Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
То, что владелец-«синяк» полагал императорским вензелем Наполеона I, было вырезано на сильно обтертом силуэте гербового щитка над крестом и, по мнению Пашки, больше напоминало две параллельно поставленные палки, нежели букву «Н». Цифра I читалась четко.
Почему же Наполеон? Почему не… Петр?
Пашка Ветлугин, хоть и поднаторел за годы антикварной охоты кое в чем, в геральдике разбирался слабо. Но даже ему было понятно, что восьмиугольный крест смотрится чужеродно и вряд ли мог бы располагаться на гербе русского государя.
А значит?.. Ну и что это значит?
Да фиг его знает!
Надо бы порыться в каталогах и справочниках, поискать — вроде бы он видел где-то похожий крест, но где именно? Этого Пашка вспомнить не мог.
А вдруг и вправду — зеркало Наполеона? Да нет! Это было б слишком хорошо. Но если это хотя бы Франция, XIX век, времен Бонапарта…
Все же мысли о Бонапарте подняли Пашке настроение.
Пожалуй, Эльдару предстоит нехило раскошелиться! Беззаботно насвистывая, Пашка смотался в магазин на проспект, отстояв недлинную очередь, купил банку шпрот, хлеба и пива.
Вернувшись домой, решил переставить зеркало из прихожей, чтоб не мозолило глаза. Вот только куда его деть? Задвинуть под кровать — там, конечно, места много, но пыльно.
И потом, мысль о лежащем под кроватью зеркале не грела. Вряд ли оно там принесет хорошие сны.
В кухню? Тесно. Разобьется еще. Куда же? Оставалась ванная.
Пашка отыскал в шкафу большой кусок полиэтилена, давно припрятанный там ради каких-то позабытых целей, укутал зеркало в полиэтилен и перенес в ванную, приткнув за стиралку возле стены. Пришлось выдвинуть массивную «Вятку» вперед, еще чуть-чуть сократив узкую тропинку между ванной и стеной.
Быстренько перекусив, Пашка вернулся в комнату и с головой ушел в поиски. Долго копаясь в завалах на письменном столе, разыскал среди всевозможного хлама — инструментов, газет, журналов и книг — все вперемешку, несколько каталогов и все альбомы по искусству, какие были в доме.
Первым делом взялся за альбомы. Удобно расположившись в кресле напротив стола, Пашка старательно пролистал все, что относилось к западноевропейскому искусству XIX века, — живопись, мебель, посуда, история костюма. Ничего полезного не нашлось. Каталоги тоже нового не дали.
Тогда он откопал в самом низу книжной полки 35-й том БСЭ — «Конкурс — Крестьянская война» и стал читать все, что имелось на слово «крест».
Солнце садилось, окрашивая комнату в розовый цвет; солнечные пятна медленно переползали с левой стены на правую и уходили за шкаф. Позади Пашкиного кресла и под письменным столом скапливалась тьма. Незаметно наступили сумерки.
Было тихо и слышно, как капает подтекающий кран на кухне. А потом за Пашкиным креслом кто-то вздохнул.
Пашка вздрогнул и оглянулся: стена в полутьме возле шкафа потемнела. Что-то текло по ней, густое и вязкое, сверху вниз, широкой полосой. Он подошел ближе: полоса была багровой, цвета загустевшей крови.
Он повернул голову влево — стена напротив тоже истекала кровью. Все четыре стены, окровавленные, наступали из темноты все ближе и ближе. Пашка дернулся, чтобы бежать, но опоздал. Что-то ударило его по уху…
От боли Пашка очнулся.
Оказывается, он заснул, придавленный энциклопедией. Левую руку пощипывало — отлежал. В прихожей звонил телефон.
Морщась и растирая ухо, Пашка вышел в коридор и снял трубку — звонила Настя.
— Ты чего к телефону не подходишь? Я тут жду, жду… Слушай, Валька билеты в БДТ все-таки достала. Так что давай ноги в руки и… Срочно, понимаешь?
У Насти всегда все срочно. Заслышав ее голос, Пашка невольно разулыбался.
— Слышишь? К семи часам, чтоб как штык! — распорядилась Настя. — На нашем месте. Только смотри, побрейся! Чтоб не это, не дикий из леса…
— Ладно, не тарахти. Все понял.
Дурацкий сон был забыт; Пашка бросил трубку и деятельно осмотрелся.
Итак… Побриться? Угу. Пашка потрогал подбородок: щетина кололась под рукой.
Ох, уж эти женщины! А времени-то немного.
* * *Торопливо разболтав в теплой воде мыло, Пашка щедро намазал густой пеной лицо и шею и принялся бриться, наблюдая результат в маленьком круглом зеркальце, кое-как приткнутом на краю раковины. Для этого ему приходилось гнуться в три погибели.
Споласкивая лезвия под горячей водой, Пашка выбрил, как мог, обе щеки и чуть-чуть под горлом. Чертыхаясь, прижег неизбежные царапины «Шипром».
