Песнь Валькирии - Лахлан Марк Даниэль
— Не с этим вопросом ты пришла к источнику. — Голос госпожи был сухим, как городская пыль.
— Ты — смерть.
Женщина рассмеялась.
— Нет. Сядь.
— Где мы?
— Настронд. Берег мертвых. Сюда попадают умершие в воде.
— Так я мертва.
Женщина пожала плечами.
— Ты колдунья. Хотя думаю, что ты утратила свое колдовство.
— Оно здесь? Мои руны здесь?
— Нет. Но я могу показать тебе, где они.
— Как это мне поможет?
— Я не помощник, моя леди.
Женщина поднялась и пошла, Стилиана последовала за ней. Луна бродила по небу, прячась за горизонтом и появляясь вновь, раздуваясь до вспухшего лица и убывая до лезвия ножа, которым отделяют мясо от костей. В лесах были люди, мертвые тела, наполовину ушедшие в почву и перегной. На их телах были гниль и пятна разложения, но их глаза следили за ней, пока она шла.
Они брели долго и наконец оказались в болотистой местности; все это время царила ночь и ее не сменяло утро. Обе женщины продолжали идти вперед — вода доходила до лодыжек, до бедер, а потом Стилиана была в ней уже по пояс. Из темной воды, полной тины, в некоторых местах, где дно было достаточно высоко, поднимались прямые стволы деревьев.
— Это источник.
— Да, это и есть источник.
— Какой он?
— Каждый источник имеет свои особенности. Иногда он является выражением другого источника. Этот, например, питает реки в земле мертвых.
— А что в нем?
— Умерший бог, который снова оживет.
— Если он будет жить, я умру.
— У тебя больше нет рун. Ты все равно умрешь. Я встречу тебя на этой земле.
— Что он хочет?
— Посмотри в воду.
Стилиана посмотрела вниз и увидела в воде что-то темное. Это был человек — почерневшее тело, скрытое трясиной, белые волосы, торчавшие в стороны, словно корни какого-то увядшего растения. Даже мертвое, его лицо хранило выражение невообразимой свирепости.
— Чего он хочет? — Этот вопрос казался ей важнее всего на свете.
— Он хочет, чтобы я отпустила его.
— Он мертв?
— Да, иначе вряд ли он был бы здесь.
— Как же можно отпустить его, если он мертв?
— Боги умирают и возрождаются вновь. Его магия действует даже сейчас. Возможно, именно поэтому ты здесь.
— Он хочет, чтобы я отдала свою жизнь за него?
— Он хочет жизнь. Смерть за жизнь. Здесь не признают другой платы. Ты должна отдать то, что больше всего не хочешь терять. Именно это и называется жертвой.
Стилиана бросилась в воду, ее пальцы искали тело. Она нащупала жесткую кожу, мускулистую руку. Он был холоден, и тело его было твердым, как мореный дуб. Она потянула его вверх, потом еще раз, и еще. Тело всплыло на поверхность. Она думала, что на нее нахлынет откровение, что руны, завывая и звеня, заставят ее разум броситься навстречу безумию. Но этого не произошло. Она была обычной женщиной, которая стояла в холодной воде и держала в руках тело одноглазого старика. И она осознавала это как что-то всегда ей известное. Наверное, это не было даже откровением. Получив назад ее руны, бог возродился бы на земле, чтобы снова быть убитым волком. И в момент, когда душа бога разорвется в пасти волка, руны улетят. Некоторые полетят прочь, некоторые вернутся к ней, как это было раньше. У бога что-то есть для нее. В его пустой глазнице она заметила камень цвета крови, размером с глаз, которого он лишился. Она вынула камень и подняла вверх, к луне. Он блеснул рубиновым светом. На нем было что-то высечено, и по ее руке пробежали мурашки, а в голове пронеслась мысль: «Дар бога. Руна». Не внутри нее, не подчиняющаяся ей по одному ее слову, но, несомненно, руна, заключенная в камне.
— Я вызволю тебя из воды, — сказала она богу.
Ей надо было сделать то, против него она боролась многие годы. Призвать носителей рун и умертвить их. Двадцать четыре нужно принести в жертву богу, отправить в Хель ради его возрождения на земле смертных, чтобы быть убитым волком. Она не могла удержать все эти руны, это грозило смертью ей самой. Она отпустила их от себя, и они унеслись, как песчаная пыль пустыни в остывающем воздухе.
