Джо Аберкромби - Полмира
– Да все, что угодно! Все, что хочешь! Не забывай, я владею даром предсказания, и в твоем будущем я прозреваю великие свершения!
Голос ее становился все громче и громче, выше и выше, и она ткнула когтистым пальцем в небо:
– Мы встретимся снова, колючка Бату, по ту сторону Последней двери, если не успеем встретиться по эту, и я буду слушать твои рассказы о великих подвигах и с гордостью думать, что когда-то и я приложила руку к тому, чтобы ты встала вровень с героями!
– Обязательно будешь, – всхлипнула Колючка.
Она ведь презирала эту странную женщину. Ненавидела. Боялась. Проклинала всю дорогу по Священной и Запретной. А теперь вот оказалось, что она ее любит, как родную мать.
– Удачи тебе, моя голубка. А самое главное – будь готова.
Рука Скифр метнулась, подобно змее, но Колючка перехватила ее за запястье, и старуха не сумела отвесить ей привычную пощечину. Колючка крепко держала ее за дрожащую от напряжения руку и смотрела на наставницу.
Скифр широко улыбнулась.
– И запомни: бей первой.
* * *Отец Ярви улыбался, снимая повязки.
– Хорошо, очень хорошо.
И он осторожно ощупал едва сросшиеся щеки:
– Все заживает. Ты уже ходишь.
– Шатаюсь, как пьяная.
– Тебе повезло, Колючка. Очень повезло.
– Естественно. Не каждой девушке протыкают обе щеки кинжалом.
– И кто? Герцог королевской крови!
– Да уж, боги улыбнулись мне, я понимаю.
– Он мог бы всадить тебе кинжал в глаз. Или в шею.
И Ярви принялся обтирать ей лицо остро пахнувшей травами тряпицей.
– И потом, разве не лучше получить шрам, чем умереть?
Колючка пощупала языком соленую ямку на месте выбитого зуба. Пока у нее как-то не получалось согласиться с тем, что ей повезло.
– А как шрамы? Скажи мне правду.
– Пройдет время, прежде чем они заживут, но я думаю, что с этим все будет хорошо. Останется звездочка на левой щеке и стрелка на правой. Наверняка, это не просто так. Это какой-то знак от судьбы. Скифр могла бы его истолковать, она в этом деле дока…
Однако Колючке не требовались таланты Скифр, чтобы прозреть свое будущее:
– Я останусь уродиной, да?
– Знавал я людей с увечьями посерьезней твоего.
И отец Ярви многозначительно поводил у нее перед носом искалеченной рукой с единственным пальцем.
– В следующий раз уворачивайся от ножа быстрее.
Она фырнула:
– Легко сказать. Ты когда-нибудь дрался один против семерых?
Он выжал тряпицу над миской, капли окрашивали воду в розовый.
– Я даже одного никогда не мог победить.
– Я видела, как ты выиграл поединок.
Он помолчал. Потом спросил:
– Да? И когда же?
– Когда ты был королем. Я видела, как ты дрался с Кеймдалем на площадке.
Он смотрел на нее растерянно – надо же, ей удалось застать его врасплох!
– А когда ты проиграл, ты потребовал, чтобы он дрался снова, и выставил против него Избранный Щит своей матери. И Хурик протащил Кеймдаля мордой по песку – и ты вышел победителем.
– Воин сражается, – пробормотал Ярви. – Король приказывает.
– Как и служитель.
И он начал прикладывать к ее шрамам что-то жгучее.
– А я вспомнил тебя. Темноволосая девочка. Ты стояла и смотрела.
– Даже тогда ты был хитрым и коварным.
– Жизнь заставила.
– Поездка в Первогород оказалась удачнее, чем все ожидали.
– Благодаря тебе.
И он принялся разматывать бинт.
– Ты сумела сделать то, чего не добился бы ни один дипломат. Империя Юга – теперь наш союзник. Теперь я точно знаю, что поступил правильно, когда не дал раздавить тебя камнями. И ты заслужила награду.
И он постучал пальцем по эльфьему браслету, просвечивавшему сквозь ткань рукава.
– Я бы отдала его обратно, если б сумела расстегнуть.
– Скифр говорит, что его невозможно расстегнуть. Так что носи его с гордостью. Ты заслужила – и его, и многое другое. Я теперь не сын своей матери, но во мне течет ее кровь. Я помню, кому и чем обязан, Колючка. Как помнишь и ты.
– В последние дни мне только и оставалось, что лежать и вспоминать. Вот я Тровенланд, например, вспоминала.
– Еще один союз, на заключение которого никто не надеялся.
– А ты умеешь их добиваться, вопреки всем ожиданиям. Я вот все думала о том человеке, что воду отравил.
– Которого ты убила?
Колючка посмотрела в бледно-голубые глаза служителя и не отвела взгляд:
– Он был из твоих людей?
