Мария Артемьева - Темная сторона Москвы
— Да вот, понимаешь, какое странное дело. Стоит мне взяться за эти останки — тут же у меня головокружение начинается или того хуже — мигрень. Так и стреляет в висках! Аж в глазах темно. Не было у тебя такого?
— Да вроде нет, — сказал Гриша, усиленно припоминая.
— Главное, что удивительно-то — я Веру с Надей спрашивал: говорят, у них то же самое. По этой причине они и не хотят с объектом 315 возиться… Надя говорит, у нее с тех пор, как она взялась за эти кости, каждую ночь кошмары. Старик какой-то снится в старинном парике, грозится ей… Представляешь?
— В парике? Сам Брюс, что ль, во снах является? — вытаращился на шефа Гриша и неуверенно хихикнул.
Михаил Михайлович улыбнулся, но глаза его оставались серьезны и темны — видимо, от несчастной мигрени.
— Я вот думаю — может, его кости отравлены? Не знаю, может, испарения какие-то ядовитые, а? Мышьяк, я слыхал от криминалистов, очень долго в тканях сохраняется. Как думаешь?
— Не знаю, — сознался озадаченный Гриша. Химию он никогда не изучал и про мышьяк не знал ровно ничего. Он вообще думал, что мышьяк имеет какое-то отношение к мышам. Или в крайнем случае — к их экскрементам. — Не знаю!
— М-да… Ну, ладно. Посмотрим, понаблюдаем, — сказал шеф и, накрыв кости Брюса куском дерматина, отошел к другому столу, подальше, и занялся следующим объектом. — Так что там были за доказательства?..
— Ах, да! А доказательства чародейства у них вот какие были… — Гриша заскользил взглядом по документу, отыскивая нужный текст. — Ага! Читаю. Это уже третий источник: «Москвичи, батюшка, запуганы. Всякую ночь на вершине Чертовой башни горит свет. И в какую ночь видится тот свет — в тую ночь слышат в башне крики живых мертвецов, коих чародей своими заклятиями заставляет служить себе… Видели также, что проклятый Брюс сей летал на железной трубе вокруг своей башни, и не дерзают православные появляться рядом с нею в темное время. А полеты колдуна сулят недороды и ненастья в наших краях, как много раз в том убеждалися… А еще страшнее того, отчего у любого кровь в жилах стынет, если в подвале той башни заворочается вдруг железный дракон, сотворенный самим колдуном на потребу богомерзким затеям. От ворочания сего железного дракона происходит в нашей земле дрожь, зело опасная для городских построек…»
— Вот ведь бред, а Михал Михалыч?! — фыркнул Гриша. — Мертвецы! Труба какая-то!!!
— Не знаю, не знаю, Григорий, — то ли насмешливо, то ли всерьез сказал Герасимов, — в Сухаревой башне — а это ее москвичи прозвали Чертовой, надеюсь, догадываешься, за что? — находилась довольно долгое время Артиллерийская и инженерная школа, которой сам Брюс заведовал по поручению Петра. На вершине башни он устроил обсерваторию для изучения звезд: отсюда, вероятно, труба… А свет по ночам и живые мертвецы… Не знаю! Вообще-то там собиралось по ночам некое общество — они называли себя обществом Нептунов. Любите ли науки — из числа иноземцев, в основном. А может, и заговорщики… Но дело в том, что вроде бы и сам царь Петр был одним из них — тогда какие же тут заговоры? Непонятно.
— А почему — Нептунов? — озадачился Гриша.
— Нептун в алхимической традиции — первооснова, первый шаг на пути Великого Деяния: превращения свинца в золото. Я так понимаю, они считали себя учениками Природы и подчеркивали собственное невежество: мол, постигаем азы в преддверии Храма Познания.
— Ишь ты! Красиво, — сказал Гриша и с интересом бросил взгляд на скрытые под дерматином кости странного человека. Чародей? Хм!
— Ну, на сегодня будет, — вздохнул шеф и, позвякивая ключом в кармане пиджака, сказал: — Одни мы тут с тобой застряли. А что, Леночка тебя сегодня разве не ждет?
— Точно! — спохватился Гриша. — Мы же с ней на фильму новую собирались!
— Тогда беги, уже почти восемь.
Гриша дико глянул на часы, бросил папку с вырезками и копиями документов, из которой он зачитывал шефу добытые сведения из жизни объекта № 315, схватил в руки куртку и стартовал с места со скоростью, живо напомнивший Герасимову о непревзойденном чемпионе, чернокожем олимпийце Джесси Оуэнсе; заведующий мастерской рассмеялся.
Он подошел к брошенной Григорием папке и заглянул в нее. Наткнувшись на какую-то интересную строчку, присел к столу и внимательнее вчитался в текст…
— Ну-ка, ну-ка? — потирая подбородок, приговаривал Михаил Михайлович и, болезненно морщась, тер рукою лоб. Но не уходил. Чтение оказалось весьма любопытным.
