Скотт Линч - Хитрости Локка Ламоры
Чуть погодя зрение Жана и впрямь приспособилось к ослепительному свету, и он смог разглядеть диковинный сад со всем вниманием. Ряды цветочных кустов стояли один за другим подобием прозрачных стен, и ближайший находился всего в двух шагах от мальчика. Все до единой розы являли собой совершенство без малейшего изъяна – как будто Древние заморозили живые цветы в миг наивысшей полноты летнего цветения, обратив в хрустальный лед. Однако там и сям в сердцевине стеклянных изваяний виднелись темные пятна – полупрозрачные красновато-бурые сгустки, похожие на вмерзшие в лед облачка ржавого дыма.
Это была человеческая кровь.
Каждый лепесток, листик и шип имел кромки острее бритвы. При одном прикосновении к ним они резали человеческую кожу, как тонкую бумагу, и розовые кусты пили кровь, глубоко втягивая в свои стеклянные недра. Во всяком случае, ходили такие слухи. Говорили, мол, если саду «скормить» достаточно жизней, когда-нибудь все до единой розы станут густого ржаво-красного цвета. Одни держались мнения, что сад питается только пролитой кровью; другие утверждали, что розы сами высасывают кровь из человека и могут выпить всю до последней капли через любой порез, сколь угодно маленький.
Чтобы пройти по дорожкам стеклянного сада, имеющим в ширину два-три фута, требовалось предельно сосредоточить внимание и соблюдать чрезвычайную осторожность, ибо малейшая оплошность могла стоить жизни. Дон Маранцалла считал свой сад наилучшим местом для обучения молодняка боевому искусству, что многое говорило об этом человеке. Впервые в жизни Жан исполнился благоговейного ужаса перед таинственным древним племенем, обитавшим в Каморре за тысячи лет до его рождения. Сколько еще своих смертельно опасных творений оставили они людям? И что могло заставить существ, наделенных столь невероятными способностями, навсегда покинуть город? Об этом даже думать было страшно.
Слуга Маранцаллы отпустил плечи Жана и отступил обратно в полутемную комнатушку – теперь мальчик увидел, что она пристроена к башне и похожа на лачугу садовника.
– Дон ждет тебя в центре сада, – сказал мужчина и закрыл за собой дверь.
Жан остался на крыше один, под палящим солнцем, перед рядами стеклянных роз, томимых жаждой.
Но нет, он был здесь не один. Из глубины стеклянного сада доносился шум: лязг стали о сталь, глухое ха́канье, отрывистые команды, отдаваемые властным звучным голосом. Еще несколько минут назад Жан поклялся бы, что ничего страшнее перехода по кошачьему мостку быть не может, но сейчас он бы охотно предпочел взобраться на самую вершину арки и сплясать там джигу на высоте пятидесяти футов над Анжевиной, не держась за веревочные поручни.
Однако зажатый в его руке кожаный бумажник служил напоминанием о том, что отец Цеппи верит в способность своего воспитанника преодолеть любые опасности, таящиеся в Безуханном саду. Несмотря на свой кровожадный блеск, стеклянные розы – всего лишь неодушевленные предметы, лишенные разума и воли, и достоин ли он доверия отца Цеппи, если боится пройти между ними? Подгоняемый стыдом, Жан медленно двинулся по извилистым дорожкам сада, шаг за шагом, с величайшей осторожностью. Пот градом катился по лицу и разъедал глаза.
– Я – Благородный Каналья, – шепотом повторял мальчик.
Эти тридцать футов, пройденные между стенами холодных, хищных цветов, стали самыми длинными в его короткой жизни.
Жан не дал розам отведать ни капли своей крови.
В самой середине сада находилась круглая площадка футов тридцать в поперечнике. Здесь два паренька примерно одних лет с Жаном кружили друг против друга, сноровисто орудуя сверкающими рапирами. За ними напряженно наблюдали с полдюжины мальчишек и высокий пожилой мужчина с суровым обветренным лицом, волосами до плеч и обвислыми усами цвета холодной золы. На нем был добротный дублет того же яркого оттенка красного, что и куртки привратников, но прилагались к этому вполне приличному предмету гардероба изрядно потрепанные солдатские бриджи с разбитыми походными сапогами.
Все присутствовавшие на занятии ученики, дети аристократов, были наряжены не в пример лучше своего наставника – в парчовые жакеты, шелковые сорочки, безупречного покроя бриджи и начищенные до блеска сапожки. На всех мальчиках были также белые защитные нагрудники из бычьей кожи и толстые кожаные наручи с частыми серебряными заклепками, призванные отражать удары учебных клинков. При виде столь блестящего собрания Жан почувствовал себя голым и кинулся бы обратно в укрытие, кабы не страх перед розами-кровопийцами.
