Дуглас Хьюлик - Клятва на стали
Он продолжал смотреть в сторону.
– Секреты? – спросил я.
Никакой реакции.
– Карты?
Ничего. Я сглотнул, уже встревоженный.
– Глиммер?
В глазах йазани промелькнула искра, и плечи напряглись.
У меня засосало под ложечкой.
Проклятье!
Существовала только одна магия, которую Джелем переслал бы в Джан; только один контрабандный товар, способный привлечь такое внимание. Если речь шла о глиммере, то столь искушенному в магии государству, как Деспотия, могло понадобиться от империи только одно: ее секретное оружие.
Имперская магия.
О Ангелы! О чем только думал Джелем? Впрочем, тут не о чем гадать. Мне было ясно, о чем он думал: если кто и умел пронести что-либо через границу, то это был я. Я годами вывозил из империи реликвии – да к черту, мы и познакомились с Джелемом на заре моей карьеры контрабандиста, когда я накосячил и нам пришлось скрываться три дня, пока имперские и джанийские пограничники разбирались, кто будет нас убивать. Он знал о моем умении переправить товар.
Но использовать меня – меня! – для контрабанды имперского глиммера в Джан! Магии, которую я же ему и вручил! Магии, до которой император был настолько жаден, что стер с лица земли целый кордон, лишь бы сохранить тайну. Магии, которую до недавних пор изучали только имперские Эталоны, не говоря об умении ею пользоваться, и расклад изменился всего несколько месяцев назад. Люди из года в год пропадали за чрезмерные помыслы об этой чертовой штуке – о том, чтобы ею владеть, и речи не шло!
И вот я расхаживаю с нею в кармане. Опять.
Ну ты и сволочь, Джелем!
Я запустил трясущиеся пальцы в шевелюру.
– Тебе нехорошо? – Рааз уставился на меня со странным, смурным выражением.
– Да, мне нехорошо, – подтвердил я. – Мне только что стало ясно: меня использовали. Вдобавок я зол. И устал. И до сих пор не знаю, как переправить моих людей в Старый Город в недельный срок. Но в основном – зол. – Я глянул на руку. – И устал.
– Нет, я о другом, – возразил йазани, продолжая глазеть. – Я говорю о порезе на предплечье. Откуда он?
– Этот? – Я поддернул левой рукой окровавленный рукав. – От нейяджинки. Я плохо отбил ее клинок в темноте, и…
– Что? – Рааз вскочил на ноги. Забавно, что я прежде не замечал звездного следа, сопровождавшего его движения. – Во имя Странствующего семейства – почему ты мне не сказал?
– Почему? – переспросил я. – Да просто…
Я умолк, взглянул на порез, затем подумал о моем собственном отравленном клинке в запястных ножнах. Конечно. Неудивительно, что Птицеловка казалась такой чертовски тяжелой.
– Ну, блеск! – сказал я невнятно.
И вырубился.
15
Успех возымели тычки. Безостановочные, медленные, ритмичные, нацеленные в бок. Они в итоге привели меня в чувство.
– Может, хватит? – произнес я.
Мой голос звучал глуше и ниже, чем я о нем помнил.
– Наконец-то! – донесся ответ. Я ощутил на груди что-то мягкое и теплое – заботливую ладонь. – Мать-перемать, долго же ты прочухивался.
Я издал слабый смешок, закашлялся, потом хмыкнул снова. Птицеловка. Это хорошо.
Я открыл глаза навстречу теплым косым лучам солнца. Глянул на источник света и снова в сторону. Это не окно моей клетушки при караван-сарае – вообще не обычное окно. Оно было встроено в замысловатую вязь изящной резьбы, выполненной как будто по сандаловому дереву. Распахнутые внутренние ставни были такими же затейливыми, с симметричным узором из погруженных в дерево кованых железных завитков. Что до краев, то с моего места я различил пазы и сцепной механизм, благодаря которому закрытые ставни завершали узор.
Красота. И почти невозможно вломиться снаружи.
Последнее меня не утешило.
Я приподнял голову и увидел рядом коленопреклоненную Птицеловку с рукой у меня на груди. Меня уложили на какой-то плотно набитый матрац, который, в свою очередь, покоился на полу. В ее взгляде смешались гнев и облегчение.
– Как самочувствие?
– Довольно неплохо, если учесть…
– Хорошо. – И она ударила меня ладонью в грудь. Сильно. – Это тебе за отключку на два с половиной дня, скотина! – Еще разок. – А это за попытку нести меня, будучи отравленным.
Она вновь замахнулась.
– Хватит! – возопил я, приподнявшись и выставляя руки.
Птицеловка опустила свою и оглянулась. На левом виске у нее была уродливая ссадина.
– Он достаточно оклемался? – спросила она.
– О да, просто чудо, – отозвался по-имперски тонкий голос, в котором сквозила улыбка.
