Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Никаких препятствий. Ты просто летишь. И за твоей спиной — инверсионный горячий след встает, как белые крылья. Никаких преград!
Сила. Свобода. Счастье.
Но что это впереди? Откуда?.. Сто-о-о-о-й!!!
Но «Ямаха» не пожелала стоять.
Она ведь не для этого была рождена.
* * *Спустя два месяца после гибели Сереги Воронова его убитые горем родители снова приехали в город, чтобы похоронить деда. Известие о гибели любимого внука подкосило его: он слег в больницу и уже оттуда не вышел.
А спустя еще месяц в одном маленьком областном городке под Питером появился перекупщик. Он приехал специально, чтобы предложить знакомому парнишке, который бредил машинами и мотогонками, отличный спортивный вариант — японскую «Ямаху SR400». Совершенно новую, сияющую лакировкой и хромом, и с особыми самурайскими украшениями на баке.
Только теперь их было уже не восемь, а девять.
ЭКСПОНАТЫ, ИЛИ ЧАСЫ В ОДИН СЯКУ
Университетская наб., 3,
Кунсткамера
Около шести вечера залы Кунсткамеры пустеют.
За долгие годы службы Сергей Иванович Куликов научился определять момент этот не по часам.
Теперь он просто чувствовал облегчение, которое испытывали все экспонаты, запертые под стеклом, утомленные за день настойчивостью чужих глаз; он ощущал, как распрямлялись, вздыхая, доски вытертого паркета и оседала невидимая пыль, взбитая ногами посетителей.
Во всех уголках музея восстанавливалась тишина — глубокая, истинная, которая, подобно камертону, допускает только один звук — звук течения времени.
Это и был точный сигнал для сторожа: завершив все дела, выйти на вечерний обход.
Сергей Иванович аккуратно отодвинул чайник, поставил стакан кверху донышком на широкое блюдце с пышными розами по краю. Крошки от съеденного вприкуску свежего бублика он тщательно собрал в ладонь и вытряхнул в форточку — голубям.
Подтянув ремень брюк, нащупал в кармане связку ключей, застегнул на все пуговицы пиджак и вышел из своей коморки.
В конце подвального коридора привычно маячила длинная тень: Сергея Ивановича уже ждали.
Сторож поежился от налетевшего сквознячка и, подойдя ближе, как обычно, не здороваясь, встретил того, кто его ждал, по-приятельски незамысловато:
— Ну, что, пойдем, что ли?
Бурча и глухо перешептываясь между собой, ночные смотрители отправились по привычной орбите, наслаждаясь особенной атмосферой, свойственной только этому месту, только этим вещам и предметам.
* * *— Так что, не сыскал? — кривя губы в едва заметной усмешке, говорил сторож Куликов своему спутнику. — Твердят тебе умные люди… А ты все никак не послушаешь. Надеешься все, ходишь. Уж я и не знаю, на что рассчитываешь. Любой на твоем месте давно бы смирился. Что уж там? Прошли твои времена, а что было — быльем поросло и давно миновало. Трудишься, ищешь, и ведь не то что других — больше всех себя истязаешь. Уж я давно слышу, как твои суставы скрипят — должно, до костей мослы истер, расхаживая по нашим лестницам. Моль тебя побила, а ты по-прежнему никого не слушаешь. За такое-то упрямство и как тебя земля носит?!
На упреки старика его спутник отвечал, как всегда, невнятным бурчанием.
Они миновали залы североамериканской экспозиции, стенды с фотографиями индейцев сиу и дакота, стеклянные витрины, посвященные индейскому рыболовству и земледелию…
Все было спокойно. Слегка поскрипывал паркет, и шарканье ног отдавалось в дальних уголках музея едва слышными шорохами, где по стенам скользили неясные тени.
— Я понимаю тебя, — вздыхая, говорил сторож своему спутнику. — Люди часто не могут смириться с потерей. Но, согласись, твоя настойчивость переходит границы. Твои надежды ни на чем, по сути, не основаны. Разве кто-то в мире сможет изменить положение вещей? Что скажешь?
Собеседник сторожа откликнулся тяжелым свистящим вздохом. Его давно приучили не вступать в споры, да он и сам не любил их.
Вместе они вошли в зал японских коллекций и, мельком взглянув на традиционные костюмы, статуи и прекрасные веера, остановились возле деревянного столика-витрины.
— Наверное, ты прав. И самый простой путь отыскать твою потерю — повернуть время вспять. Если бы мы это могли… Посмотри-ка сюда.
