Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
Я пропустил это замечание мимо ушей, отвел взгляд и снова оглядел просторный зал.
– Совсем не то, чего ты ожидал, да? – насмешливо осведомилась она.
– Да, – согласился я.
– Ни гробов, ни черепов, сваленных в кучи по углам. По-моему, даже паутины нет… ты, наверное, страшно разочарован.
Иронии я будто не услышал.
– Я не ожидал, что здесь так светло… и просторно.
Посерьезнев, она ответила:
– Это место, где нам незачем прятаться.
Моя песня подошла к концу, заключительные аккорды прозвучали минорно, а последняя нота повисла в наступившей тишине так печально, что у меня застрял ком в горле.
Я прокашлялся и произнес:
– Спасибо.
Кажется, музыка подействовала и на нее. Долгую минуту она испытующе вглядывалась в мое лицо, потом покачала головой и вздохнула.
– Хочешь посмотреть весь дом? – спросила она.
– А сваленных по углам черепов не будет?
– Извини, придется тебя разочаровать.
– Ну ладно, но имей в виду, особых надежд я уже не питаю.
Мы зашагали вверх по широкой лестнице, держась за руки. Свободной рукой я вел по атласно-гладким перилам. Стены длинного коридора, к которому взбегали ступени, были обшиты деревом того же светлого оттенка, что и дощатые полы.
Эдит указывала на двери, мимо которых мы проходили:
– Комната Ройала и Элинор… Кабинет Карин… Комната Арчи…
Она продолжила бы, но я вдруг остановился как вкопанный в конце коридора, изумленно уставившись на украшение, которое висело на стене над моей головой. При виде выражения, которое появилось у меня на лице, Эдит рассмеялась.
– Да, парадокс, – согласилась она.
– Должно быть, он очень старый, – догадался я. Мне хотелось потрогать старинное потемневшее дерево, но я и без того понимал, что это большая ценность.
Она пожала плечами.
– Примерно тридцатые годы семнадцатого века.
Отвернувшись от креста, я уставился на нее.
– Почему вы повесили его здесь?
– Он принадлежал отцу Карин.
– Он собирал антиквариат?
– Нет. Он сам вырезал этот крест. Когда-то он висел на стене в церкви над кафедрой, с которой он читал проповеди.
Продолжая разглядывать крест, я прикинул в уме: ему уже более трехсот семидесяти лет. Пауза затягивалась, я пытался представить себе этот долгий срок.
– Все хорошо? – спросила Эдит.
– Сколько лет Карин? – тихо спросил я, не сводя глаз с креста.
– Она только что отпраздновала трехсот шестьдесят второй день рождения, – сообщила Эдит и, всматриваясь в мое лицо, продолжала, пока я пытался осмыслить услышанное: – Карин родилась в Лондоне, по ее подсчетам – в сороковых годах семнадцатого века. В то время не записывали точных дат, по крайней мере, простолюдины, но известно, что она появилась на свет незадолго до начала правления Кромвеля.
Это имя вызвало в моей памяти несколько разрозненных фактов, почерпнутых на уроках всемирной истории в прошлом году. Надо было уделять им больше внимания.
– Карин была единственной дочерью пастора англиканской церкви. Ее мать умерла в родах, и воспитанием занимался отец – человек крайне нетерпимый. Когда к власти пришли протестанты, он стал ярым гонителем католиков и приверженцев других религий. Кроме того, он жестко боролся с силами зла и вел непримиримую борьбу с ведьмами, волками-оборотнями и… вампирами.
Странно, но это единственное слово изменило характер всего рассказа, и он окончательно перестал напоминать уроки истории.
– Было сожжено множество ни в чем не повинных людей. Разумеется, тех, за кем он в действительности охотился, было не так-то просто поймать.
Карин делала все возможное, чтобы защитить невинных. Она всегда верила в научные методы и пыталась убедить отца обращаться не к суевериям, а к доказательствам. Но отец запрещал ей вмешиваться в его дела. Он любил ее, а тех, кто защищал чудовищ, зачастую подвергали гонениям вместе с ними.
Отец Карин был упорным… и одержимым человеком. Как ни трудно в это поверить, но он сумел выследить настоящих чудовищ. Карин умоляла его помнить об осторожности, и он отчасти прислушивался к ее словам. Вместо того, чтобы нападать вслепую, он долгое время выслеживал, наблюдал и ждал. И обнаружил логово самых настоящих вампиров, которые прятались в городской клоаке и лишь по ночам выходили на охоту.
– Само собой, собралась толпа с факелами и вилами, – смех Эдит на этот раз прозвучал мрачно, – и стала караулить возле того места, где чудовища выходили на улицы. Проникнуть в клоаку можно было двумя путями. Пастор с несколькими помощниками вылили в один лаз чан горящей смолы, а остальные встали возле второго лаза, ожидая, когда чудовища бросятся спасаться бегством.
