Песнь Валькирии - Лахлан Марк Даниэль
Он чувствовал в себе этого волка, наблюдал за ним. Он посадил его на цепь и усмирил. На шее он носил камень — часть колдовской скалы Крик, к которой был когда-то прикован. Он знал, что, если снять этот камень, мир треснет и его пронзят звуки невиданной высоты, которых никогда не слышало человеческое ухо. Он стал чуять запахи — тяжелые, мясные, насыщенно-ягодные, — запахи, которые не мог уловить ни один человек и которые не вызывали у него воспоминаний, как горькое масло на руках Теодоры. Они просто ощущались здесь и сейчас, сами по себе, открывая доступ к диким сферам его души, к голоду — глубокому и сильному, как любовь. Он знал, что без этого камня волк заявит на него свои права и он будет не более чем зверем. Настало время дать ему эту возможность.
По христианским законам самоубийство было немыслимо. По законам древних богов, которых он видел в Источнике, это был путь трусов и потому подлежал презрению. Но можно жить, как живет волк, привязав себя к настоящему моменту, как привязаны к нему все животные, и, как все животные, он может умереть. Искать опасность — это достойный выход как для христианина, так и для языческого воина.
Он в последний раз поцеловал Теодору, а затем побежал от Константинополя на север, через днепровские леса и грозные Днепровские Пороги, обещавшие смерть, через разбойничьи земли, обещавшие смерть, навстречу зиме, обещавшей смерть.
Он жил, потому что не позволял умереть этому богу, бледному страннику, называвшему себя Локи. Луис не знал, существует этот бог на самом деле или это плод его лихорадочного воображения. Печенеги, жившие вокруг Днепра, поймали Луиса у Смеющихся Порогов, но они боялись его даже связанного, когда собирались бросить в бурные воды как жертву богам. Они подчинялись интуиции, эти люди. Чувствовали ли они, что он отмечен богами?
Они забрали камень, висевший у него на шее, — этот маленький треугольный голыш с выгравированной головой волка. В тот момент, когда они срезали его, он почувствовал, как в мире что-то изменилось. Люди, связавшие пленника, спорившие, кому достанется его немногочисленная одежда, острый меч и крепкая пара обуви, были уже не совсем людьми. Они даже не были врагами и не представляли для него опасности. Он с любопытством наблюдал за их действиями, как кошка следит за движениями паука.
Печенеги испытывали явный страх: трое связавших его людей даже не открыли своих лиц, и на него глядели маски-личины с пустыми глазами и невозмутимыми серебряными чертами. Когда с его шеи сняли камень, у него появилось ощущение, будто в доме его разума рухнули внутренние стены и он стал воспринимать мир обобщенно, в более крупных категориях. Живое и мертвое. Съедобное и не годящееся в пищу. Враг и птица.
— Мы убьем тебя, дьявол, — сказал на ломаном греческом один из воинов.
Луис услышал в его голосе страх. Как они узнали, кто он такой?
— Да, — сказал Луис.
Он рухнул в воду и почувствовал, как огромная тяжесть падающей воды толкает его вниз. Зеленые берега и черные скалы мелькнули перед его глазами в этом безумном водовороте.
Он не умер. Вместо этого вода успокоилась и он почувствовал умиротворение. Он посмотрел вверх на гладкую черную скалу, блестящую в лунном свете. На скале сидело невероятное существо — неестественно высокий человек с копной рыжих волос. Он был гол, если не считать накидки из белых перьев, на окровавленном лице — зияющие раны, через разорванную щеку видны зубы
— Видишь, что ты сделал? — Он указал на свое лицо.
— Я ничего не делал, я пытался защитить тех, кого люблю.
— Все убийцы так оправдываются, — сказал человек.
Нет, это был не человек. Бог. Луис наверняка вспомнил бы его имя, если бы ему удалось привести мысли в порядок. Он уже встречал его.
— Я не совершал убийства.
— Ты сам убийство, Фенрисульфр.
— Не называй меня так.
— Ты — волк, тот самый, что убивает Властителя смерти, когда наступают сумерки богов. Но теперь Властителя нет. А ты хочешь вернуть его, правда, Фенрисульфр? Ты хочешь, чтобы он снова ожил.
— Он не умер. Я предвижу гибель всего.
— Это смешно, — сказал бог.
— Что это значит?
Локи — вот оно, имя этого бога. «Он лжец, — вспомнил Луис, — но не коварный». Когда-то он помог ему.
