Наль Подольский - Повелитель теней: Повести, рассказы
— Я давно-давно тебя знаю, мы бродили в зеленой стране, неужели не помнишь: солнце, мягкая трава под ногами, и танцуют цветы и бабочки?
— Вы, наверное, ненормальный?
— На тебе было легкое платье с рисунком из резных листьев, ты вот так заслонялась от солнца ладошкой…
— Я действительно так иногда заслоняюсь… и у меня есть такое платье… но вы все равно чепуху говорите.
— А потом мы плыли по темной воде… это был пароход…
— Послушайте, я ученая дама, точнее, учусь на нее — мне совсем не к лицу слушать глупости!
— От форштевня бежала вода… мы с тобой стояли рядом…
— Умоляю тебя, перестань, а то я заплачу.
— Хорошо, хорошо, перестал… Расскажи мне об этой штуке, на которую ты смотришь.
— Неужели тебе интересно? — Она молчит нерешительно и опять зябко пожимает плечами. — Вещь довольно банальная. Наконечник трехгранный, бронзовый, эта форма бытует на всей территории скифского мира. Ему больше двух тысяч лет… насаживался на тростниковое древко… Что еще?.. Из раскопок моего дядюшки, он великий ученый.
О чем ты болтаешь, женщина? Разве слышала ты хоть раз, как жужжит над степью стрела, разве видела, как упавшая лошадь бьет копытами в судорогах? Улыбнись же, не удручай мужчину серьезностью твоего лица!
Она улыбается:
— Вот что, нарисуй мне какую-нибудь из тех вещей… ну хоть этот же наконечник… только так нарисуй, чтобы был не хуже, а лучше, чем настоящий, чтоб хотелось взять его в руки и насадить на древко!
Скользит карандаш, рисует хищное острие стрелы, и грани, и пятна патины, и зазубринку на черешке.
Она наклоняется, смотрит, и он ощущает щекой мягкость ее волос.
— Превосходно, дядя будет доволен… Ну что же, я беру тебя в рабство.
— Что? Что?!
— На полгода беру тебя в рабство, что тут странного? Добровольно сдаешься?
Совсем распустилась женщина! Нужно оттаскать ее за косы, а потом проучить плетью!
Нет у меня плетки… а у нее нет кос.
— Да, сдаюсь.
Вот и попалась добыча, приклеилась паутина накрепко, играют ее нити, поют.
Скорей же ко мне, помощники, скорей ко мне, мои сильные, скорей же, отважные, быстрые. Ты, с иссохшими пальцами, как черви мясные скрученными, ты, со щекою выгнутою, ты, у которого ржавый лоб, взоры молниеносные, — равные мои, сюда, сюда!
Зал с высокими окнами, резные потемневшие двери, в рамах — мутные зеркала. На старинных часах — двенадцать: не качается маятник, время застыло, — может, в полдень, а может, в полночь.
Круглый стол с массивными ножками и желтые пятна: лица. Что-то злое повисло в воздухе, то ли ссорятся, то ли спорят.
— Дядюшка, вот художник, о котором я говорила.
Роговые очки с птичьим клювом кивают:
— Юноша, вам везет: вы можете сразу приняться за дело! Раздобудьте, пожалуйста, тушь для художника.
Выползают на лист бумаги черные головастики да паучки с рогами.
— Вот эти значки — для курганов, а эти — для грунтовых могил. И старайтесь, чтоб вышло красиво: эта карта пойдет заказчику!
А рядом старуха, с усами и в мужском пиджаке, стучит в пол суковатой палкой:
— Вы опять отвлеклись! Я требую, чтобы мой могильник отдали мне! Я его начинала копать, и вы знаете это!
— Мы не можем из-за таких пустяков перебрасывать ваш отряд.
— Это мой, мой могильник! Это был, — в совиных глазах появляются крупные слезы, — это был свадебный подарок моего мужа!
— К свадьбе надо дарить бриллианты, а не старые могилы с костями, — ворчит клювоносый, — не то вместо детей родятся зверушки.
— Что? Что вы сказали? — всхлипывает старуха и опять стучит в пол клюкой.
— Я сказал, — клювоносый встает, — что мы, как никто, чтим заслуги покойного. — Он выдерживает приличную паузу. — Он был великий ученый и прекрасной души человек. — Снова пауза, клювоносый садится. — Но ведь есть интересы общей игры. Мы обязаны также уважать интересы заказчика.
— Можно мне? — поднимается молодой человек с лицом перекормленного ребенка. — А что если я уступлю эти двадцать могил, а взамен возьму три кургана, те, что больше всего мешают заказчику, вы же, — он умильно колышет щеками в сторону клювоносого, — начнете могильник у берега.
Теперь злится однорукий старик, причитает, бормочет, клювоносый его успокаивает, а старуха от возбуждения колотит набалдашником трости по шелковой обивке стены.
