Иные - Яковлева Александра
В детстве у Лихолетова была металлическая мышка на заводе. В спине у мышки торчал ключ, похожий на бабочку. Нужно было повернуть ключ до упора и отпустить — и мышка, дребезжа и подпрыгивая, двигалась вперед. Если поставить перед ней кирпич, мышка билась в него головой. Если завести на краю стола — падала в пропасть с грохотом. Бойцы отряда «М» были такими мышками.
Нет, думал Лихолетов, какие же они Медведь, Лиса и Волк. Животные, по крайней мере, чуют опасность, испытывают усталость, боль и голод. А этим в качестве позывных больше подошли бы цифры: М-один, М-два, М-три, что-нибудь такое. Потому что они как машины.
Когда стемнело, вышли на холм, откуда открывался вид на далекую скалу и замок Нойманна. В замке что-то отмечали: небо расцвечивал праздничный салют. На открытой местности и освещенный огнями, Лихолетов почувствовал себя неуютно. Казалось, Нойманн давно следит за ними, просто подпускает ближе, прикидываясь беспечным. Только когда они вновь укрылись в сумрачном лесу, стало немного спокойнее.
Вскоре зазвенела вода, и из-за деревьев блеснула быстрая бурливая речушка. На берегу стояла водяная мельница, по всем признакам старая, давно заброшенная. Вся в желтых пятнах лишайника, с проваленной крышей и вставшим намертво колесом, она годилась разве что для ориентира. Именно им она и была.
Здесь остановились на ночь. Лихолетову кое-как удалось перевязать Волка, но больше он ничем не мог помочь. Волк стойко терпел боль — казалось даже, он вообще ее не чувствует, только слабеет от потери крови. Они заночевали под гнилой крышей, и снова запах зерна, на сей раз старого, заплесневевшего, щекотал Лихолетову нос до рассвета.
На следующий день со стороны мельницы, опираясь на длинную жердь, к ним вышел старик. Борода, рыжая с сильной проседью, сбилась клоками, в такой же спутанной гриве торчали листья и веточки, будто он спал в валежнике. На старике был жеваный, невнятного цвета зипун нараспашку, штаны-галифе и высокие болотные сапоги с подворотами, все в грязи. Наверное, он и впрямь шел в них через топь. Из-под зарослей бровей глядели маленькие острые глазки.
Первое, что сделал Медведь, увидев старика, — наставил на него нож. Волк и Лиса поступили так же. Старик, подняв руки, закричал на русском, но с сильным акцентом:
— Свой я, свой!
— Пароль, — потребовал Медведь.
— Егерь! Егерь!
Только тогда бойцы опустили оружие. Егерь подошел ближе.
— Опоздание, — констатировал Медведь, сверившись с часами.
— Чего?! — возмутился Егерь. — Я мог вообще до вас не дойти, так что пошел ты! — Он хмуро оглядел всех четверых.
— А где остальные?
Медведь, Волк и Лиса, как всегда, молчали. Егерь перевел взгляд на Лихолетова и вскинул бровь. Лихолетов сказал:
— Все, кто есть. Остальные уехали куда-то на Нюрнберг.
— Плохо, — вздохнул Егерь. — Ладно, идем.
Махнув рукой, он пошагал обратно к мельнице. Лихолетов поспешил за ним. Отчего-то, встретив Егеря, он обрадовался ему как старому другу. Его возмущение, акцент и притом совершенно русское «пошел ты» — все казалось Лихолетову родным и прекрасным. Человечным.
— Нам еще далеко? — спросил он Егеря.
Тот приставил козырьком ладонь и взглянул из-под нее на солнце:
— Если не отдыхать, к вечеру будем на месте.
— У нас раненый, — осторожно сказал Лихолетов.
Егерь взглянул на побелевшего уже Волка, который как раз поравнялся с ними.
— Идти можешь? — спросил он. Волк коротко кивнул. — Тогда не задерживаемся. Schneller [1].
1. Быстрее (нем.).
1. Быстрее (нем.).
Борух
Рассвет застал его в душевых. Поднявшись раньше всех, Борух с тяжелой после удара головой и на подгибающихся ногах выбрался из спальни. Отчего-то ныли плечи. Он не помнил, как вчера уснул и что именно случилось после выстрела. Пуля пролетела в каких-то миллиметрах, чиркнула по оттопыренному уху — кромку пекло от ожога. А после — звон стекла, ветер и черные крылья; полет сквозь замок и одновременно — над ним; всполохи красных огненных цветов в темнеющем небе; чьи-то руки и шепот на незнакомом языке, щекоткой; потом Катарина и запах медицинского спирта, чистых бинтов. Потом — только полет.
