Песнь Валькирии - Лахлан Марк Даниэль

Марк Даниэль Лахлан

Песнь валькирии

В гневе на английских баронов Вильгельм отдал приказ, чтобы все зерно, крупный скот, имущество и запасы провизии были сожжены дотла и на всем Севере ни у кого не осталось средств к существованию. На эту землю пришел такой голод, что более 100 000 человек, молодых и старых, умерли от истощения. Я всегда восхищался Вильгельмом в своих записях, но эти действия вызывают у меня лишь осуждение.

Я преследовал ее коренных жителей без всякой причины, будь то благородный или простолюдин. Я жестоко подавлял их. Многих я несправедливо обездолил; великое множество, особенно в графстве Йорк, погибло из-за меня от голода и меча.

Глава первая

Опустошение севера

Была зима, и заснеженная земля расцветала пятнами пролитой крови. С выступа заледеневшего холма она видела, что огонь уже подобрался к ближайшей деревне. В бледно-голубое небо, словно гигантские когти, тянулись четыре извилистых языка дыма. Закатное небо заволокло дымкой, и она почувствовала во рту привкус дальних, уже догоревших пожаров. В одну из прошлых ночей она приняла доносившиеся издалека вопли за крики чаек, прилетевших с моря, которого ей никогда не доводилось видеть.

Когда-то она спрашивала о море у деда, великого путешественника, прибывшего из Дании вместе с королем Кнудом; он сказал ей, что море — это огромное, грязное серое чудовище, которое убивает людей, змея, опоясавшая своими кольцами весь мир, и каждому, у кого есть хоть капля здравого смысла, лучше держаться от него подальше. Норманнские воины, захватившие лежащую внизу долину, прибыли из-за моря, но не того, из-за которого пришли ее северные предки.

Норманны двигались вперед упорно, словно лавина. С самого рассвета она видела, как везде на их пути, будто черные флаги, от горящих домов вздымаются перья дыма. Чтобы выжить, Тола должна была убегать. У нее не было выбора.

Она промерзла до костей, но даже с этого расстояния могла чувствовать, что делают убийцы там, внизу. Она представила себя одним из них, ощутила, как разогрелись от тяжелой работы ее руки, как еще теплый труп животного, лежащий у ее ног,

и пожирающий все вокруг огонь наполняют ее тело радостью. На мгновение она почувствовала, что проникла в мысли норманнского воина — одного из них, настоящего либо воображаемого, — но настолько ярко и отчетливо, что он вполне мог быть настоящим. В нем был не только воинственный дух, но и лихорадочно-путаные мысли обычного человека. Он видел, как срубили под корень яблоню старой Нотгиз, как перерезали ее поросят, как люди, умирая от голода, приползали обратно, чтобы лизать их вмерзшую в ледяную землю кровь. Скованные морозом деревья и земля быстро тупили топоры, и приходилось часто натачивать их.

Видел он и то, как поля засыпали солью из раздутых повозок, следовавших за рядами воинов, а колодец отравили дегтем и трупами сыновей Нотгиз. Норманн знал, что соль — это лишь символический жест, но он был необходим для того, чтобы будущие повстанцы поверили: их земля будет бесплодной еще тысячу лет. Когда догорит ее дом и вместе с ним все имущество, он пустит своих людей вперед, а сам направит коня назад и галопом вернется, чтобы застать ее, выкапывающую спрятанное в земле зерно. Он знает все их хитрости. И только потом он уедет окончательно, а она, прежде чем умереть, постарается быть поближе к догорающему дому, чтобы согреться его последним теплом. Но ему нужно спешить. До конца дня эта сцена должна повториться еще раз. Он разыграл ее уже девятнадцать раз. Иногда он оставлял кого-нибудь в живых, чтобы тот, умирая, источал животный ужас до тех пор, пока не окоченеет. Иногда нет. Кого убить, а кого оставить в живых — этого не объяснишь разумом, это вопрос чувств, говорил он своим людям.

