Наль Подольский - Повелитель теней: Повести, рассказы
Вот она, Великая степь! Здесь от гор и до гор ветры пролетают свистящими табунами, и нет им нигде помехи-препятствия. Простор поперек неведомый — сияющая широкая страна, протяжение вдоль неведомое — необъятная вдаль земля!
Забелели у курганов палатки, зафырчали автомобили, загорелись костры под котлами, и в древние песни степи вплетаются новые голоса.
Вы, кости пожелтевшие, хрупкие, в прохладной земле тлеющие, вы, горшки, от древней копоти черные, вы, кинжалы бронзовые, позеленевшие, вы, гладкие топоры каменные, — просыпайтесь, долгий сон ваш кончится, жизнь теперь обретете новую, важными, знаменитыми станете! Даже вы, черепки малые, ногами в землю затоптанные, презренные при жизни, ничтожные, — скоро и вы возвеличитесь, на важное лежание ляжете, во дворце на место почетное, и придут вам поклониться люди разных стран и племен!
Играет, дрожит паутина — скоро будет ей прибыль великая, новые нити тянутся, завяжутся новые узелки.
Поздно вечером, когда черное небо принялось разглядывать степь голубыми глазами звезд и от свечек засветились палатки, как большие китайские фонари, вызывает к себе клювоносый племянницу:
— С завтрашнего дня, любезная родственница, ты начальник раскопа. Можешь выбрать любой курган из первых восьми номеров. Да ты уж присмотрела, наверное? Ваш ход, юная леди, делайте вашу игру!
Она готова вспыхнуть от радости, но старается не показывать вида, сохраняет деловой тон:
— Если вы не возражаете, дядюшка, я скажу вам за завтраком.
Встала в рань несусветную, серую и по мягкой холодной траве выходит из лагеря. Серебрятся курганы росой, затаили они в себе время немыслимое, и чудится ей — не она, ее выбирают: как невеста на смотринах смущается.
— Вы, подземные духи древние, темных недр курганов хозяева, хоть я знаю, что нет вас, духи, хоть не верю я в вас, невидимых, помогите мне, духи, пожалуйста, покажите богатый курган, не дайте увидеть могилу разграбленную, никчемную, не введите меня в заблуждение, ибо это мой первый раскоп!
Показался из норки сурок, рыжим столбиком встал и громко стрекочет, ругается, — видно, недоволен вторжением.
— Здравствуйте, господин сурок! Извините за беспокойство, но придется вам рыть новую норку!
Ей становится радостно, весело: что я, глупая, мучаюсь, вот же он, мой курган!
Поднимается солнце выше, горячим, жгучим становится, вгрызаются в землю лопаты, и черные раны раскопов рассекают зелень степи.
Дни за днями идут, слой за слоем снимается насыпь кургана, и вот уже нет насыпи, начинается путь в глубину.
Все чернее становятся согнутые спины рабочих, пот течет по выступающим скулам, пылью щелочки-глаза забиваются.
Каждый день по утрам клювоносый объезжает раскопки. В белых брюках и белой тенниске, с черным пуделем на руках, он заходит в раскоп, обходя брезгливо рыхлую землю. Если что не так делается, клювоносый бросает пуделя и становится на колени, ему подают лопату, либо кисть, либо нож, и он, в назидание подчиненным, мигом наводит красоту и порядок. А потом поднимает пуделя:
— Ах, Пит, как ты испачкался! — и к машине, торопит шофера: — В лагерь, мой друг, поскорее, мне необходимо переодеться!
У племянницы все похваливает:
— Что же, дня через два можно будет вскрывать могилу, и дай Бог вам удачи. Как я вам завидую, родственница: первый в жизни курган! Сколько надежд, сколько удивительных ощущений!
Иногда в чертежи заглянет:
— Гм… недурно, недурно, юноша… но главный экзамен еще впереди… хм… принимать его будут покойники.
Она же все чаще и чаще — пятно ли в земле обнаружится, черепок или косточка — останавливает рабочих с лопатами и берется за нож и кисть. А в глазах блеск азартный, будто в крупной игре выигрывает, хотя под ножом темнеет всего черепок закопченный.
Что поделаешь: ведь археолог кладоискателю младший брат.
Наши двое пока неразлучны, и ему поминутно достаются от нее поручения:
— Натяни-ка вот здесь шнур. А потом нарисуй те камни. Принеси фотоаппараты. Кстати, перед сном не забудь намотать пленку в кассеты. Это что, последняя сигарета? Так о чем же ты думал утром, сбегай попроси у кого-нибудь!
Иногда ему кажется, что и впрямь он попал в рабство. И он был бы, наверное, счастлив, если бы удалось почаще бывать с ней вдвоем.
Иной раз осторожно предложит:
— Давай погуляем немного, посмотри, какой тихий закат.
