"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич
«Значит, ищут чего-то, как и я. Либо дела у них тут свои антисоветские. При чем тут культ религиозный – бес их разбери, но проследить надобно».
Выйдя из коровника, Климов и Губаревич отправились обратно, но теперь уже не через лес, а просто по дороге. Майор чувствовал себя довольно глупо – ему приходилось в состоянии полуприседа бежать через пшеницу, останавливаться, выглядывать аккуратно на дорогу, чтобы его не заметили. Пришли эти двое в итоге к себе домой. Чутье говорило Жигалову: продолжай слежку, не прекращай! Здесь и сейчас можно столько информации собрать, что на любом допросе ткни в морду – и расколется Климов как миленький. Поэтому майор быстро сбегал до клуба, взять плохонький бинокль из стола Макар Саныча, и уже на выходе, взявшись за ручку двери, услышал, как разговаривают на пороге Климов и Гринюк:
– Откуда знаете, что тюльпаны люблю? Вам Максимка доложил?
– Дык… гэт самое… я же спец по травам, по цветам. Знаю, якие цветы женщины любят!..
Жигалов отпустил ручку, прислушался внимательнее. Вот те на, вот удача! Не спугнуть бы их…
– Если б знали, так бы одеколоном не поливались. Як сдурели вы, ей-богу! Фу, Демьян Григорьевич, от вас же так вкусно всегда травками пахнет, куда так духариться? – это говорила дура-учительница.
– Да мне, честно казать, самому не падабается, – отвечал знахарь.
– Ну вот на будущее вам – если еще на свидание позовете, то так не делайте. Ну что, куда идем?
«Эх, разочаровали вы меня, Анна Демидовна», – подумал Жигалов. Подождав пару минут, майор выглянул в окно. Двое шли на окраину поля, знахарь придерживал девушку за локоть. Да уж, там к ним, к сожалению, никак не подкрасться, придется смотреть издалека. Хоть бинокль есть, и то хлеб.
Отойдя на другую сторону поля, Жигалов присел на пенек, настроил бинокль председателя и уставился на парочку. Те сначала сидели и просто разговаривали. Выпили вина, Климов сунул учительнице какую-то коробочку с блестящей безделушкой, а Гринюк аж запрыгала от радости, дура. Потом начали целоваться. Тут Жигалов горько сплюнул, убрал бинокль и задымил кубинской сигаретой, хотя курить почти бросил. Вот как, да? Ничего у тебя с ним нет, Гринюк Анна Демидовна, тридцать седьмого года рождения? Вот на втором допросе и расскажешь… Все расскажешь…
Эти двое еще долго там в сене обжимались, пили вино и разговаривали, а как начало темнеть – пошли по домам. Жигалов решил продолжить слежку за знахарем – уж вряд ли училка сегодня еще чего отчебучит. Климов зашел к себе в хату, и здесь чутье не подвело – спустя какие-то полчаса они с Губаревичем вышли на улицу. Климов переоделся, сменил праздничную одежку на сапоги и свою обычную куртку с множеством карманов. И он снова опирался на палку, притворяясь стариком. «На дело пошли? Ну вот здесь я вас и подловлю, с поличным!» – Жигалов погладил кобуру с пистолетом, висящую на поясе. Майора захватил азарт ищейки, не хотелось ни спать, ни есть, только раскрыть наконец странное дело. А раскрытие, судя по всему, маячило уже не за горами. В темноте следить за парочкой оказалось сложнее; благо слух у Жигалова был хороший, и он слышал, как мальчик со знахарем перешептывались. Затем они нырнули в заросли пшеницы. Жигалов понял, куда они направляются – в большой загон у леса, на который он и сам сегодня обратил внимание. Поэтому просто пробрался следом по полю, выйдя в паре десятков метров, и увидел уже, как Климов вскрывает амбарный замок на воротах. «Не бережешь ты себя, знахарь: вот и еще одно дельце, за которое тебя можно на пару лет на зону засандалить», – майор уже едва ли не потирал руки в предвкушении.
Чуть только эти двое, знахарь с учеником, вошли внутрь, он выпрямился и уже собрался идти следом – брать с поличным, – как вдруг из кустов в лесополосе появилась еще какая-то фигура. Жигалов застыл, положив руку на кобуру; не обращая на него внимания, новый участник действия проследовал к сараю, слегка пошатываясь при ходьбе. Он, судя по всему, тоже выжидал появления Климова и Губаревича. В единственной руке человек держал ружье.
«Ба! Так это ж Полищук! А он чего тут забыл посреди ночи? Да еще с ружьем?»
