Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
– Даже если Деган не хочет твоей помощи?
– Даже если так.
Ибо, нравилось ему или нет, я не собирался снова бросить его в беде.
Стянув рубашку, я осмотрел невзрачные синяки и ссадины на груди и плечах. Они не могли быть причиной боли, которую я испытывал, из чего следовало, что остальные притаились в глубине и вылезут наружу через день-другой. При этой мысли я скривился.
– Насколько я понимаю, от него помощи не дождешься? – Птицеловка поерзала на стуле и кашлянула.
– Деган четко изложил свое мнение, – отозвался я, швырнув рубашку на постель. Затем открыл дорожный сундук. – Сейчас такая просьба оттолкнет его еще больше, а мне нужно наоборот.
– И молчание поможет?
– В последний раз, когда он попросил меня кое-что сделать, я совершил прямо противоположное. Не представляю, чтобы повторный заход наполнил его симпатией ко мне.
– Но если бы ты рассказал ему о Закуре и…
Речь Птицеловки прервал громкий стук в дверь. Наверное, он ее оглушил, судя по скорости, с какой она спрыгнула со стула.
Я улыбнулся. Это хорошо. Так ей и надо.
Дверь задергали, когда я уже открывал рот, чтобы велеть гостям убираться. Затем стук повторился и раздался голос Езака:
– Дрот? Спускайся! Скорее!
Я посмотрел на Птицеловку. Она вскинула брови и помотала головой. Без понятия.
Тогда я перевел взгляд на умывальник. Меня ждали вода, мыло и полотенце. Большой соблазн.
Чертовы актеры.
– Скажи Тобину, что я еще даже…
– Тобин ни при чем, – перебил меня Езак. – Труппа тоже.
– Тогда кто?
Пауза была длиннее, чем мне хотелось.
– Просто спускайся, – раздалось затем. – Сейчас же.
Внизу ждали двое, не считая Езака: детина, похожий на соляной столп в часы досуга, и старуха. Кроме них, в общем зале не было никого, даже хозяина за стойкой.
Свидетелей нет. Дурной знак.
Я осторожно сошел с последней ступеньки. Шнурков в сундуке не нашлось, и я просто натянул незашнурованные сапоги, так и потопал. Прикинул было, не затолкать ли мои распухшие, больные ноги в походные, но один взгляд на грязную, задубевшую обувь убедил меня, что дело не стоит таких мучений. Сейчас, оценив ситуацию в общем зале, я начал задумываться, не прогадал ли, – возможно, придется бежать, и к черту боль.
Женщина сидела сбоку, на столе перед ней стоял запотевший керамический кубок, над которым поднимался пар. Одета в кремовый кафтан; простая вуаль опущена ниже подбородка, а серебристые волосы перехвачены бежевой лентой. Единственным ярким пятном было кольцо на левой кисти – золотое с небесным сапфиром величиной с мой резец. Правая же рука лежала на коленях – парализованная, как я понял, судя по немного просевшему плечу и перекошенной правой половине лица.
Я повернулся к женщине и сотворил глубокий поклон. Это казалось уместным жестом. Она ничем себя не выдала и чуть кивнула в ответ.
Но Птицеловка была настроена не столь дипломатично.
– Где мои люди, черт побери? – Она оттолкнула меня и выступила вперед. – И кто вы такие?
– Ты о тех, что следят за гостиницей? – Женщина хладнокровно взглянула на Птицеловку. – Они ушли.
– Почему?
– Потому что я им велела. Ты понимаешь, что это значит?
– Ага, это значит, что я сейчас…
Я сгреб Птицеловку и оттащил.
– Мы понимаем, – сказал я и обратился к Езаку: – С твоими людьми все в порядке?
Я обратил внимание, что пусто было и во дворе.
– Они в конюшнях, – ответил он и глянул на старуху. – Мне нужно к ним.
Та снова наклонила голову, и Езак ушел.
– Дрот, иди к черту! – вспылила Птицеловка, вывернув руку из моего захвата. – Если ты думаешь, что я собираюсь стоять и смотреть, как какая-то старая…
– Ты собираешься делать вот что: заткнуться и выметаться на конюшню с Езаком, – возразил я, подступив ближе и понизив голос. – Живо.
– Хрен я…
– Нет, – прошипел я. – Никаких споров. Не сейчас. Если хочешь, чтобы люди, которых ты только что набрала, продолжали дышать. Сама подумай: она одним словом очистила от Ворон и Дубов три квартала. Как по-твоему, что произойдет, если ты сделаешь еще один шаг в ее сторону?
Птицеловка понурилась и яростно зыркнула не пойми на что. Я не тронул ее.
– Птицеловка?..
Каблуком в пол. С силой.
– Гадство!
Затем она вышла и широким шагом двинулась через двор.
Если Тобин только раскроет рот, я ему не завидую.