* * *Пару дней спустя между Михаилом Михайловичем и Гришей состоялся еще один разговор по поводу Брюса. Приютившись на истертом мраморном подоконнике, они сидели в курилке и, отрешенно исследуя трещины в штукатурке на стене, дымили папиросами. А потом шеф с какой-то странной, испытывающей интонацией спросил:
— Скажи-ка, Гриша, по чести: ты веришь в тайное знание?
Гриша удивился вопросу:
— Это в каком смысле, Михал Михалыч?
— Ну вот, дорогой мой, представь: наука, — охотно принялся пояснять шеф. — Путем, значит, опыта, рассуждений, исканий… наука открывает истины. Вот, скажем, кто-то высказал теорию — скажем, я. А другой может ее проверить, оспорить — скажем, ты. Из нашего с тобой научного спора вытаскивается на свет божий истина, что есть научная победа — некое достижение. Достижение фиксируется в публикациях, становится известно всему научному сообществу. Входит в учебники…
— А теория Дарвина? Она не была доказана, а в учебники вошла? — сощурившись, перебил Гриша. Глаза его горели. Рассуждения шефа чем-то ему польстили. Он с азартом ожидал продолжения и уже готов был спорить. Ради науки.
— Дарвин?.. Да, не доказал. Гипотезу Дарвина не доказали, но и не опровергли. В науке возобладало материалистическое направление, и потому ее приняли за основу. Просто на тот момент времени она пришлась очень кстати, многое разъяснив. Не завела в тупик, а напротив, — дала толчок к дальнейшему развитию…
Все больше увлекаясь разговором, шеф принялся размашисто жестикулировать:
— Тут не важно — Дарвин, не Дарвин!.. Не было бы Дарвина — был бы кто-то еще. Главное — среда! Поступательное развитие науки закономерно и обусловлено, скорее, общим ее уровнем, нежели единичными гениальными прорывами. Не случайно многие открытия как бы дублировались людьми из разных стран, совершаясь одновременно в разных уголках Земли…
Вот отсюда и вопрос: могут ли вообще существовать в науке какие-либо скрытые тропы? Пути, которые не всем ведомы? Могло ли так случиться, что некие истины открылись только кому-то одному или, допустим, очень узкому кругу ученых? Оставшись при этом совершенно неизвестными никому, кроме этих избранных?
Возможно ли сакральное знание? Знание, у которого есть только хранители, но не было и не будет последователей?
— Ну и вопрос, Михал Михалыч! Может ли истина быть скрытой?! Ясное дело! Наука для того и существует, чтобы открывать скрытые до поры истины. Оно ж потому и называется открытием! — горячился Гриша. — В том и смысл! Открывать. Нести, так сказать, свет познания…
Какое-то время коренастый Михаил Михайлович стоял перед Гришей, приложив указательные пальцы себе к сомкнутым губам, и молча испытующе глядел на собеседника. Потом, будто очнувшись, отнял ото рта руки и сказал:
— А предположим, ты, Гриша, сделал открытие… И тут же немедленно убедился, что оно опасно. Ну, знание — великая сила, как мы знаем. А та истина, которую ты открыл, дает, допустим, ее обладателю силу столь могучую и непреодолимую, что это сразу ставит человека чуть ли не на уровень божества. Представляешь себе? Готов ли ты таким отчаянным секретом с кем-то поделиться? Что называется, на шарашку? А?
— Не знаю даже, что и сказать. Под контролем партии и правительства…
— А ведь ты понимаешь, Гриша, есть ведь еще вещи, которые необъяснимы и недоказуемы! — Шеф, захваченный водоворотом собственных мыслей, энергично отмахнулся от Гришиных аргументов. — Понимаешь?! Хотя бы в силу разницы человеческого восприятия. У одного глаза зоркие, и он все звезды в Стожарах сосчитать может. А у бабки, скажем, глаза подслеповаты; она не то что Стожары, она корову свою уже не видит. Все у нее расплывается перед глазами. Вот я ей о Стожарах расскажу, но она все равно их не увидит никогда! Понравится ей мой рассказ — ну, она в него, допустим, поверит, если ей захочется. А не захочется — не поверит, сколько б я ни бился, доказывая свою правоту. Потому что не видит старушка! Глаза слабые.
Так и с другими явлениями природы: кто-то воспринимает их как данность, потому что они даны ему в непосредственных ощущениях, а кто-то мимо проходит, в упор не замечая очевидного. Потому что нет у него соответствующего органа для восприятия! Нету и все!
— То есть?.. Вы верите, что тайное сакральное знание существовать может? — спросил слегка сбитый с толку Гриша. И похлопал себя по карманам в поисках новой папиросы.