Но девушка выскользнула из ее рук — возможно, она жива и сама убьет волка. Если это случится, будет несчастье. Если Одину суждено возродиться, то он не будет убит и его руны не рассеются. Что же тогда? Что бы ни было, ей не будет больше места в мире.
Она разжала пальцы, отпустила бога, скользнувшего в воду, и почувствовала глухой удар в шею. Темное дерево затуманилось и пропало в воде. Оно было темным и холодным, и в голове Стилианы еще звенел голос богини:
— Ты должна отдать то, что больше всего не хочешь терять.
Она услышала голос: «Моя любовь!» — и ее вытащили из воды.
Глава двадцать шестая
Слабость человеческая
Луис должен быть сдаться норманнам. Ему удалось усмирить своего напившегося крови волка, но он чувствовал, как тот едва слышно шевелится внутри него, ухмыляясь и выжидая, чтобы устроить пир на костях его человечности.
— Нет необходимости тащить меня. Я не боюсь Жируа и охотно встречусь с ним лицом к лицу.
Но слова были бесполезны, пять или шесть человек накинулись на него, схватили за руки и ноги, подняли его вверх. Он потерял из виду Гилфу, почувствовал, как его меч отцепили, с ног сорвали башмаки. Три тяжелых удара в глаз отдались ужасной болью. Они срывали с него одежду, грабили, пользуясь случаем.
Он не боялся потерять свою тонкую рубаху, плащ, штаны и даже чулки — но он боялся, что с него сорвут камень. Тяжесть крови в голове потянет его вниз, возвращая назад. Но они, разумеется, не интересовались камнем. Кому нужен обычный голыш на бечевке, когда есть тонкие перчатки, золотое кольцо, кошель, полный монет?
Освещая дорогу факелами, они уносили его из церкви, словно добычу. Ночь была полна воспоминаний. Святая София, величайший собор Константинополя, ее сверкающее золото, множество людей, лица которых обращены к плитам, словно они молящиеся сарацины, но мертвые все до единого человека. Он увидел плоский широкий остров, храм, охваченный пламенем. Он никогда там не был, но эти картины возникали в его памяти так же ясно, как воспоминание о ого последнем ужине.
Они вытащили его на морозный воздух, ударили факелом, и он закричал от боли. Еще и еще удар.
— Оставь его, Ричард. Жируа захочет, чтобы он был в состоянии говорить.
Поднимаясь к уцелевшим домам, они устали нести его и, опустив на землю, стали пинать. У него перехватило дыхание от ударов башмаков. Спотыкаясь, он побрел вперед, подталкиваемый в спину. Холод обжигал ступни, пот недавней битвы замерзал на теле. Вперед и вперед, по стылым улицам, на гору.
Наконец они остановились у одного из нетронутых строений, по-прежнему крепко держа его, чтобы он не убежал.
— Эй, Жируа! Выйди и посмотри, что у нас есть для тебя!
Дверь дома распахнулась, и на фоне освещенного огнем прямоугольника показалось крупное тело Жируа.
— Если это англичанин, убейте его.
— Это чужестранец, мы нашли его в церкви.
Жируа вышел из дома и подошел к Луису, вытянув шею, словно пес, учуявший след.
— Изменник! Ты должен мне пленника, чужестранец! Как ты собираешься заплатить? Кажется, ты не слишком процветаешь с тех пор, как ушел от нас.
От холода Луис едва мог собраться с мыслями. Он не позволит им убить себя, чтобы возродиться и, возможно, не знать, что его ждет; повзрослеть и вновь понять, что время для него остановилось; чтобы пережить родителей, братьев, любимых и наблюдать их старость и смерть; чуять за спиной звериный рык и видеть, как волк пробивается сквозь его сны, втягивая смерть в свою пасть.
— Надо было давно это сделать, — сказал Жируа. — Нельзя брать с собой чужака. Это приносит несчастье, и потом, как видно, ему нельзя доверять. Ты убил Жервеза, так?
Луис промолчал. Даже если бы он захотел ответить, это было невозможно. От холода его зубы и челюсти крепко сжались, язык онемел.
— Ты слишком труслив, чтобы это признать. Тот ленивый мальчишка, в которого ты влюбился, точно не мог это сделать.