— Тебе нужно умереть. Скоро начнется новое время, но оно не сможет прийти, пока судьба не получит свою главную жертву.
— Какую жертву?
— Тебя. Ты должен был умереть, когда убил Одина, но ты обманул судьбу.
— Тогда убей меня.
— Я бы сделал это, если бы мог. Но я не могу.
— Кто же может?
— Ты и есть смерть. Ты можешь.
— Тогда дай мне умереть здесь.
— Не так-то это просто. Ты можешь умереть здесь, но ты возродишься. Я думал о чем-то более надежном. О твоем полном и абсолютном исчезновении. Навсегда. Тогда мир можно будет исцелить. Посмотри вниз, в воды.
Луис повиновался, и ему показалось, что он одновременно сидит на скале под холодной стальной луной и лежит в воде, так что свет и тьма мелькают в его глазах.
— Тьма привлекает, правда? Она не так требовательна. Не так сбивает с толку.
— Ты позволишь мне умереть здесь?
— Я не могу позволять тебе умирать где бы то ни было. Ты и есть убийца, Фенрисульфр, ты должен сам придумать, как тебе умереть. Я не думаю, что это будет слишком сложно.
— Как я умру?
— Не знаю. Положись на свой нюх.
Бог жестом указал на берег, и воды снова забурлили. Луис ушел под воду, захлебнулся, забился, стараясь глотнуть воздуха. В отчаянном смятении он почувствовал, что все человеческое смыло с него, словно грязь потоком воды. Теперь он был животным, борющимся за жизнь. Руки освободились от пут, и он выбрался, цепляясь за камни, чтобы удержаться в бурном потоке. Ночь была полна звуков и запахов: шуршание насекомых в опавшей листве, легкий свист мягких крыльев охотящихся на них летучих мышей, бесшумный полет сов, охотящихся на летучих мышей.
В величественном изобилии леса он чуял запах тлена и смерти — разлагающиеся листья, тушка лисы, разрастающиеся осенью грибы и споры. Это было так, словно раньше он жил под воздействием какого-то мертвящего снадобья и лишь теперь почувствовал, каков мир на самом деле. Такое уже было с ним, когда на него смотрел волк, которого он освободил перед лицом древних богов. Он был сильным и уверенным. Рокот стремнины был подобен отзвуку рычания, которое он слышал внутри себя.
Двое печенегов увидели его, и один из них послал в темноту невидимую стрелу, приладив ее к своему небольшому крепкому луку. Луис не успел подумать, просто пригнулся, и стрела пронзила воздух у него над головой. Он ринулся вперед, прыгая со скалы на скалу. Еще двое лучников прицелились в него, воины схватили мечи и топоры, но было поздно. Он исчез в черноте между деревьями.
До него доносились голоса споривших печенегов, они были полны страха. Некоторые явно хотели преследовать его, другие предпочли бы остаться на своих местах, наблюдать и ждать рассвета. Его охватила отчаянная жажда убийства, но он припал к земле и прислушался.
Он слышал в темноте хрипящее дыхание печенегов, охваченных ужасом. Он чуял запах их пота и, хотя не видел этих людей, ощущал их панические метания. Каждый резкий поворот головы, каждый неуверенный шаг вперед были для него словно призыв: «Бросайся!» На фоне лагерного костра он различил силуэт человека, пытающегося потуже затянуть металлическую маску на голове, но его пальцы не подчинялись приказу объятого страхом разума.
Сознательные доводы были подобны книге, лежащей перед Луисом: он мог взять ее, а мог проигнорировать. Более настойчивые инстинкты манили, как свежеиспеченный хлеб изголодавшегося человека. Он не мог выбросить их из головы.
Наконец печенег закрепил свою маску, и он, рванувшись вперед, ударом повалил его на землю и убил, а затем снова исчез в лесу. В лагере зашумели, слепые стрелы печенегов полетели во тьму. Но он уже был в стороне от них.
Луис обошел лагерь вокруг, внимательно всматриваясь, ища слабое место. Воображаемые звуки заставляли людей напряженно всматриваться, что-то резко и быстро говорить, показывая в разные стороны. Он снова бросился на них. Они стояли, сбившись в кучу — человек двадцать, — но ни один не слышал его приближения. Он прыгнул на одного из них сзади и сломал ему шею. Меч воина упал прямо перед ним, но он стал под удар, ткнув упавшего головой в ребра так, что тот растянулся, опрокинувшись на спину.
