Мария Артемьева - Темная сторона Москвы
Все это Сергей Иванович помнил кое-как.
Еще более смутно запомнилось ему все, что случилось после разговора. Когда он, плохо понимая странные речи, заплакал и попросил его отпустить, убеждая своего мучителя, что не только диссертацию еще не защитил, но даже ни с одной девушкой ни разу не целовался!..
Когда Сергея обнаружили милиционеры — он спал в метро, на скамейке станции «Парк культуры». Он честно пытался вспомнить и объяснить, что же произошло с ним за последние несколько часов. Но так и не смог.
Ему мешало лицо Антона Терентьевича. В сохранившихся кусками воспоминаниях оно оказалось крайне изменчивым: то представало полным и красным, в обрамлении густых черных кудрей, то, текуче преображаясь, вытягивалось, удлиняя череп, нос и суживая губы, то вдруг залезало в туман, и наползали на лицо из клубов тумана седые, щеткой, усы с тонкими комариными ножками…
Непостижимая отвратительная физиономия Антона Терентьевича всякий раз вызывала у Сергея Иваныча Данилушкина рвотный рефлекс.
И это действовало убийственно: при всей научной любознательности думать Данилушкину больше не хотелось. Даже легкие попытки вспомнить приводили к мучительным спазмам. В конце концов Данилушкин сдался. Вся неприглядная правда состояла для него в том, что он, пожалуй, никогда не сумеет разобраться в невероятной, загадочной истории, с ним случившейся.
Анчар
Ботанический сад
(признание эмигранта)
«Сомнение — путь науки. Сомнение — начало научного исследования. Сомнение приличествует ученому», — вот так пафосно напутствовал нас один преподаватель в нашей альма-матер. У большинства студентов он уважения не вызывал, да и я его не любил.
Но дурацкое высказывание помню. Оно до сих пор меня мучает… Сомнение.
В 1969 году мне было 24 года. У меня было незапятнанное прошлое позади, светлое будущее впереди, а также светлое и увлекательное настоящее: любимая работа, друзья… Что еще нужно молодому человеку?
Наверное, любимая девушка. Но я как-то не задумывался об этом.
Мы дружили — я, Андрюшка и Галина.
Андрюшка и Галя были влюблены друг в друга, но я не чувствовал себя лишним: мы все трое учились в универе, вместе пришли в аспирантуру… Работали на кафедре Ботанического сада. Разумеется, мы проводили много времени вместе, и это никому из нас не мешало. Мы просто дружили и радовались «Тройственному союзу», как иногда в шутку называл нашу троицу Андрюша.
Андрей Гончаров — мой лучший и самый близкий друг. Я верил ему во всем и считал примером для подражания. Он был красив, умен, честен. Мне нравилось быть его другом, и я рад был за Галку, которая, между прочим, считалась первой красавицей биофака МГУ, но при всем том была умной и хорошей девушкой. Я знал, что Андрей и Галка намерены пожениться, но о свадьбе они решили не заикаться до тех пор, пока Андрюха не получит хоть какое-то более-менее приемлемое жилье взамен койки в общежитии. Получение жилья откладывалось на неопределенный срок, и на такой же неопределенный срок отодвигалась перспектива свадьбы.
Но ни Галка, ни Андрей по этому поводу особенно не страдали. Во всяком случае, так думал я, их самый близкий друг и товарищ. Их отношения — нежные, как у брата и сестры, — казались мне совершенно естественными, и, как я полагал, они сами воспринимали их так же спокойно.
Впрочем, мне бы в голову не пришло задумываться об их отношениях, если б не трагедия, которая разыгралась в феврале 1969 года.
Катастрофа все изменила. Она навсегда убила мое спокойствие, а в конечном итоге… Да что там говорить — она лишила меня всего, что было в жизни.
Как сейчас помню то утро 15 февраля — ясное, солнечное… Это был первый солнечный день за всю зиму, и так радостно было думать, что скоро весна. Я торопился в оранжерею Ботанического сада, вприпрыжку бежал от самого метро — мы завершали проект, работали последние две недели, мы трое и доктор наук Зельдович, наш научный руководитель.
Но в оранжерею меня не пустили. Какой-то мрачный гражданин в темном плаще остановил меня при входе, спросил документы.
Удивленный, я начал обшаривать карманы в поисках удостоверения сотрудника ГБС. Не нашел — очевидно, забыл дома. Никто никогда не спрашивал у нас удостоверений — всех аспирантов сторожа знали в лицо, а Ботанический сад, по счастью, среди военных объектов не значился, так что пропускной режим особыми строгостями не отличался.