– В ней есть огонь, – заметила старуха, наблюдая в окно за Птицеловкой. – Она либо спалит мир, либо сгорит сама. Мне она нравится. – Затем повернулась ко мне. – Нам нужно поговорить, тебе и мне. Присаживайся.
Я протопотал к ней и сел. Она неторопливо склонилась на сторону и заглянула под стол.
– Похоже, что у тебя неудобная обувь.
– Неужели? Я не заметил. На фоне последних событий самочувствие очень даже неплохое.
– Тебе известно, кто я? – Левый угол ее рта дрогнул.
– Ты закурейка, если речь об этом. И занимаешь видное место в организации. Никто другой не сумел бы прижучить моих людей и очистить место, имея в подмогу всего одного Руку.
– «Руку»? – Она оглянулась. – Что скажешь, Убайд?
Столп заворчал.
– Ну а мне нравится. Теперь ты мой Рука. – Она глянула на свои колени, потом опять на меня. – В моем случае особенно поэтично, не находишь?
– Я…
– Молчи. Это был риторический вопрос. – Она подняла стакан и отпила не знаю чего, звякнул лед. Льда в гостинице обычно не клали. – Нам нужно понять, что с тобой делать.
Я молча ждал.
– Итак? – спросила она чуть погодя.
– О, извини. Я думал, ты уже поняла это и просто ждешь, когда я что-нибудь брякну, а ты велишь мне заткнуться.
Ее левый глаз превратился в щелку. Правый попытался сделать то же, но не поспел. Я сосредоточился на том, что поуже.
– Никто не любит наглых имперцев.
– Я вижу, что воинственных джанийских женщин в годах тоже не жалуют. – Подавшись вперед, я поставил локти на стол. – Послушай, я еще не пил кофе, да и другим привычным порокам не предавался, а потому буду краток. Круче тебя только яйца. Я вижу это даже без ходячего обелиска позади. И ты бы не пришла, не зная о моих связях на родине. Может быть, перестанем изображать крутых и перейдем к делу?
Тип, стоявший позади нее, хрюкнул и демонстративно подперся кулаком величиной в половину моей башки.
Старуха словно не обратила на это внимания. Она долго сверлила меня взглядом, пока наконец не встряхнула головой. Убайд разжал руку, но не убрал.
– Мое имя – Джаида бинт-Ийаб Бакр аль-Модусса аль-Хирим, – произнесла она, – хотя на улице большинство называет меня Мамаша Левая Рука. Тебя зовут Дрот?
– Зовут.
Пауза.
– И все?
– Мне обычно хватает.
Она шмыгнула носом и отпила еще своего ледяного питья.
Работая в Старом Городе, я слышал ее имя, но вскользь. Мамаша Левая Рука была настолько выше улицы, что слыла больше мистической сущностью, нежели человеком. Являясь матриархом клана Хирим, она, как сказывали, обладала нешуточной властью не только над теми членами своего клана, что держались в тени, но даже над самим племенем. Говорили, что ей во многом подчинялся даже ее племянник Гамза, номинальный глава Хирима.
К несчастью для меня, это означало, что она приходилась дальней родственницей Жирному Креслу. Кровные узы были не очень прочны, но их хватало, чтобы мне стало неприятно видеть Мамашу Левую Руку сидящей напротив, когда и дня не прошло с того момента, как ее племяш натравил на меня ораву Резунов.
Я изучил закурейскую паханку и Руку-амбала, торчавшего позади. Одновременно я согнул кисть, подумав о ноже в рукаве. Только в надежде на быструю смерть.
– Отлично, Дрот Одноименный, – сказала старуха. – Перейдем к делу. Вопрос у меня простой: хочу выяснить, как ты поступишь с Жирным Креслом.
– Я? – Я сидел развалясь, но теперь подобрался. – А как мне поступать, кроме как постараться выжить? Он твой родственник.
– Да, но не я убила его любимого кузена.
– Его кузена?..
– Ты повстречал его на улице. У него были меч и маленький щит.
– Ты имеешь в виду того, которого он послал во главе троих Резунов убить меня?
– Должно быть, это был Са’д – он самый.
– И твой внучатый племянник огорчен моим уходом? А что мне было делать – пусть мочит?
– Семейство свидетель, это облегчило бы мне жизнь.
– Ну, извини за неудобство, мать твою, но я…
Ее кисть взметнулась – и то же Рука. Я мигом слетел со стула и растянулся навзничь.
– Следи за языком, – посоветовала закурейская матрона. – Я не терплю сквернословия. Второго предупреждения не будет.
Я поднял голову и посмотрел промеж ног в сторону стола. До него было добрых шесть футов. Так это предупреждение?
Поднявшись кое-как, я утер испачканную кровью бороду и потопал обратно. Ставя стул и садясь, я напомнил себе, что это ее город. Ее армия.
Тем не менее я не замедлил подцепить ее кубок и вылить содержимое в рот. Зимнее вино – легкое, сладкое и, к счастью, холодное. Я погонял его во рту и сплюнул ярко-розовой струйкой.