Сергей Иванович наклонился и легко постучал подушечкой указательного пальца по стеклянной крышке витрины.
— Из посетителей сюда никто не подходит. Что интересного в потемнелом куске латуни? Странные рисунки и скопище зубчатых колесиков не возбуждают у людей любопытства. Этот механизм — сякудокэй, «часы длиной в один сяку».
Они начинают отсчитывать дневное время от часа Дракона, а заканчивают часом Зайца, временем пробуждения. Ты слышал, что говорят ученые о связи пространства и времени? Ничто в мире не может представить наглядно эту таинственную взаимосвязь — только эти часы. Если завести сякудокэй бронзовым ключом, прочный шнур, скрученный из натурального шелка, который соединяет части механизма, начнет сдвигать вот эту планку на горизонтальном циферблате, а скрытый внизу колокольчик будет отбивать часы. И день закончится, когда указатель пройдет всю отмеренную временем единицу пространства в один сяку.
Высокий и молчаливый спутник сторожа подошел к витрине, наклонился и постучал тоже по стеклянной крышке. Руки и ноги его, чрезвычайно худые, белели в полумраке, а верхняя часть фигуры скрывалась в тени, и выражения его лица сторож разглядеть не мог. Но он давно знал и понимал своего спутника лучше других.
— Хочешь завести часы? — спросил сторож. — Это бесполезно. Заведя часы, мы сдвинемся всего лишь на один сяку назад. А один сяку вмещает только один день. И подумай, где мы окажемся? Ведь нет никакой гарантии! Время же относительно. Я уверен, что ты и сам много раз это чувствовал: существует одно тягучее и долгое время, когда мы больны, либо мучаемся от гнева, раздражения, или в ссоре… И есть совсем другое, летучее и быстрое, как солнечный ветер, время, которое проводишь, занимаясь любимым ремеслом или с человеком, которого любишь, — время счастья. Раньше люди хорошо различали дневные и ночные часы…
А какое именно время выставлено в этом механизме? Этого мы не знаем. Помнишь, я рассказывал тебе, как один молодой хранитель ставил опыты, изучая сякудокэй.
Когда он заводил часы, они отводили его назад во времени. Но одновременно искажали пространство, и его, точно пружиной, отбрасывало в темную кладовку, где мы храним ведра и швабры. А потом случилась беда. Один из его приятелей настойчиво желал присутствовать при экспериментах. И хранитель разрешил ему. Приятель же решил пошутить. Он взглянул на гадательный компас и развернул часы в витрине в ту сторону, в которой компас указывал гармоническое завершение трудов.
В результате обоих отбросило прямо на дно Невы. Случайные прохожие с набережной заметили на поверхности воды бумажный блокнот ученого — он всплыл, потому что обложка его была из легкого пластика. А тех двоих несчастных никто и никогда больше не видел…
И, кроме того — что для тебя один день? Пропасть времени уже слишком велика. Один день ничего не решает, тем более такой… неопределенный.[18]
Постояв немного возле часов и гадательного компаса, сторож удрученно покачал головой и двинулся дальше, в следующий зал.
Его кроткий и тихий спутник глубоко вздохнул и последовал за ним.
Взойдя по слабо освещенной лестнице, они поднялись на второй этаж и медленно прошагали через залы, посвященные Ближнему Востоку и Индокитаю.
— Смотри, как далеко заходили люди в своих поисках, блуждая в неопределенном пространстве и неабсолютном времени, — сказал Сергей Иванович, медленно двигаясь вдоль высоких, под потолок деревянных шкафов-витрин. — Если бы не возвращение домой — в этих странствиях не было бы ничего по-настоящему изумительного. Уж ты-то наверняка со мной согласишься!..
Когда не знаешь цели пути — можно зайти далеко и отыскать многое. Но если цель определена — тут уж не обойдешься без определенности и во всем остальном!
Ты, конечно, знаешь историю с морским счислением. Самые точные хранители времени нужны были на кораблях. Без этого путешествующие не могут определять свое местоположение. В сентябре 1707 года английская эскадра адмирала Клаудисли Шовела, состоявшая из 21 корабля, в полном составе села на мель и разбилась о камни вблизи островов Силли только потому, что в течение нескольких дней бушевал шторм и моряки не смогли уточнить широту после того, как покинули Ла-Манш. Погибло две тысячи человек, и это была трагедия для каждого морского волка, с риском для жизни уходившего в те дни в плавание.[19]
У них не было точной единицы измерения времени, и они плутали в пространстве, потеряв свое местоположение…
