня никудышный. Видят боги, я и глазом моргнуть не успеваю, как все оборачивается фарсом – или трагедией.

– Но…

– Замира, поверьте, четверо джеремитов погибли не моими стараниями, а по собственной глупости. На одного я сбросил бочку, его и раздавило, а еще двоих оглушило, вот я им горло и перерезал. Ну, четвертый на пролитом пиве оскользнулся, я его и прикончил. А наши, как убитых увидали, решили, что я Искупителей в честном бою положил. Поправлять я их не стал.

– Но говорят, что вы на джеремитов первым набросились…

– Верно говорят. Перед смертью люди часто разум теряют. Замира, я бы в схватке десяти секунд не продержался. Меня Жером спас. Жером, и только Жером…

Тут со шкафута донеслись восторженные вопли и взрывы смеха. Локк и Замира обернулись: Жан с лейтенантом Дельмастро на руках, ни на кого не глядя, начал спускаться по шканцевому трапу к офицерским каютам на корме.

– Похоже, я недооценила достоинства вашего друга, – заметила Дракеша. – Не всякому удается завоевать сердце моего лейтенанта, пусть даже и на одну ночь.