Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
— Ну, вот с этим — двадцать! — сосчитал он. Поднял череп и кинул его в мешок к остальным.
Под печным фундаментом бывшей корчмы действительно откопали клад — некоторое количество медных и серебряных монет, замурованных в глиняном горшке. Все это награбленное разбойниками имущество с течением веков успело превратиться в хлам и не представляло теперь даже музейной ценности; владелец взял на память несколько монет, остальное отправили в переплавку.
Судьба исчезнувшего Авраама Тучкова, его приказчика Харитона и всех остальных жертв осталась никому не известной.
Их кости без всяких дополнительных расследований перезахоронили в безымянной могиле на городском кладбище.
А мост-призрак так и не раскрыл никому своих тайн.
БЕЛАЯ МАСКА, ИЛИ ТЕАТР СМЕРТИ
Литейный пр., 51
«Лиц со слабыми нервами просим не входить», — предупреждало объявление у подъезда нового петербургского театра. Уголок афиши отклеился и, трепеща, бился о стену. Злой январский ветер напал, оторвал бумажный лоскут, утащил в темноту.
Публика, торопясь с мороза в тепло, быстро околачивала обувь у порога и, дыша паром, скапливалась перед дверьми фойе. Внутри, за стеклом, затуманенным снежной изморозью, колыхались неясные тени.
Петр Войтеховский, студент Санкт-Петербургского практического технологического института, волнуясь, ожидал у дверей своей очереди.
Странный случай привел его сюда.
Утром двенадцатого января мальчишка посыльный доставил ему на квартиру запечатанный конверт. Вообразив, что это, должно быть, очередной чек от отца, Петр принял конверт и отпустил посыльного, ни о чем не расспросив его.
Но в послании оказался не чек. Там лежал билет — приглашение в театр острых ощущений на Литейном проспекте, о котором столько слухов и разговоров ходило у петербургской публики.
«Сенсация театрального сезона! Одноактная пьеса „Чудеса гипноза“. Представление и настоящие магнетические опыты доктора Робера Гуссе», — гласила типографская надпись на билете. И будущая дата отпечатана чернильным штампом: 13 января 1908 года. К билету некий аноним приложил также лаконическую записку: «Приходите непременно. Вас ждет сюрприз».
Почерк показался Петру смутно знакомым. Кто-то из приятелей решил подшутить? Но студент Войтеховский ни с кем не был особенно близок в Петербурге. Может, родственники? Кузен Алеша из Гатчины?
Петр перечитал адрес на конверте: все верно. И улица, и номер дома — его: «В третьем этаже комната 9, Петру Войтеховскому».
Сладкий флер тайны очаровал студента. В назначенный день и час он был у входа в театр.
Волнуясь, Петр готовился разгадать загадку.
В фойе ничего необычного не оказалось. Публики явилось много. Целая толпа прохаживалась по вестибюлю, обсуждая интерьеры и постановки нашумевшего нового театра.
— Полагаю, господин Казанский[7] нас не обманет, — донесся справа чей-то возглас. — Мне приходилось бывать на лекциях Шарко в Сальпетриере. Надеюсь, получится не хуже.
Студент повернул голову: поблизости разговаривали две дамы и пухлый господин в английском костюме.
— На мой вкус, все это… несколько… brutalite?[8] Зверство-с, я думаю, — шепотом сказала одна из дам, озираясь.
— Ах, бросьте! Гуссе — ученик Шарко. Один из выпускников его неврологической школы, — возразил пухлый господин. — К тому же, примите во внимание: все эти люди больны. Нет никакого сомнения, что здесь им, во всяком случае, лучше, чем ежели пожизненно запереть их в приюте. И потом, это вполне в духе парижского «Гран-Гиньоль»,[9] Наталья Тихоновна.
— Вы все шутите, Лев Кондратьевич! — прошипела дама. Ее собеседник рассмеялся.
— Разумеется! При моей тяге к науке электрофотографические чудеса, которые демонстрируют в «Модерне», мне, конечно, куда любопытнее, и все же…
— Перестаньте, Лев Кондратьевич, вам самому хотелось. Вы любите новинки. Да и профессиональный интерес, я думаю…
Вновь подошедшая компания зрителей оттеснила беседующих, и конец загадочного разговора утонул в кашле, шарканье ног, репликах публики.
Петр стоял, задумавшись, слегка сбитый с толку. Окружающая толпа слилась перед его глазами в одно яркое пестрое пятно, озвученное гулом невнятных, бессмысленно-отрывистых фраз.
