Нэнси Холдер - Антология «Дракула»
— Шекели, — представился я. — Граф Шекели. Недавний житель вашей великой и прекрасной страны.
Я поклонился Жозефине Дешамп, взял ее руку и слегка коснулся губами трепещущих пальцев. Не будь мы окружены любопытной толпой, я, наверное, не совладал бы с отчаянным желанием припасть к ее нежной шее и испить крови.
— Вы оказали нам огромную услугу, граф, — продолжал Дешамп. — Хайдон Ласкаллс — зарвавшийся щенок, которого давно следовало проучить.
— В прежние времена я бы…
Вовремя спохватившись, я осекся. Мне хотелось сказать, что в прежние времена я приказал бы посадить мерзавца на кол, и умри он, промучившись менее двух дней, палач разделил бы его участь. Воспоминание о тех жестоких, безвозвратно утраченных временах вызвало легкую улыбку.
— В прежние времена он получил бы у меня хорошую взбучку, — заключил я.
Дешамп сунул мне что-то в руку:
— Моя визитная карточка, сэр. Вы — всегда желанный гость в моем доме. Надеюсь, что вы посетите нас в самом скором времени.
(Как вы, наверное, знаете, любой немертвый может войти в дом, только если его пригласит кто-то из жильцов.)
— К сожалению, сэр, в ближайшие недели я буду вынужден уехать по делам, — солгал я. — Но сразу после возвращения я непременно воспользуюсь вашим любезным приглашением… И боюсь, стану у вас таким частым гостем, что вы не будете знать, как от меня отделаться.
Все расхохотались, находя мою шутку чрезвычайно забавной, и я простился со своими новыми знакомыми. Человеческая глупость не перестает меня удивлять. Будь люди хоть сколько-нибудь проницательнее, жизнь Носферату значительно осложнилась бы. Теперь, заручившись приглашением Дешамп, я мог беспрепятственно проникнуть в его жилище. В мои намерения входило воспользоваться этим приглашением безотлагательно, но пообедать в обществе лишь одного члена семьи. Шагая через сад в темноте, я облизывал губы и проверял языком остроту клыков, точно хищник, встретивший в лесу беззащитную лань.
Несмотря на то что страсть бушевала во мне, я не бросился с головой в ее омут, как это сделал бы молодой Носферату. Несколько вечеров и ночей я изучал расположение комнат в доме Дешамп, проникнув туда вместе с легчайшей туманной дымкой, окутавшей особняк и прилегающий к нему сад. Благодаря ночным исследованиям я запомнил и лицо всех домочадцев и слуг и узнал, где находятся их комнаты. Мне стоило огромных усилий проявить терпение, ибо жажда, терзающая представителей моего племени в подобных обстоятельствах, возрастала с каждым мгновением.
Наконец долгожданная ночь наступила. Обитатели дома, как обычно, разошлись по своим комнатам где-то около полуночи. Я заставил себя выждать еще час или около того, пока не почувствовал, что дом погрузился в сон. Лишь после этого я направился к окнам спальни Жозефины, выходившим на балкон.
Я с легкостью вскарабкался по стене, находя мельчайшие выемки и углубления, незаметные для людей, и уже через несколько мгновений стоял на балконе. Окна были плотно закрыты, жалюзи опущены, дабы защитить комнату от проникновения ночной сырости и ядовитых ночных насекомых. Никто из членов семьи не догадывался об иной, куда более грозной опасности, порождаемой ночным сумраком. Закрытые окна не являлись для меня хоть сколько-нибудь серьезной преградой, ибо я обладаю способностью проскальзывать в мельчайшую щель.
В ту ночь было полнолуние, и серебристый лунный свет заливал спальню, заставляя причудливые тени переливаться на полу и на стенах. Огромная комната, как это принято в домах состоятельных американцев, была обставлена роскошной старинной мебелью; на обитом кожей кресле лежал небрежно брошенный шелковый пеньюар. Напротив окна стояла кровать впечатляющих размеров с пышным балдахином, который поддерживали четыре резных столбика.
На кровати, очаровательно разметавшись, спала моя Жозефина. Ее длинные волосы струились по шелковым подушкам, словно речные водоросли; тонкая простыня укрывала ее восхитительное тело лишь до пояса. Свежие губы приоткрылись, и с каждым ее вздохом я слышал, как девственная кровь, текущая в ее жилах, поет волшебную песню Лорелеи.
Я мысленно приказал ей проснуться, и она открыла глаза, грациозно потянулась и оглядела комнату. Завидев мой силуэт, темнеющий на фоне окна, села и набрала в грудь побольше воздуха, словно готовясь огласить дом пронзительным воплем. Я приложил палец к губам, призывая к молчанию мою любовь и жертву.