— А что случилось? Меня там ждут…
Сквозь стекло оранжереи я видел, как внутри двигаются люди в форме. Но мне было непонятно, что они там делают.
— Я — старший следователь прокуратуры, Дмитрий Николаевич Архипенко. — Пока я вытягивал шею, выглядывая в оранжерее своих друзей, мужик в плаще вытащил красную корочку и помаячил ею перед моим носом.
— Итак. Вы были знакомы с Галиной Рябоконь?
— Почему… были? — засмеялся я.
Я все еще ничего не понимал.
— Да, я знаю Галю. Мы вместе учились с ней. С ней и с Андрюшей Киреевым…
В этот момент я, наконец, увидел Андрея — его выводили из оранжереи двое мужчин в форме. У моего друга было странное лицо, как будто мертвое. Только теперь я начал догадываться — произошло что-то страшное.
Невольно я кинулся навстречу Андрею. Милиционеры бросились наперерез с какими-то предупредительными криками, задержали меня. Андрей же хмуро покосился в мою сторону и, не глядя в глаза… прошел мимо.
Между прочим, люди в форме крепко держали его за руки, но я осознал, что они обращаются с моим другом как с арестованным, только когда его запихнули в черную «Волгу», стоявшую на дорожке рядом с оранжереей.
— Что происходит?
Я ужасно растерялся. А этот самый Дмитрий Николаевич Архипенко вкрадчиво мне пояснил:
— Ваш, как я понимаю, друг… Ведь он же ваш друг, я правильно понял? Андрей Киреев задержан. Он последний видел покойную Галину Рябоконь вчера вечером. Пройдемте-ка… э-э-э… Антон Маркович. Побеседуем.
Он взял меня за рукав и потащил куда-то. Я совершенно ошалел и не сопротивлялся. Я его практически не слышал первые полчаса. Потом только начал складывать одно к другому, икс к игреку… Так и подобралось из разрозненных кусков фантастическое уравнение с чужими и неизвестными, до сих пор для меня не решенное и не понятое.
Рано утром 15 февраля 1969 года на территории тропической оранжереи Ботанического сада рабочий зеленых насаждений Николай Степанович Аксенов обнаружил тело аспирантки кафедры Ботанического сада Галины Рябоконь.
Девушка была мертва, но не сам факт смерти напугал сотрудника ГБС.
Человек в возрасте и бывший фронтовик, Аксенов многое на свете повидал, но даже его ужаснул вид тела. Лицо умершей было буквально обезображено жуткой гримасой то ли ярости, то ли отчаяния, кожа словно светилась насквозь, приобретя пугающий синеватый оттенок, руки и ноги скрючились под неимоверными углами, искореженные и вывернутые. Тело больше походило на сломанный старый манекен брошенный в пыльном углу.
— Кто мог такое сделать? И как?! Это ж какую силищу надо иметь! — поразился Аксенов.
Ему стало плохо, и он отошел на несколько метров в сторону от тела — подышать. Тут, в окружении тропических лиан, он и заметил знакомого ему Андрея Киреева — тот стоял, беззвучно шевеля губами, глядя куда-то в сторону. Он казался невменяемым, и Аксенов, раз окликнув молодого человека, не стал дожидаться ответа, а припустил к выходу — известить администрацию и вызвать милицию.
Следственная бригада приехала быстро. Вокруг стояли и шептались сотрудники Ботанического сада, а милиционеры и медэксперт вошли внутрь. Андрея коротко расспросили, и он отвечал, казалось, вполне разумно. Только говорил медленно, словно через силу. Да, он видел Галину Рябоконь. Да, они были здесь вместе вчера… Скорее всего, именно он последний человек, кто видел ее живой.
Между тем медэксперт обследовал тело погибшей. Он тоже был потрясен.
— Чем это ей руки ломали? — хмуро поинтересовался следователь, глядя на искореженное тело девушки. И услышал поразительный ответ медэксперта, рассматривавшего труп:
— Внешне — никаких следов. Похоже… судорога.
Медэксперт и сам был удивлен подобным открытием. Тело отвезли в морг для более тщательного изучения, и вскоре первые догадки вроде бы подтвердились: Галина умерла… от внезапной остановки сердца. Ни ран, ни синяков, ни следов насилия, ни каких бы то ни было ядов в организме не обнаружили.
То есть по всем существующим нормам жуткую смерть следовало признать смертью… естественной. Однако сам этот вывод казался противоестественным всякому, кто видел тело несчастной аспирантки.
Андрея Киреева долго и сурово допрашивали в прокуратуре, но выводы медэкспертизы подставили ножку следствию: нет состава преступления — нет преступления. Нет преступления — нет и преступника, так что по закону Андрея Киреева требовалось отпустить.