Я вдруг заметил, что слушаю, затаив дыхание, и поспешно сделал выдох.
– Но этого не случилось, и все наконец разошлись. Пастор рассудил, что вампиры убежали через другие выходы. Разумеется, его подручные с примитивными копьями и топорами не представляли опасности для вампиров, но пастор этого не знал. Пастор ломал голову, пытаясь придумать способ снова выследить чудовищ.
Эдит понизила голос.
– Но задача оказалась нетрудной. Должно быть, он крепко досадил вампирам. Если бы они не опасались дурной славы, то наверняка перебили бы всю толпу. Но они решили иначе: один из вампиров тайно последовал за пастором до самого дома.
В человеческой памяти Карин отчетливо запечатлелась та ночь. Такие моменты не забываются. Ее отец вернулся домой только под утро. Карин ждала его и тревожилась. Он был разъярен неудачей, бушевал и сыпал проклятиями. Карин пыталась успокоить его, но он и слушать ее не желал. И вдруг посреди их маленькой комнаты появился незнакомец.
Карин рассказывает, что он был одет в лохмотья, как нищий, но удивительно хорош собой и говорил на латыни. Благодаря сану отца и собственной любознательности Карин получила прекрасное образование для женщины тех времен и поняла слова незнакомца. Он назвал ее отца болваном и заявил, что теперь он поплатится за нанесенный вампирам ущерб. Пастор бросился вперед, заслоняя дочь…
Я часто думаю об этом моменте. Если бы он не выдал в тот момент, что дорожит своей дочерью больше всего на свете, как изменилась бы история каждого из нас?
На несколько секунд Эдит задумалась, а потом продолжала:
– Вампир улыбнулся и сказал пастору: «Отправляйся в ад и знай: ты возненавидишь свою обожаемую дочь».
Он легко отшвырнул пастора и схватил Карин…
До сих пор она рассказывала увлеченно, и вдруг осеклась, словно опомнилась и посмотрела на меня так, будто наговорила лишнего. А может, просто боялась напугать меня.
– И что же было дальше? – шепотом спросил я.
Когда она вновь заговорила, мне показалось, что она тщательно подбирает слова.
– Он ясно дал пастору понять, что будет с Карин, а потом убил его самого очень медленно, на глазах у Карин, корчившейся от боли и ужаса.
Я сжался. Она сочувственно кивнула.
– Вампир скрылся. Карин понимала, что с нею станет, если кто-нибудь найдет ее в таком состоянии. Все, что осквернило чудовище, должно быть уничтожено. Несмотря на боль, она уползла в погреб и три дня пряталась там в гниющей картошке. Каким-то чудом ей удалось сидеть тихо, и никто ее не нашел.
А потом все было кончено: она поняла, что стала вампиром.
Видимо, я изменился в лице, потому что она вдруг опять осеклась.
– С тобой все хорошо? – спросила она.
– Я в порядке… что же было дальше?
Мой вопрос прозвучал так живо, что она слегка улыбнулась, повернула по коридору обратно и повела меня за собой.
– Тогда пойдем, – позвала она. – Сейчас увидишь.
16. Карин
Она привела меня к двери, за которой, по ее словам, находился кабинет Карин. Возле двери она остановилась.
– Войдите, – послышался голос Карин.
Эдит открыла дверь, и я увидел комнату с окнами от пола до потолка. Почти все стены занимали стеллажи намного выше моего роста, вмещающие больше книг, чем я когда-либо видел, если не считать библиотеки.
Карин, сидевшая за огромным столом, закрыла книгу, заложив ее закладкой. Ее комната напоминала кабинет декана колледжа, только Карин казалась слишком молодой для этой должности.
Теперь, зная, что ей пришлось пережить, я смотрел на нее совсем другими глазами.
– Чем могу помочь? – спросила она с улыбкой, поднимаясь с места.
– Мне хотелось познакомить Бо с нашей историей, – объяснила Эдит. – Точнее, с твоей.
– Извините, что помешали вам, – виновато добавил я.
– Нисколько, – ответила Карин и повернулась к Эдит: – С чего вы собирались начать?
– С Ваггонера, – отозвалась Эдит и развернула меня лицом к двери, в которую мы только что вошли.
Стена, к которой мы повернулись, отличалась от остальных. Вместо книг на ней теснились картины в рамах – десятки картин всевозможных размеров, одни тусклые, другие яркие и красочные. Я быстро обвел их взглядом, пытаясь уловить хоть какую-нибудь логику или объединяющий мотив этой коллекции, но так ничего и не обнаружил.