В течение одного лишь мгновения она пыталась сопротивляться, но потом, осознав мое духовное и физическое превосходство, расслабилась и упала на подушки. Ее взгляд, устремленный на меня, был исполнен страха и любопытства.
— Вы! — только и смогла выдохнуть она.
Несколько упоительно долгих минут я не произносил ни слова, пожирая ее глазами. Мне хотелось насладиться ее красотой и до предела разжечь собственный аппетит. Наконец я сделал повелительный жест, и Жозефина покорно ослабила ворот ночной рубашки и спустила ее с плеч, открыв безупречные груди, темные соски которых подчеркивали ослепительную белизну кожи. Голубые жилки, пульсирующие на ее шее, доводили меня до умопомрачения. Я опустился на кровать рядом с ней, взял ее руку в свои и принялся покрывать ее поцелуями.
— Это сон, — прошептала Жозефина.
— Да, это будет похоже на сон, — подхватил я. — На дивный сон, который, повторяясь, не оставляет о себе никаких воспоминаний. А потом этот сон перейдет в иное, более крепкое забытье. Очнувшись от него, ты обретешь бессмертие, и мы уже никогда не расстанемся.
Я опустил голову и принялся жадно пить. В первую ночь я рассчитывал обуздать свою жажду, но любовь не признает ограничений. Оторваться от живительного источника, столь желанного для всех Носферату, было выше моих сил. В течение дня, последовавшего за этой дивной ночью, я предавался глубокому блаженному отдыху, которого не знал много лет.
Через неделю Жозефина Дешамп скончалась. Домашний врач, лечивший ее, и его коллеги, приглашенные для консультации, не обладали познаниями Ван Хелсинга. Симптомы болезни привели их в полное замешательство, в котором они пребывали до самой смерти своей пациентки. Сиделка находилась около больной постоянно, но для меня это отнюдь не являлось помехой. Погрузив сиделку в глубокий транс, я беспрепятственно предавался любовному пиршеству.
В последнюю ночь, стоя у кровати, я смотрел на ту, которой вскоре предстояло стать моей супругой. Она страшно исхудала, ее кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, и лишь на впалых щеках рдели два лихорадочных пятна. Глаза, неотрывно устремленные на меня, сверкали безумным блеском, губы так истончились, что открывали бескровные десна и заострившиеся зубы.
— Скоро, моя любовь, — заверил я.
— Скоро, мой повелитель, — слабым покорным голосом откликнулась она.
Я в последний раз испил крови Жозефины, а потом, вскрыв вену у себя на запястье, поднес руку к ее рту, чтобы она тоже могла напиться. Она с жадностью припала к кровоточившей ранке, подобно изголодавшемуся младенцу, схватившему губами материнский сосок. Утолив жажду, она в изнеможении откинулась на подушки. Я знал, что к рассвету она будет мертва. Но ждать того часа, когда она оживет вновь, не придется долго.
В южных штатах усопших стараются похоронить как можно скорее, так как влажный климат способствует разложению трупов. Мне было известно, что из-за большого риска наводнений в этих краях покойников не предают земле, а погребают в каменных нишах. Вне всякого сомнения, семейство, занимающее столь высокое положение, как Дешамп, имело на одном из городских кладбищ свой фамильный склеп. После недолгих поисков мне удалось его обнаружить. Осмотрев склеп, я остался весьма доволен, ибо он представлял собой просторное помещение без лишних украшений, снабженное двойными бронзовыми дверями. Надпись на простой мраморной дощечке над входом гласила: «Дешамп».
Бренные останки Жозефины были доставлены в похоронное бюро. Поздно вечером, когда убитые горем родственники удалились, я решил взглянуть на тело своей возлюбленной. Служащему бюро я представился другом семьи, который только что вернулся из Европы и, узнав печальную новость, поспешил отдать покойной последний долг. Он провел меня в маленькую часовню, где у подножия каменного креста стоял открытый гроб. Приближаться к кресту я не осмелился; дабы избежать подозрений, я сообщил служителю, что исповедую мусульманскую веру.
Тем не менее, даже стоя вдали от гроба, я мог рассмотреть Жозефину и увидеть, что ее губы и щеки вновь стали свежими и румяными, и на устах словно играет легкая улыбка. Отметив несомненные признаки превращения в Носферату, я остался доволен. По опыту я знал, что длительность процесса преображения может колебаться; но в данном случае было очевидно, что уже через три-четыре дня моя возлюбленная восстанет из могилы, изголодавшаяся и готовая воспринимать мои уроки и наставления.
