Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
28
– Хорош возиться, – сказал я.
– Да пошел ты!..
– Отлично, делай по-своему. – Я уронил руки и отступил от Птицеловки. – Но это не проканает.
– Черта с два не проканает. – Птицеловка передвинула зачехленный нож дальше на поясницу. – Ну как?
Я помотал головой, оценив ее более чем скромный костюм и латунную рукоятку, которую было прекрасно видно как минимум с трех разных ракурсов.
– Проклятье! – Нож ударился о деревянный пол с тупым злым стуком.
– Тсс! – прошипел Езак, стоявший в нескольких шагах поодаль. Он указал на сцену и послал нам свирепый взгляд.
Птицеловка ответила жестом по своему вкусу. Езак закатил глаза и переключил внимание на представление.
Мы стояли в кулисах одного из падишахских амфитеатров во втором кольце Эль-Куаддиса. Мне объяснили, что за годы трудов сын деспота окружил город несколькими театрами для трупп и исполнителей, которым он оказывал поддержку. Каждый был предназначен для представлений отдельного рода с подобающей акустикой, освещением, сценами подвижными и заглубленными; позаботились даже о передвижных садах. Хотя мы играли джанийскую пьесу, труппе выделили театр, построенный в имперском стиле: высокие стены, крыша без потолка и деревянная сцена, продолжавшаяся в открытую зону, или партер, где публика попроще смотрела спектакль стоя. Те, что были при капусте, или занимали положение поважнее, или то и другое, обосновались на ярусах и балконах, предпочитая взирать на нас сверху.
Несмотря на сказанное Езаком во дворе насчет того, что Тобин хотел выступить в Джане, я сомневался в его желании остаться, особенно после письма Хирона. Но когда я об этом заговорил, он ни секунды не колебался.
– Лады, – сказал он и приготовился отдать своим людям команду.
– Прямо с ходу?
– Сударь, мы актеры. Ты наш патрон. Ты сказал мне, что будут площадка для игры и зрители. Какие еще нужны причины?
– Я запросто найду еще полдесятка.
– Как и я, – улыбнулся он. – Но какой мне с них прок? Я Лицедей, сударь. Актер. Я скорее заслужу ссылку языком и походкой, чем поплетусь прочь побитым псом. Как, полагаю, и остальные. Нет, не говори мне о твоих собственных причинах, замыслах и построениях. Того, что ты готов встать между визирем и нами, вполне достаточно, чтобы взойти на подмостки. – Он просиял. – Подмостки Джана, не меньше!
И вот он был там.
– А что же я? – возопил Тобин со сцены, играя роль Абу Ахзреда, будущего первого деспота, с очарованием и пылом большими, чем я видел на репетициях. – Неужто нынче ночью мне выпадет просто стоять в стороне и выглядеть глупцом?
– Чем эта ночь отличается от прочих ночей? – драматически прошептала, обращаясь к публике, Марианна – исполнительница главных женских ролей.
Кривляясь, она исподтишка сделала Тобину рожки. Сегодня она была джинном Эфферрой, завернутая в шелка с бусами и крохотными кимвалами, внятно звеневшими и сверкавшими при каждом движении.
Толпа отозвалась смехом и разрозненными возгласами. Пьеса шла на имперском языке, но в ней хватало грубых шуток – равно как переводчиков, рассеянных среди публики за счет падишаха: все, что угодно, лишь бы спектакль удался.
Я подобрал нож, тронул Птицеловку за локоть и увлек подальше в кулисы. Легкие тени, которые отбрасывались благодаря магическим световым шарам, зависшим над сценой, ложились на подмостки даже там, средь декораций и суеты.
– Послушай, – сказал я. – Ты знаешь, как это будет. Я вообще едва уломал Жирное Кресло явиться сюда на встречу. Эта сволочь свалит, если увидит, что вокруг шныряют твои ребята с полуобнаженными клинками. Или устроит что-то похуже.
– Меня даже рядом с тобой не будет, – возразила Птицеловка. – Где катастрофа-то?
– И чем это мне поможет?
Птицеловка поджала губы и отвернулась. Когда Тобин предложил ей роль духа Секкетех, который является искушать будущего деспота картинами эротизма и жестокости, она едва сумела достаточно быстро произнести «да». Однако теперь, когда я задумал встретиться с Жирным Креслом во время представления, ее подмывало отшвырнуть костюм и пойти прикрывать мою спину. Одна беда: на сцене было не обойтись без нее, а я хотел, чтобы спектакль продолжался. Без представления и запланированного мною финала мне было никак не подставить Жирное Кресло – тем паче выбраться из театра живым и через весь город добежать до Хирона.