Она слышала, как слова отдаются эхом в его голове. Если бы он сказал их ей в лицо, она бы не поняла его языка, но где-то там, внутри ее разума, слова обрели бы смысл. Это был человек с суровым лицом, облысевший спереди, с крепкими сильными руками и большим животом. «Не оставить живой души от Йорка до Дурхема». А ведь это был весь мир.

Она пришла в себя и огляделась вокруг. Долина белела, словно маленькое шерстяное покрывало, которым бродячий шут прикрывает свои монеты на летней ярмарке. Сдернув покрывало, он покажет всем, что монеты исчезли. Мир менялся, он исчезал, чтобы переродиться. Когда это случится, в новом мире для нее не будет места.

Сколько же гам воинов? Чисел она не знала, но никогда не видела так много людей — даже на ярмарке в Блэкдейле. Их было больше, чем она когда-либо встречала, больше, чем она могла себе представить. Они пришли в долину, медленно ведя своих взмыленных коней сквозь бескрайние снега. Одна колонна с севера, другая с юга и третья из-за моря. Это была не западня и даже не окружение. Атакующим было все равно, остаются их жертвы умирать или убегают за горы. Смерть от пожаров или смерть от холода — в любом случае смерть.

— Да, — сказала она, хотя вопроса не прозвучало.

Человек, стоявший рядом с ней, должен был стать ее мужем. Хэлс. Он не был богат, хотя имел немного земли и несколько овец. Она была бедна, но достаточно красива, чтобы выйти за богача, — так говорила ее мать. За нее мог бы посвататься мужчина, владеющий пятью-шестью акрами земли. Она не хотела выходить за владельца пяти-шести акров. Ей нравился Хэлс. Весьма чувствительная, Тола могла проникнуть в мысли норманна там, в долине, и знала, что Хэлс был хорошим человеком. Она понимала его.

Ее проняла дрожь.

— Мы не можем оставаться здесь всю ночь, — сказала она.

Хэлс обнял ее, и она почувствовала его немой вопрос: «Что нам делать?» Он тоже был родом из Дании — его отец прибыл с королем Кнудом, чтобы стать здесь землевладельцем и вести хозяйство, поэтому Хэлс более склонялся к тому, чтобы доверять мнению женщины, чем коренной англичанин.

— Нам нужно подождать, пока они пройдут. А потом спуститься вниз и посмотреть, что там осталось.

Она видела, что он боится возвращения воинов.

— Им нужно всюду побывать. Для них это как охота. Какой мужчина не любит охотиться?

Он обернулся и жестом указал на небольшую пустошь за их спинами, которую окружали девять вертикально стоящих камней. Местные называли их «Девять дам». Считалось, что они оберегают долину. Сейчас они ничем не могли помочь.

Однажды в детстве солнечным утром, когда она поднималась на вершину холма, эти камни говорили с ней. Погода здесь была переменчивой, и в долину внезапно опустился серый туман — так быстро, словно день вдруг закрыл глаза. Блуждая в тумане, Тола оказалась среди этих камней. Сначала она вздрогнула от неожиданности, приняв их за людей, молча стоявших в тумане и глядевших на нее, но через миг поняла, что это просто камни. Она обошла вокруг них, пытаясь определить, куда ей идти. Последний был слегка повернут и своим углом указывал на утес Блэкбед и тропинку, ведущую к болотистой вершине холма. Оттуда шел крутой спуск вниз, она хорошо его знала. Туман холодил ей нос и щеки, шаль туго обхватывала тело, и Тола осторожно пошла вдоль изгиба утеса по направлению к мокрой пустоши на вершине.

Путь оказался труднее, чем она ожидала. Здесь, на вершине, шел небольшой дождь, но болото поглощало влагу. Сделав около двадцати шагов по влажной, чавкающей земле, она решила повернуть обратно, как вдруг под водой увидела его. Повешенный бог с почерневшей от долгого лежания в воде кожей, на шее обтрепанная петля, один глаз выеден, а другой, полуоткрытый, смотрит прямо на нее. Она оглянулась и сзади, за утесом, увидела девять камней — уже не камней, а восемь разъяренных женщин с копьями и щитами, вглядывающихся куда-то за долину. Где же девятая?