— Не могу, дневник запустила, ох и влетит мне от дядюшки!
— А потом?
— Потом! Потом спать… если хватит сил дойти до палатки.
Она теперь на раскопе от рассвета и до темноты, и с тех пор, как из земли показались каменные массивные плиты, покрывающие могилу, блеск азарта в ее глазах, что раньше вспыхивал на секунды, горит напряженно и ровно.
Все, что тормозит раскопки хоть на мгновение, ее раздражает.
— Ты с ума сошел: в такую жару — целоваться! И не забудь, под нами могила, покойники могут обидеться. — Она оттягивает тесемку купальника и раскопочной кистью стряхивает с плеча пыль.
— Не понимаю, как женщина, покрытая слоем глины, может вызывать какие-то чувства. Лучше давай-ка взглянем, какие из этих плит попадают в разрез.
— Об одном жалею, — ворчит он обиженно, — что я не покойник и нет у меня могилы: это, видно, единственный путь к твоему сердцу.
— Ну вот, он готов уже ссориться. Тогда давай говорить серьезно, — она садится на борт раскопа, — когда мы сюда ехали, разве я обещала целоваться с тобой каждый день или сделаться твоей любовницей? Нет, не обещала… Это может произойти, но не вымогай у меня этого… и, главное, не употребляй при мне слова «любовь», у меня от него начинается резь в животе… к твоему сведению, я была уже замужем и имею жизненный опыт.
— Хорошо, приму к сведению, — говорит он вяло, лишь бы сказать что-нибудь.
Фу, какая глупая фраза… конечно, она права… для чего ей тупица… и сейчас молчу, как болван… а что я могу ей сказать…
— Нет, ты невозможен! Я уже полчаса подставляю ему губы для поцелуя, а он, как святой Антоний, разглядывает песок!
Он целует ее несколько церемонно, ощущая свою неуклюжесть. Она все же очень добра… если терпит его такого… и сейчас ведь опять ляпнет глупость… словно кто за язык тянет…
— А куда же делся твой муж?
— Ты… ты просто чудо, — от смеха она задыхается, — еще пара таких выходов, и я влюблюсь в тебя без ума! — Внезапно смех затихает.
Приблизив глаза к его лицу, она его внимательно рассматривает, будто видит впервые, ощупывает, как слепая, пальцами. И, словно проверяя ощущения пальцев, прикасается несколько раз губами. Затем отстраняется:
— Дай мне руку, помоги встать… что-то я притомилась сегодня.
Встает, и с коротким смешком:
— Ах да, я тебе не ответила… Я вдова, мой муж умер, — она опирается на его руку, — а сейчас пойдем все-таки посмотрим те камни.
И опять он, как заведенный, измеряет и чертит камни, тянет через раскоп рулетку, перекладывает складной метр и опять измеряет и чертит. Она же ножом и кистью вычищает из щелей землю и смахивает какие-то только ей видимые пылинки, хотя розоватые плиты сфотографированы уже не раз и грани их важно лоснятся на солнце.
Лежат плиты прочно, уверенно, на века были положены, с заклятиями и плачем, и не верится, что можно решиться сдвинуть их с места.
— Молодец, — она смотрит готовый чертеж, и в глазах ее сосредоточенный блеск, — завтра будем вскрывать!
К торжественному моменту прикатил клювоносый. С пуделем на руках, осторожно, чтобы не испачкать белые брюки, поднимается на рыхлую кучу отвала. Собачонка юлит и повизгивает.
— Нет, Пит, на землю нельзя, для приличной собаки здесь грязновато.
Без стеснения, по-мужски, разглядывает племянницу. Недурна, недурна… ведь была таким журавленком… а сейчас все как надо… муж ее, говорят, был человек распущенный… так что с этим тихоней ей, наверное, скучновато…
И старуха не поленилась приехать, ковыляет с клюкой от машины, как всегда в пиджаке покойного мужа.
Оперлась на клюку, смотрит горестно. Это мой, мой курган, окаянные… подавиться бы вам этой могилой… да ведь эта семейка ничем не подавится… пирамиду Хеопса и то проглотили бы… а девчонка бесстыжая, в каком купальнике разгуливает… все прелести напоказ, мальчонка-то слюни пускает…
Все готово. Зарычал трактор, натянулся железный трос, и плита не в одну тонну весом, что исправно охраняла покойника больше двух тысяч лет, поползла по наклонным бревнам прочь от могилы.
А что под плитой — сухая земля да отверстие норки. Выскочил наружу сурок — беда, катастрофа, рушатся своды жилища!
Что же вы, господин сурок? Вам же сказано было: нужно рыть новую норку.
Мечется в раскопе зверек, деться некуда: кругом люди.
Не стерпело тут пуделиное сердце, забился в руках у хозяина, извернулся и — прыг на землю.