Мне предстояло пройти по лезвию. И оно было острее, чем мне хотелось и чем я показывал Птицеловке. Это была еще одна причина держать ее подальше. Я и мысли не допускал подвергнуть моих людей опасности сверх необходимого. Не здесь и не сегодня.
Я положил руку на плечо Птицеловки. Она не выкрутила мне запястье, и это был добрый знак.
– Мне нужно, чтобы ты держала ухо востро, – сказал я. – Если что-то пойдет не так, мне нужен верный человек, который мигом уловит сигнал и придет на помощь.
– Если что-то пойдет не так, – возразила она, – то будет уже не важно, как быстро я замечу сигнал, потому что все равно не поспею.
– Тогда мне придется не допустить, чтобы что-то пошло не так, согласна?
Это прозвучало жалко даже в моем исполнении и показалось еще хуже, когда она обернулась и тревожно уставилась на меня.
– Разреши мне с тобой, – попросила она. – Я могу держаться в тени, никто меня не увидит.
– В таком наряде?
– Ты знаешь, о чем речь.
Я протянул руку и пропустил меж пальцев прядь ее солнечно-золотистых волос. Покачал головой.
– Не в такой толпе, Птицеловка. Даже если ты вымажешься и переоденешься в уличное. – Я отпустил ее и заставил себя взять более деловой тон: – Ты уверена, что все разложено по местам?
– Уличные шмотки и меч Дегана я спрятала неподалеку. – Птицеловка кивнула. – Когда все кончится, я заберу их и буду ждать тебя в Черном Притоне.
– Хорошо.
Мне не хотелось расставаться с мечом Дегана, но перспектива забраться с ним в логово падишаха нравилась еще меньше. Мало что лишний груз – меня угнетала мысль о том, что в случае неудачи он может оказаться у какого-нибудь стражника и никогда не вернуться к Дегану. Пусть лучше побудет у Птицеловки.
– Поосторожнее уходи, – сказал я.
– Ты тоже. И смотри за Волком. Он, может, и согласился помочь, но я не верю этому гаду ни на грош.
– Совпадаем.
Повернувшись, я направился к артистической уборной и маленькой двери за ней, которая вела в основное помещение театра.
– Эй! – позвала Птицеловка.
– Что? – Я остановился, оглянулся.
– Ты врубаешься, что, когда я говорила тебе действовать как Серый Принц, то не советовала подражать покойникам?
– Порядок, теперь уразумел.
Я улыбнулся. Птицеловка улыбнулась в ответ, и ни один из нас не поверил в личину другого. Затем я вышел.
– Будь добр объяснить, – взглянул на меня Жирное Кресло, – почему я не должен прикончить тебя на месте.
Мы находились на балконе, который располагался примерно на середине левой стены театра. С обеих сторон нас отделяли от соседних лож ширмы с резными виноградными лозами, а невысокий барьер с витым поручнем оберегал от случайного падения вниз. Жирное Кресло восседал передо мной на длинной низкой кушетке, которую явно приволокли специально для него; она занимала участок, где поместились бы пять кресел. Теперь приходилось стараться, чтобы никто не выпал и места хватило мне, ему и двум подручным, которых он привел на балкон.
Нельзя сказать, что я не начал обдумывать эту мысль…
– Мало того что мы договорились избежать кровопролития, нам никуда не деться и от них, – ответил я и показал мимо пахана на просторную ложу под балдахином, которая располагалась по центру выше галереи на две трети ее высоты. До нее было запросто докричаться. – Не думаю, что охрана падишаха оценит убийство в столь близком соседстве с ее подопечным, даже притом, что это всего-навсего мы. По-моему, они в этом смысле пристрастны.
Жирное Кресло оглянулся на ложу и два ряда стражей в зеленых жакетах, окружавших ее с трех сторон. Внутри стояло наготове еще несколько солдат, а также кучка чиновников, слуг и советников. В центре на широкой подушке сидел и следил за действием тонколицый мужчина с бугристыми щеками и поджатыми губами. Он был одет в шелка, блиставшие даже издали; его тюрбан был настолько замысловат, что не помешал бы на всякий случай каркас. Кольца и самоцветы сверкали, как дождевые капли после ливня, и я не мог отделаться от мысли, что ловкий Щипач с проворными руками за считаные секунды рядом с ним обогатился бы до конца своих дней. Но я опять-таки не мог представить вора, который, как бы ни был хорош, ушел бы оттуда живым, ибо казалось, будто глаза падишаха подмечали решительно все – не только пьесу, но и партер, сидящую публику, а также игру теней и света от колебания на сквозняке тканей, которые его окружали.
И это не считая свиты, включавшей, как я с удовольствием отметил, Хирона и визиря.