Отец Ярви не изменился в лице – совершенно. Никак не дал понять, так это или нет. Он спокойно продолжил накладывать повязки, как будто ничего не расслышал.
– Человек большой хитрости и коварства, – продолжила она, – нуждающийся в союзниках, прекрасно осведомленный о вспыльчивости короля Финна… да, такой человек мог подстроить нечто подобное.
Он осторожно заколол повязки булавкой – чтоб не сползли.
– А вспыльчивая девушка, настоящая заноза в жопе, которая ничего не знала и не понимала, могла вполне попасться на такую уловку.
– Такое могло случиться.
– Ну, ты тоже не так уж проста.
И отец Ярви убрал повязки и нож к себе в сумку.
– Но вот что я тебе скажу. Хитрый и коварный человек никогда не раскрывает свои планы. Даже друзьям.
И он похлопал ее по плечу и встал.
– Храни свою ложь как зеницу ока, как семенное зерно – вот что говорила мне моя прежняя наставница. А теперь – отдыхай.
– Отец Ярви?
И он обернулся, черный силуэт четко обрисовался в светлом дверном проеме.
– А если бы я не убила отравителя… кто бы мог выпить эту воду?
Тут повисло молчание. А поскольку Служитель стоял против света, она не могла разглядеть его лицо.
– Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. Чтобы не узнать ответов.
* * *– Ральф собирает команду.
И Бранд поддел носком сапога какую-то невидимую пылинку.
– Есть пара новеньких, но в основном – все те же лица. Колл ждет не дождется, когда можно будет приняться за вторую половину мачты. А Доздувой решил податься в проповедники. Нести слово божие в северные земли. И Фрор тоже поплывет с нами.
Колючка дотронулась пальцем до повязок:
– Теперь меня будут доканывать вопросами про шрам…
– Шрамы приличествуют героям, – заявил Бранд, почесывая длинные отметины у себя на предплечьях. – Они напоминают о подвигах.
– Мда, теперь уж меня точно никто красавицей не назовет…
Повисло неловкое молчание.
– Отец Ярви сказал, что ты убил герцога Микедаса.
Одним мерзавцем меньше, но Бранд вздрогнул, как будто воспоминание причиняло ему боль.
– Его убила слишком твердая почва. Я их просто познакомил.
– Я вижу, ты не слишком гордишься подвигом?
– Нет. Мне кажется, я не особо гожусь для Матери Войны, не то что ты. У меня нет твоей…
– Ярости?
– Храбрости. Гнева во мне довольно. Но мне от этого как-то не по себе.
– Отец Ярви сказал, что это ты принес меня сюда. Сказал, что ты спас мне жизнь.
– Ну… на одной же ж скамье сидим…
– Все равно спасибо.
Он смотрел в пол, кусал губу. А потом все-таки решился и посмотрел на нее.
– Прости меня, пожалуйста. За все. За…
Вот опять! Опять этот беспомощный взгляд! Но ей вовсе не хотелось его обнять. Ей захотелось его стукнуть.
– Прости, в общем.
– Да ничего страшного, – сипло проговорила она. – Жизнь есть жизнь.
– Я бы хотел… чтоб все было по-другому.
– Я тоже.
Она очень устала. Все тело болело. И в душе – тоже все болело. И ей совсем не хотелось подбирать вежливые слова.
– Если тебе кто-то не нравится, ты ж не можешь сделать так, чтоб человек нравился, правда?
– Ну… да, – жалостно пробормотал он.
Вот треснуть его, и вся недолга!
– Но мы ж с тобой бок о бок столько времени. Давай… может, будем друзьями, а?
Она ответила холодным, прямо ледяным голосом. Холодным и острым, как изготовленный к бою клинок. Либо так, либо она сейчас разревется. Нет, только не это.
– Нет, Бранд, не думаю, что у нас получится быть друзьями. Ничего уже не поправишь.
Он совсем сник. Словно ему обидно стало! Наверное, виноватым себя чувствует – и правильно! Пусть ему тоже будет больно! Как ей!
– В общем, смотри.
И он повернулся к ней спиной.
– Я буду ждать. Буду нужен – позови.
Дверь закрылась, и она оскалилась на нее, и тут же разболелось лицо. На глазах выступили слезы, она зло смахнула их рукавом. Это нечестно. Совсем нечестно. Но, как выясняется, в любви, как на поле боя, – нет тут честности, совсем нет.
Однажды она уже позволила себе обмануться. И все, довольно с нее этого одного раза. И того много. Не позволять себе надеяться! А то с этими надеждами – как с сорняками, раз не выполол, и все – они пустили корни! И она дохромала до Ральфа и попросила, чтобы ее посадили за другое весло на пути домой.
В конце концов, он ей кое-чем обязан, разве нет?
Очень странные союзники
– Значит, уезжаешь? – спросила Сумаэль.
Ее тяжелые шаги эхом отдавались в пустом коридоре.