Ему снилось, что он ворон, один из черной стаи, привязанной к замку колдовством. Он кружил над стенами и крышами, а голова горела, будто его ударили твердым клювом. Перья топорщились от боли, его вело в сторону, швыряло на ветряных потоках. Плавкое золото праздничного фейерверка осело пылью, подернулось сажей, и замок погрузился в темноту. Но Борух все отлично видел. Он слетел на карниз, сел рядом с каменной гаргульей. Внизу двигались две тени, одна — праведный вихрь и тайфун, белоглазая чудь, другой — обманчивая змеиная вязь, густая черная кровь. Борух каркнул — чудь подняла глаза и узнала его…
Прохладная вода смыла и этот липкий, тревожно похожий на явь сон, и злые глаза-бусинки адмирала Канариса, и тупую тяжесть в голове. Когда полегчало, он завинтил краны и, шлепая мокрыми ногами по кафелю, вышел из душевых в раздевалку. Аккуратно свернул выстиранные, ненужные больше бинты: за ночь ссадина на затылке запеклась бугристой коркой. Казалось, вместе с болью и памятью вода навсегда унесла и его прежнего, и от Боруха осталась лишь оболочка. Тонкая корочка, под которой пусто. Стены отзывались посланиями из прошлого: «Взошло новое солнце, и я ничего не боюсь».
Что-то звало его — прочь из флигеля, в галерею, похожую на церковь, где сияют золотые звезды, а вороны расправляют крылья. Он оделся в чистое, вышел из душевых для мальчиков и в коридоре, у высокого, покрытого тонкой утренней изморозью окна, столкнулся с Далией. Далия улыбнулась ему, но как-то жалостливо.
— Вот это ты вчера полетел!.. — Она хихикнула. — Не очень удачно вышло.
Борух дернул плечами:
— Могло быть хуже.
Тонкая складка-стрелка легла между белесых бровей Далии.
— И будет хуже, — сказала она, — если сейчас поддашься.
— Чему поддамся?
— Тому, что зовет тебя в галерею.
Борух нервно рассмеялся.
— Откуда ты знаешь?..
— Потому что я тоже это слышу. — Далия постучала себя пальцем по виску. — Мы все слышим. Смотри.
Далия указала на двери спален, и Борух увидел, как двумя сонными вереницами друг за другом из них тянутся мальчики и девочки — все, кроме совсем маленьких. Никто не приходил их будить, и даже утренний колокол сегодня молчал. Но все же в воздухе звенел едва уловимый звук. Именно он разбудил их и теперь увлекал куда-то вперед и наверх, в одну из богато украшенных замковых галерей.
— Это ведь он? — спросил Борух, уже зная ответ.
Далия кивнула.
— У герра Нойманна для нас важная весть.
— А почему ты встала раньше других?
— А почему ты?
Борух снова пожал плечами.
— Когда герр Нойманн забрал мой страх, он говорил со мной на идише.
— Значит, нас позвали раньше, — ответила Далия. — Когда герр Нойманн меня благословил, он говорил со мной на норвежском.
— Благословил?.. — переспросил Борух. — Значит, твои предсказания…
— Всегда были правдивы. — Далия покачала головой. — Руны и дар достались мне от матери, но раньше это было как бродить в темноте на ощупь. Герр Нойманн сделал меня зрячей… в некотором роде. — Она оглянулась на уходящих ребят и добавила: — Я пойду — больше не могу стоять. А ты, если можешь, не ходи. Ты не обязан.
Она наклонила голову, потому что была чуть выше Боруха, и вдруг чмокнула его в щеку. Зарозовев, убежала по гулкому коридору. Пышные рукава ее сорочки издали напоминали белые крылья. Борух прижал поцелуй, чтобы и он не улетел вслед за Далией.
И хотя она ему очень нравилась, и хотя она просила, он тоже не смог долго сопротивляться зову. В конце концов, что еще может случиться? Худшее уже позади. Смерть едва разминулась с ним, задела плечом, обожгла дыханием. А снаряд, как говорили взрослые, в одно место дважды не падает.
