Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
– У тебя есть Петрозиус? – Теперь он развернулся ко мне полностью. – В империи эту книгу запретили и сожгли почти век назад. Откуда?..
– Кто сказал, что он есть у меня? – возразил я. – Я просто знаю богатого коллекционера.
Он же мастер-писец и специалист по подделкам, а еще мой должник.
Хирон откашлялся. Я увидел, как его пальцы забарабанили по обложке, голодные до блюда, которого он не мечтал отведать.
– Как ты думаешь, не согласится ли он…
– Одолжить ее?
Одалживание редких книг, пусть даже через границу, было известной практикой, особенно среди библиофилов. Желание обменяться томами часто перевешивало риск утратить или испортить их при переправке – похоже, что Хирон думал именно так.
– Или одолжить, или я могу заплатить за копию. Если, конечно, он найдет верного переписчика.
Я невольно рассмеялся. Просить Балдезара скопировать нечто вроде «Режимов», тем более с шансом продемонстрировать его мастерство ученого и писца, не говоря о наваре, было все равно что уговаривать пчелу делать мед.
– Думаю, найдет, – ответил я. – Я даже устрою, чтобы он не сильно тебя надул.
– За копию этой книги? Не беспокойся о цене.
Я снова переключился на стену. Здесь, в сердце Джана, мне был понятен интерес Хирона, а также причины, по которым империя предпочла предать случившееся забвению. Тогдашний император поступил бесчестно, и любое признание этого факта, пусть даже устами запрещенного историка, наверняка пришлось бы по душе деспотийному двору.
Чуть больше века с четвертью тому назад Теодуа, воплотившийся императором в пятый раз, решил, что настало время снова пойти на Деспотию войной. Однако на сей раз он решил ударить в самое сердце, а не подбираться с окраин, как поступали столетиями. И вот по его приказу четыреста легионеров на протяжении полугода тайно проникали в Эль-Куаддис, маскируясь под торговцев, слуг, погонщиков и прочих лиц, вызывавших наименьшие подозрения. Уже скверно, но Теодуа присовокупил к ним еще и троих имперских Эталонов.
Традиция была такова, что личные маги императора либо оставались в резерве для обороны, либо, в редких случаях, сопровождали развернутую дорминиканскую армию. Эталоны попросту были слишком ценны – и слишком опасны, если подумать о бедах, которые мог наслать такой пленный, – чтобы рисковать ими. Отправка троих под охраной всего половины когорты только показывала, насколько серьезно отнесся к той войне Теодуа и как отчаянно хотелось ему нанести сокрушительный удар по джанийцам.
И он нанес. За две недели до объявления войны вспыхнула чума. Болезнь пронеслась по Эль-Куаддису, начавшись в Нижнем Городе и дойдя до самых ворот внутреннего кольца деспота. Согласно Петрозиусу, на улицы высыпали священнослужители, маги и врачи, едва справлявшиеся с наплывом. Когда тремя днями позже трупы начали взрываться огнем, стало понятно, что чума была непростая. Исход из города последовал почти немедленно.
Через четыре дня после этого от Теодуа пришло заявление о начале войны вкупе с ультиматумом, который почти напрямую возлагал на него ответственность за мор. Тогдашний деспот, Мехмер Аджан Третий, не колебался. Собрав свои войска и наделив властью не только Пятнадцать Высших Волхвов, но и других, рангом пониже, из разнородных племен и кланов, находившихся в его подчинении, деспот вернулся в Эль-Куаддис и осадил Имперский квартал.
Количество погибших вне стен Имперского квартала Петрозиус исчисляет тысячами. Однако стоило волхвам уяснить, как обратить чуму против самих имперцев, счет пошел на десятки тысяч – теперь уже в нем самом. Стены квартала снесли, а головы трех Эталонов послали Теодуа вместе с ответным ультиматумом деспота.
Той осенью Дорминиканская империя сдала Джанийской Деспотии две провинции и за последующие сто тридцать четыре года наполовину вернула только одну. Джанийцы назвали ту эпоху Днями Пламени и вырезали их хронику на стенах квартала в память себе и нам.
Словно угадав мои мысли, Хирон кашлянул рядом.
– Черные дни, много воды утекло, – молвил он.
Он поежился, сопереживая былому, и жестом подозвал Тобина и Езака.
– То, что я скажу, касается всех, – объявил Хирон, когда несуразная братская пара приблизилась. – Вам приготовлен кров. Хоть вам и не дозволено остаться в Пристанище Муз, визирь, а тем самым и падишах по-прежнему отвечают за ваше благополучие и пропитание.
– Значит, вы покроете наши расходы? – спросил Тобин, улыбнувшись впервые, с тех пор как мы покинули падишахский анклав.