Я посмотрел за Птицеловку и увидел в дальнем конце комнаты стройного, изящного мужчину. Судя по острым чертам лица и оливковой коже, он был имперцем, что шло вразрез с его чистым и свежим, но простым джанийским одеянием: небольшой тюрбан, плотно застегнутая туника под распахнутым свободным жупаном и удобные просторные штаны, все из парчи – бледно-лиловой и цвета слоновой кости. Туфли с загнутыми носами были цвета аметиста и на пуговицах, как мне показалось, из него же.
Я также обнаружил, что нахожусь не на полу, а на широкой, чуть приподнятой платформе, которая тянулась вдоль двух сторон помещения. Участок, где я лежал, назывался айваном – зона отдыха и общения в большинстве джанийских домов. Айван был застелен дорогими коврами и оснащен камчатными валиками вдоль стен там и тут, тогда как нижняя часть была выложена плиткой. Я заметил на ней обувь Птицеловки. Я также обратил внимание на тяжелую резную дверь по другую сторону помещения, которая была приоткрыта, что позволило мне рассмотреть не только коридор, но и стража, стоявшего за порогом. Я усомнился, что это совпадение.
Переключившись вновь на имперца, я встретил его взгляд, наполовину ожидая натолкнуться на дерзость или презрение. Вместо них я обнаружил вызов, но не основанный на авторитете или власти; казалось, что он призывал меня что-то сделать – сказать или увидеть, исходя из общности наших имперских кровей. Я отразил этот взор. Тот помедлил, кивнул и поклонился.
Когда он выпрямился, металл из его взгляда исчез. Теперь там осталась лишь спокойная, бесцветная профессиональная компетентность, но мне было виднее. Тот взгляд не был случайным.
Мужчина приноровил голос, чтобы быть слышным издалека. Помещение было не огромным, но и не маленьким.
– Я должен извиниться за обхождение госпожи Джесс…
– Нет, не должен, – возразила Птицеловка.
– Но боюсь, что иначе вас было не разбудить, – докончил тот. – Все остальное не помогло, а спать дальше было опасно.
– Почему?
– Из-за яда. Он из тех, что погружает во все более глубокий сон, пока пробуждение не станет невозможным. Ваша доза была достаточно мала, чтобы вы очнулись часов через шесть при условии неподвижности – как, наверно, и замышлялось.
– Если бы не поволок меня по лестнице, – подхватила Птицеловка.
– Это усугубило дело, – согласился мужчина.
Я потер больное место, куда Птицеловка, Ангелы знают как, долго тыкала пальцем.
– Не то что колоть меня. Это, видимо, помогает.
– Я настояла, – сказала Птицеловка.
– Она была настроена… очень решительно, – подтвердил мужчина. – И еще не подпускала к вам врачей-ассистентов.
Я посмотрел на Птицеловку.
– Легче следить за одним. – Та пожала плечами. – Я вычислила лучшего.
– И это напоминает мне… – произнес мужчина, многозначительно глядя на Птицеловку.
– Видишь, Хирон? – Она вздохнула и распахнула полы. – Никакого оружия.
– А что был за горб, когда вы вошли?
– Это, что ли? – Птицеловка потянулась и вынула кривой джанийский клинок в медных ножнах. – Да какой это нож! Красивая безделушка.
Теперь настала очередь Хирона вздыхать.
– После инцидента с Мах’удом мы договорились, чтобы не было никакого оружия.
– Какой еще «инцидент»? – фыркнула Птицеловка. – Я его даже не подрезала.
– Только потому, что он убежал с криком.
– А чего он другого ждал, если шарился здесь?
– Он хотел сменить господину Дроту повязку. В идеале так, чтобы не разбудить вас.
– Ну, теперь будет знать. Начать с того, что эта игрушка вообще не клинок. Если действительно хочешь кого-то убить, то нужно…
– Птицеловка, – вмешался я, пока ее не понесло и не стало поздно, – хватит.
Та заворчала, но вернула нож за спину. Я отметил, что Хирон предпочел не спорить. Мудрый человек.
Я приподнялся еще и поморщился, нагрузив раненую руку. Повязка, как и обещали, была чистой и свежей. Мах’уд, быть может, и перепугался, но дело свое знал.
Я огляделся и увидел на сундуке у двери мою одежду, выглаженную и аккуратно сложенную. Птицеловка проследила за моим взглядом, после чего посмотрела на меня и похлопала по сумке на поясе. Я понял, что письмо и посылка Джелема были в целости и сохранности.
Я снова повернулся к Хирону, который так и не стронулся с места.
– Значит, ты врач? – спросил я, демонстративно потирая предплечье.
– Я? О нет. Я всего-навсего секретарь визиря. – Он, словно в доказательство, поднял книжку в кожаном переплете, заложив пальцем страницу. – Хиронестес Каркаппадолис, но лучше просто Хирон.