И вдруг кто-то тронул его руку. Студент вздрогнул, обернулся и ахнул: перед ним стояла Аннинька. Как будто кто-то сдернул занавес реальности, открыв потусторонний мир.
Слабая улыбка и румянец на девичьих щеках… Если б не они, Петр, несомненно, решил бы, что перед ним призрак. Уже несколько лет никаких известий не было от той, к кому он был так привязан и о ком не переставал думать.
Когда-то Аннинька жила по соседству с Петром. Их разлучило несчастье: мать Анниньки заболела чахоткой и умерла. Родственники забрали осиротевшую девочку и увезли.
Расставаясь, Аннинька обещала писать своему другу каждый день.
Но впоследствии пришла от нее всего одна открытка откуда-то из-под Варшавы — поздравление с днем ангела. На большое письмо, посланное в ответ, отклика не было. Письма все возвращались с пометкой: адресат выбыл.
Со временем боль от разлуки притупилась, но не изгладилась вовсе.
И вдруг — вот она! Взрослая барышня, по-новому красивая, похорошевшая; тоненькая, с матово-прозрачной кожей, напоминающей драгоценный костяной китайский фарфор, с синими прожилками вен на запястьях, с дымчато-серыми глазами, обрисованными, словно тушью, густыми ресницами, — такая родная и близкая и в то же время — совсем иная, незнакомая, восхитительная.
У Петра перехватило дыхание. А девушка сказала:
— Петя, ты не забыл меня? Это я послала билет. Я знала, что ты придешь.
— Как? Откуда… Ты?!
Он хватал воздух ртом, словно рыба, выхваченная переметом из реки.
А светлая радость на ее лице сменилась вдруг испугом.
— Прости, Петя, надо идти. Дождись меня после представления. Нужно поговорить, очень! Ведь ты не забыл меня?
Тонкими пальчиками девушка пожала руку Петра и, наклонившись ближе, прошептала:
— Я тоже тебя не забыла.
Ее дыхание обожгло кожу возле уха; горячая волна плеснула в лицо. Он протянул руку, намереваясь обхватить, обнять… но Аннинька была уже недосягаема. Рука схватила воздух.
— Прости! Меня ждут.
Белозубая улыбка порхнула как светлячок над толпой и пропала; остались засыпанные снегом пальто и шали, краснощекие чужие лица, меховые шапки и горжетки, смех и разговоры обывателей.
Восхищенный, восторженный, весь натянутый изнутри как струна, Петр смотрел в ту сторону, куда скрылась Аннинька.
Студента толкали; он все стоял. Прозвенел звонок, приглашающий зрителей в зал.
Он прошел вслед за всеми и занял свое место в пятом ряду.
Раскатисто прозвучал гонг за сценой, верхний свет погас.
Представление началось.
Из кулис пополз дым, пахнущий мокрой елью.
При свете синих мигающих огней рампы на сцену взошли актеры. Высокий и представительный бородач был, очевидно, сам доктор Робер Гуссе. Рядом с ним, в униформе сестры милосердия, стояла безобразная старуха, голову которой, наподобие испанского плоеного воротника, подпирала целая кипа подбородков. Горбун с заячьей губой — уродливая карикатура на влюбленного Пьеро — размахивал длинными рукавами смирительной рубашки. Юноша с грубым лицом дегенерата стоял у края сцены. А потом появилась она — девушка в простом белом платье и маске без украшений и узоров. Аннинька.
Петр даже под маской узнал ее — по тонким запястьям с голубыми прожилками и серебряным ободкам браслетов, которые тихим звоном сопровождали ее шаги.
— Уважаемая публика! — обратился к залу чернобородый Гуссе. Говорил он почти без акцента. — Нынче я демонстрирую вам чудеса целебного гипноза. Наукою доказано: во сне человеческое сознание открыто внушению, и это позволяет медику благотворно воздействовать на людей с расстроенными нервами и помраченным рассудком.
Выстроив участников представления в ряд, доктор встал напротив них и принялся выполнять пассы обеими руками, заглядывая в глаза и бормоча что-то вполголоса.
Отдельных слов из зала было не разобрать, слышалась только общая интонация. От этого вся картина производила впечатление пугающей ворожбы.
Гуссе дотронулся узловатым пальцем до лба каждого актера, и все они, один за другим, с кукольной послушностью закрыли глаза.
— Вот стадия первая — погружение в гипнотический обморок, называемый летаргией. Сейчас последует стадия вторая: каталепсия! — возвестил магнетизер. Он ткнул рукой одного, другого, третьего — замершие в загадочном сне повалились на пол с деревянным кегельным стуком.
Вздох испуга прокатился по залу.