Умылся, потрогал подбородок — колется. В трех местах и весьма ощутимо. Не хватало еще припереться к Насте в театр с клочками и проплешинами, как у шелудивого пса.
Как же быть?
И тут Пашка вспомнил о своей покупке. «Зеркало императора»! Весьма кстати.
Не долго думая, он вынул его из полиэтилена и водрузил на стиралку, прислонив к стене.
Он ожидал увидеть свое отражение, но не увидел совсем ничего. Амальгама мерцала серебряной пылью, стекло казалось сильно запотевшим, и оно ничего не отражало.
Удивленный и шокированный Пашка повертел головой, пытаясь менять угол зрения — вправо, влево. Не могло же зеркало испортиться за одну ночь! Или… могло?
Возможно, внутри полиэтилена сконденсировалась влага, и поэтому…
А впрочем, нет, постой-ка!
Пашка наклонился ближе, рассматривая поверхность зеркала. Туман в нем как будто истончился. Внутри возник удивленный, влажно блестящий глаз, и сквозь привычное серебряное мерцание проступила… седая голова.
В отражении был вовсе не Пашка.
Из зазеркалья глядел удрученный заботами курносый человек с большим лбом. Две завитые букольки справа и слева — очевидно, придворный парик. Незнакомец, одетый в какую-то старинную длиннополую одежду с золотым шитьем, горестно смотрел на Пашку в упор и вздыхал. От зеркала исходил сладковатый запах пыли, и этот запах усилился. Он загустел; увлажнился — это был запах сырого подвала и мясного фарша, сладкий и удушливый.
Пашку затошнило. Рот наполнился слюной.
Вытаращив глаза, Ветлугин стоял, обхватив рукой подбородок со следами мелких порезов после бритвы, и пялился в стекло, не имея сил отступить, закрыться, защитить себя от наваждения.
Человек в зеркале сделал шаг вперед, наклонился ближе.
— Какое смешное зеркало, — напряженным голосом сказал он. — Господа? У меня в нем шея будто бы набок… Как вы полагаете, господа? — воззвал зеркальный человек и усмехнулся.
Пашка ответил ему коротким смешком, крутанулся на каблуках и сделал шаг назад…
Улыбка еще не сошла с его лица, когда он упал, налетев правым виском на край чугунной ванны. Резко и страшно хрустнули позвонки.
* * *Мертвого Пашку Ветлугина обнаружили через восемь дней, когда вернулся из своей поездки Эльдар Зиновьевич.
Он явился за обещанным ему предметом и обнаружил, что квартира закрыта на замок, на звонки и крики Пашка не откликается, а из щели в дверях доносится страшный и недвусмысленный запах морга.
В присутствии Эльдара Зиновьевича и приглашенных понятых милиция вскрыла и осмотрела квартиру.
Ветлугин лежал в ванной с вывернутой на 120 градусов шеей. Застывшее в улыбке лицо и сердитый взгляд своей бессмысленностью напоминали кадр внезапно остановленного фильма. Почему именно его выдернули из повествования? Кому мог понадобиться такой финал, и есть ли в нем какое-то особое значение — никто даже не пытался разобраться.
Смерть Павла сочли несчастным стечением обстоятельств.
Его завернули в полиэтилен и снесли в небытие с той же трехдневной щетиной, от которой он пытался избавиться. Пашкина голова совершенно поседела, нос заострился и вздернулся, щеки втянулись — смерть так изуродовала его, что он казался теперь искаженным отражением самого себя.
Старинное зеркало обнаружилось рядом с трупом, целое и невредимое. Эльдар Зиновьевич с интересом осмотрел его.
Опытный глаз коллекционера немедленно подметил то, чего не понял малообразованный фарцовщик.
— Какое ж тут «Н I»? Ну, это же явное «П I»! Да еще мальтийский крест… Следовательно, Павел Первый. Невинно убиенный император российский, магистр ордена святого Иоанна. Такой крест входил когда-то в герб Гатчины, и, возможно… А впрочем, нет. Предмет такой отвратительной сохранности толком и атрибутировать-то нельзя. Резьба почти не сохранилась… Эх, Ветлугин! Говорил я ему — не хватайся за что попало. А главное — не спеши. Жадность, жадность человеческая…
Милицейский криминалист, услыхав увлеченное бормотание коллекционера, подошел взглянуть.
— Позвольте-ка!
Эльдар Зиновьевич отодвинулся, пропуская криминалиста посмотреть в серебристо мерцающую поверхность. Лица обоих казались в отражении изрытыми оспой из-за опавшей амальгамы.
— Да… Говорят, Павел Первый в день перед смертью тоже смотрелся в зеркало. Подошел, погляделся и говорит — вот, мол, какое смешное зеркало! «Оно показывает меня со свернутой набок шеей», — объяснил Эльдар Зиновьевич. — Тем же вечером его задушили заговорщики. Этот эпизод обычно приводят как доказательство провидческого дара Павла.