История становилась все более загадочной. Встав в раскрытых воротах, Полищук вскинул оружие и что-то крикнул: Жигалов с трудом мог расслышать со своей позиции лишь обрывки фраз – всякий бред про бычью породу, которая на солнечном свете горит. Затем Полищук внезапно пальнул из ружья; тут уж майор вздрогнул, но, судя по продолжившейся беседе, никого не убили. Зоотехник попятился назад, бросил ружье и резво закрыл ворота тем самым куском арматуры, которым Климов сломал замок. Далее Полищук подхватил свое ружье и поковылял по дороге в сторону администрации.
«Черт… За ним бежать, что ль? Эти двое все одно заперты, пора брать всю их шайку», – Жигалов уже собрался преследовать зоотехника, когда услышал раздавшиеся из коровьего загона леденящие душу вопли и жуткое, не животное совсем, мычание. Вмиг переменив решение – не убежит инвалид с территории Советского Союза, – Жигалов рванулся к загону, крикнул, вынимая арматурину из петель:
– Эй! Есть там кто, внутри?
– Откройте, они нас сожрут! – заколотили кулаками с той стороны под аккомпанемент тех самых пронизывающих воплей: будто одновременно корова мычит и волчица воет.
Он вытащил железяку из петли и отступил назад. Ворота резко раскрылись. Под ноги Жигалову упали перепуганные до смерти Климов с Губаревичем – на них лица не было, будто помирать собрались. Майор уж хотел сказать что-нибудь издевательское, но тут поднял глаза и увидел то, чего, собственно, испугались двое деревенских мракобесов.
– Здрасьте, товарищ чекист…
– Климов! – заорал он, судорожно вынимая табельный пистолет. – Это что еще за чертовщина?!
Жигалов сделал несколько беглых выстрелов, и трое выскочивших наружу бычков повалились прямо под ноги, мгновенно начав дымиться и испаряться столь мерзкой субстанцией, что к горлу подкатило все съеденное накануне. Майор брезгливо отпихнул пяткой морду рухнувшего на туфли уродливого теленка, сделал шаг назад, держа под прицелом остальных. Они не ломились больше из загона, держались с опаской внутри, но их было очень, очень много; с екающим от страха сердцем майор машинально пытался их подсчитать.
– Стреляй, майор, стреляй! – истошно заорал знахарь, и Жигалов выпустил оставшуюся обойму в мелькающие внутри загона дьявольские рогатые тени. «Так-клак-так» – телята падали как подкошенные, но их место тут же занимали новые, которые неумолимо перли огромной массой из-за ворот. Кажется, те поняли, что за пределами коровника ничего им такого не грозит, и с угасающей робостью выходили по двое-трое за ворота; лезли прямо на него. Жигалов закричал, как кричал когда-то на фронте, чтобы заглушить страх; отступая, он машинально достал из внутреннего кармана кителя запасную обойму, отработанным тысячу раз движением выхлестнул использованную – с глухим стуком она упала на землю – и вставил новую в ПМ. Верный «Макаров» работал без перебоев. Жигалов уперся коленом в землю для устойчивости, глядя в колышущуюся внутри загона массу мишеней. Отработанные за десятки лет навыки стрельбы давали о себе знать. Да и не промажешь тут – некуда.
– На, сука, на! – выкрикивал он под мерное «так», и очередной уродец падал рылом наземь. – На, сука, подыхай!
– Максимка, стреляй! – крикнул сбоку знахарь. Боковым зрением Жигалов увидел, что мальчишка выстрелил из рогатки, и от ее снаряда, на удивление, очередной бычок – с раздвоенной по вертикали пастью, как у рака, – тоже упал, задергал копытами и в мгновение ока превратился в смердящую, визжащую от боли массу.
– Дохни, сука, дохни! – «Так-клак», две вспышки, и еще пара чудовищ рухнули.
– Майор, патроны есть яшчэ? – спросил знахарь.
– В кармане глянь!
Климов залез ему в карман, вытащил коробочку с патронами – Жигалов любил все свое носить с собой. Подняв отстрелянную обойму, знахарь сноровисто ее зарядил, патрон к патрону, протянул Жигалову; тот быстро сменил. Справа Губаревич пальнул еще одним снарядом вглубь загона, и очередной выбежавший на улицу теленок – без головы, с одной лишь пастью заместо шеи – рухнул, прокатился тушей по пыли двора. Его клыкастая пасть остановилась около Жигалова, тот врезал по ней каблуком, дробя кости, которые после смерти уродца стали хрупкими, как хворост, хрустнули под подошвой и превратились в гнойнистую жижу.