Пыльный смерч пробегает по шелку, разрываются серебристые лилии, черное тело трещины с электрическим треском ползет к потолку. Разворачивается, разматывается темная паутинная нить, уплывает наружу в туман, повисает над серой водой, над мелкими застывшими волнами.
Скоро, скоро смешаю кости для моей отважной игры. Сорок лун я беру сорок раз, и так повторю сорок раз, и для каждой луны крепких помощников — выбираю, ищу, призываю!
Головастики и паучки располагаются все шире по карте, курганы большие и малые, разных эпох и племен. Стоят, ждут курганы в степи далеко на востоке, так далеко, что сейчас там не наши вечерние сумерки, а рассветное слепящее солнце. Пусто, поет ветер и треплет листья полыни, над сусличьей норкой сидит лисица с поднятой лапой, да редко-редко вдали покажется крохотный всадник и медленно уплывет к горизонту, к пологим лиловым горам. Резкие тени ложатся на траву от высоких камней, вкопанных по углам кургана, от камней с человечьей осанкой — стерегли они исправно покойников от врагов две тысячи лет. Скоро кончится ваша служба, сами ляжете в землю на отдых, некого будет стеречь: просятся мертвецы наружу.
Скоро стану я бессильным, беспомощным. Соберите меня из воздуха, из огня, земли и воды, пронесите меня, беспомощного, к источникам моего могущества, к моим родичам, к дедам и внукам!
— Дорогие коллеги, — встает клювоносый, — теперь мы встретимся в поле. Мне остается всем пожелать успеха!
Все аплодируют в шутку, а молодой человек, будто присыпанный пылью, проворно тащит бутылку шампанского. Пробка летит в потолок и падает с глухим стуком на пол, шелестит в стаканах шампанское, и шелестят губы:
— За успех! За удачный сезон!
Главное чудище, перестань вредить, лежа усмирись, сидя вздремни! Ты клыки заострил, ты движешь хвостом, ты спину выгнул, раздул живот, ты в шального юёр превращаешься — лежа усмирись, сидя усни!
— Скажи, не страшно выкапывать из земли покойников?
— Ох, ты опять с глупостями, — она берет его под руку, — давай лучше поговорим о делах.
— Ну а все-таки, неужели не страшно? Не мстят после загробные духи?
— Я тебе говорила, я — ученая дама, в числе прочего сдала этнографию. А когда поднаготную бесов, демонов и богов зубришь к экзамену — какие там духи!
— А мне было не по себе, когда вы делили могилы. Может, вам только кажется, что вы делите их, а на самом деле они, покойники, делят вас?
— Ха, да с тобой не соскучишься! Это в экспедиции ценность. Какие покойники, что ты… Это кости, истлевшие и давно перемешанные грабителями. Половины иной раз не хватает, целый костяк — удача. Успокойся, они никому ничего сделать не могут!
— Откуда ты знаешь, что они могут, а чего не могут? Может, они разыграли вас в кости или же в шахматы.
— Недурная идея. — Ей становится весело. — Мой дядюшка был королем… наверное, королем черных…
— А старуха-сова — ладья, однорукий старик — тоже. С толстыми щеками — он слон, а со ржавчиной на лице — пешка…
— И надеюсь, не проходная…
— Кто же тогда мы с тобой?
— Как кто? Я королева… лучше белая. А ты мой раб!
— Не бывает такой фигуры!
Она улыбается и косится лукаво:
— Откуда ты знаешь, какие шахматы… у мертвых?
Уходят они по набережной, по тяжелым гранитным плиткам, без причины смеются чему-то, натыкаются на прохожего, и тот, сторонясь, ворчит:
— Ну конечно, влюбленные… и не лень в такую погоду.
Они делают вид, что не расслышали реплики, взявшись за руки, идут дальше.
А черная паутина играет, но не слышат они ее песен, и на какое-то время образуется брешь в паутине.
Что ж, влюбленность делам не помеха, если дела делать вместе. Итак, на восток, в Азию, навстречу восходу солнца! Стартует самолет с громом, оставляет за собой шлейф черного дыма, ревут реактивные двигатели, поют однообразную песню.
Вы, безликие силы буйные, вы, стихии беснующиеся, вы, мошки, тонко жужжащие, и все твари летучие, вы, змеи, черной кожей лоснящиеся, и все твари ползучие, вы, черви безглазые, под землей копошащиеся, вы, птицы, крыльями машущие, вы, звери, в лесах ревущие, вы, люди, землю возделывающие и землю собой удобряющие, — от вас призываю помощников, прикрепляю к моей нити узлами крепкими!
Вот она, Великая степь! Здесь от гор и до гор ветры пролетают свистящими табунами, и нет им нигде помехи-препятствия. Простор поперек неведомый — сияющая широкая страна, протяжение вдоль неведомое — необъятная вдаль земля!