– Это значит, что вы получите пособие, – ответил Хирон и повернулся ко мне. – Ты, будучи их патроном, обязан ежедневно являться ко мне на прием.
– Лично? – уточнил я.
Хождение по Старому Городу изо дня в день взад и вперед могло помешать другой моей деятельности.
– Лично, – кивнул Хирон. – Ты будешь докладывать о ходе подготовки к выступлению и держать ответ за любые жалобы, которые на вас поступят, – конечно, я надеюсь, что их не будет вообще.
– Разумеется, – согласился я.
– Когда же мы предстанем перед его высочеством падишахом? – спросил Езак.
– Как только будете готовы, – ответил Хирон. – И по решению визиря, это состоится, – добавил он, тогда как парочка осклабилась, предвкушая многонедельную жизнь за счет падишаха, – в двадцать четвертый день фаллваха.
Ухмылки поблекли.
– Какое сегодня число? – осведомился Тобин.
– Семнадцатый день фаллваха.
Тобин и Езак переглянулись.
– Ну, все-таки неделя есть, – начал Езак. – Мы всегда можем…
– И вот еще что, – продолжил Хирон, будто не слыша. – Визирю угодно, чтобы вы показали нечто отличное от первоначального выступления. Что-то вроде…
Он завел руку за спину, и один из чиновников вручил ему какой-то предмет.
– Например, это. – Хирон предъявил обрезанную и застегнутую книжицу.
Ухмылки увяли окончательно.
– Что? – вскричал Тобин, тогда как Езак потянулся и взял тонкую книжку. – Вы хотите, чтобы мы прочли, отрепетировали и исполнили пьесу за семь…
– Меньше, – перебил его Езак, взглянув на солнце, которое уже миновало зенит.
– То есть меньше чем за семь дней? – докончил Тобин.
У меня заныло в животе, и вовсе не от жалости к труппе. За неделю мне даже не освоиться в Старом Городе, не то что разыскать Дегана. Понадобится больше времени – и труппе, соответственно, тоже; в идеальном случае столько, сколько позволит длительное пребывание в статусе падишахских актеров. Семь дней и рядом не стояли.
– Нам нужно больше времени, – заявил я.
– Не так ли и всем нам? – вскинул брови Хирон.
– Семь дней на новую пьесу? – повторил я, пытаясь изобразить патрона. – Неужто визирь желает нам провала?
Молчание Хирона было красноречивее всяких слов.
– Гадство! – Я отошел в сторону, чтобы не усугубить положение удушением визирева секретаря.
– Четыре акта, – пробормотал Езак, листая рукопись. – Как минимум три перемены декораций, одна морская. Нет, виноват, на озере. Шесть основных персонажей и штук семь помельче… – Он остановился и поднял взгляд. – Это перевод?
– Из нынешних любимцев падишаха. – Хирон отвесил легкий поклон. – Высокая честь для вас.
– Невозможно! – возопил Тобин. – Все восприятие пойдет насмарку! – Он выступил вперед, увещевающе простирая руки. – Мы подготовили чудесную вещь. Героическую, страстную, гордость подмостков! Мы репетировали всю дорогу. Если падишах хочет узнать, из какого мы теста, то ему нужно увидеть нас в полном блеске! Он должен позволить нам…
Хирон быстро шагнул – так стремительно, что я прозевал бы движение, не колыхнись его одеяние.
– Падишах не должен ничего! – рыкнул секретарь. – В том числе сохранять вам жизнь. Вы остаетесь в Эль-Куаддисе по желанию его высочества Язира; вы можете с тем же успехом ночевать на улицах или покоиться под землей – по его же желанию. Если ему или его визирю будет угодно, чтобы вы выли, как гиббоны, и прыгали со стропил, то я рассчитываю услышать из ваших уст лишь один вопрос: «Как пожелает его высочество – в костюмах или без?» Понятно выражаюсь?
Тобин открыл было рот, передумал и вместо ответа кивнул. Отвернувшись, он не стал скрывать возмущение.
– Нам нужен оригинал на джанийском языке, – сказал Езак предусмотрительно нейтральным тоном. – На случай вопросов или ошибок.
Хирон протянул руку, и в нее вложили другую книгу.
– И переводчик, – добавил Езак.
Хирон посмотрел на меня.
– О нет, – вскинулся я. – Объясняюсь, но не читаю.
Вранье, не скрою, но тем не менее удобное. Если падишах – или, скорее, визирь – хотел быть тварью, я не собирался щадить его кошелек.
Езак взвесил книги и посмотрел на меня. Все было написано у него на лице.
Я тронул Хирона за рукав и жестом пригласил отойти в сторону. Он последовал за мной, показывая суровым видом, что сыт по горло. Было ясно, что решения визиря и его секретаря не оспаривались.