Один из поединщиков, удивленный неожиданным появлением Жана, на долю секунды отвлекся, а другой не преминул этим воспользоваться и молниеносно нанес противнику колющий удар в плечо. Острие рапиры прошло между кожаными ремнями и вонзилось в мышцу. Пораненный мальчик выронил свое оружие и заорал самым неподобающим образом.
– Господин Маранцалла! – заговорил один из учеников голосом более масленым, чем хорошо смазанный клинок, убранный на хранение в оружейную. – Внимание Лоренцо отвлек вон тот мальчишка. Удар был нечестный!
Все юные господа разом повернулись и уставились на Жана с нескрываемым отвращением. Было трудно сказать, что́ в нем возмутило их больше всего – его простая одежда, его грушеподобная фигура или отсутствие у него всякого оружия и боевого снаряжения. Один только мальчик с расплывающимся пятном крови на рукаве не стал буравить вновь прибывшего враждебным взглядом, поглощенный своими страданиями. Седоволосый мужчина откашлялся и заговорил низким звучным голосом, который Жан уже слышал немногим ранее.
– С твоей стороны, Лоренцо, было глупо отводить глаза от противника. В некотором смысле ты получил по заслугам. – Казалось, дон Маранцалла добродушно посмеивался про себя. – С другой стороны, поистине благородный господин не станет наносить удар, если внимание противника отвлекла какая-то посторонняя помеха. В следующий раз вы оба постараетесь выступить лучше. – Затем он ткнул рукой в направлении Жана, не глядя на него, и продолжил без прежней теплоты в голосе. – А ты, любезный, скройся в саду и подожди там до конца занятия. Чтобы я тебя не видел, пока эти юные господа не откланяются.
Жану показалось, что лицо у него запылало жарче, чем само солнце. Он ринулся прочь и лишь через несколько секунд с ужасом осознал, что опять углубляется в смертельно опасный стеклянный лабиринт. Остановившись в нескольких поворотах от площадки, он неподвижно застыл на месте, полный страха и отвращения к себе. Солнце пекло нещадно, и пот лился с бедняги ручьями.
К счастью, ждать пришлось недолго. Вскоре звон стали утих, и дон Маранцалла отпустил учеников. Они гуськом прошли мимо Жана, уже без доспехов, в расстегнутых жакетах; все явно чувствовали себя спокойно в гибельном лабиринте прозрачных розовых кустов. Никто из них не сказал Жану ни слова: они находились во владениях дона Маранцаллы, а отчитывать простолюдина в чужом доме считалось верхом неприличия. Тот факт, что все мальчики тоже взмокли от пота, а двое-трое обнаруживали явные признаки теплового удара, нисколько не утешил удрученного Жана.
– Эй, ты! – крикнул дон Маранцалла, когда юные аристократы вышли из сада и стали спускаться по лестнице. – Теперь можешь подойти.
Призвав на помощь все свое достоинство – и обнаружив, что достоинства в нем очень мало, – Жан изо всех сил втянул живот и осторожно двинулся обратно на площадку. Дон Маранцалла стоял спиной к нему, лениво поигрывая учебной рапирой, недавно проткнувшей плечо невнимательного поединщика. В его руке она казалась игрушечной, но кровь, блестевшая на острие, была самой что ни на есть настоящей.
– Я… простите меня, сударь… господин Маранцалла. Должно быть, я пришел раньше времени. Я не хотел вам помеша…
Дон круто повернулся – одним стремительным движением, плавным и точным, как ход веррарского механизма, сохраняя зловещую каменную неподвижность торса. Он пристально уставился на Жана, и от холодного пронзительного взгляда этих прищуренных черных глаз мальчика в третий раз за день пробрал ледяной страх.
Внезапно Жан осознал, что находится наедине с человеком, который проложил путь к нынешнему своему высокому положению в прямом смысле слова по трупам.
– Ты считаешь возможным, чумазый, – змеиным шепотом прошипел Маранцалла, – первым заговаривать с таким человеком, как я, в таком месте, как это? С благородным доном?
Жан залепетал было извинения, но голос его пресекся с постыдным сдавленным всхлипом, похожим на влажный чавкающий звук, какой производит моллюск, выдавливаемый из расколотой раковины.
– Если ты просто дурак, я в два счета выбью всю дурь из твоей толстомясой задницы.
Мужчина широким шагом подошел к ближайшей стене стеклянных кустов и вложил окровавленное острие рапиры в сердцевину одного из цветков. Жан, словно зачарованный, в ужасе смотрел, как кровь исчезает с клинка и втягивается в стекло, где расплывается туманными розовыми волоконцами и утекает в прозрачные недра скульптуры. Через несколько секунд дон Маранцалла отбросил в сторону чистую рапиру.
