Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга
Подобная мысль способна свести с ума.
И что тогда защитит нас всех перед лицом зла?..
До конца я в эту его теорию так и не поверил.
Какая связь имелась между Семагиным, Мишей Новиковым, Николаем Радкевичем и Джеком Потрошителем? Какое могло быть между ними связующее звено?
Кто был по-настоящему виноват в их безумии и маниакальном стремлении к убийству? Сходные врожденные устремления, жизненные обстоятельства или сама Идея убийства, очищающего мир от греха?
Не знаю. Я всего лишь врач-психиатр, и не слишком хороший: в своем деле мне не хватает самоотверженности. Я ведь не желаю по-настоящему глубоко погружаться в потемки сознания больных. Я опасаюсь повстречать в них собственное отражение.
Для меня все смутное понимание и страх перед нераскрытой загадкой воплотились в той незатейливой песенке, которую я когда-то услышал в больничном коридоре родимой Пряжки:
Там, где лихо повстречается с бедой,Позатянет все крапивой-лебедой,А если смерть с косою где пройдет —Кровяникою тропинка зарастет.
О реинкарнации же я и вовсе ничего знать не хочу. Не надо.
МОСТ-ПРИЗРАК
Петроградская сторона
На углу Кронверкской улицы стоял когда-то деревянный дом.
В 1911 году прежний его владелец умер. Наследник, не испытывая ностальгической привязанности к случайно доставшейся ему рухляди, рассудил, что в ремонт прогнившего строения деньги вкладывать — все равно что в крысиную нору их метать, однако земля в столице стоит недешево. Поэтому решено было старый дом снести, а площадку использовать под строительство другого здания.
И вот артельщики из-под Пскова принялись ворочать лопатами землю, копать котлован под новый фундамент во дворе семнадцатого дома.
В пятницу, в три часа пополудни один из них, Емельянов, с размаху всадил лопату в грунт, она ударилась обо что-то твердое и застряла.
Артельщик выругался, потащил лопату обратно, но она засела прочно. На зов первого подошел второй артельщик: вместе, приложив мощное усилие, мужики лопату выдернули, едва не обломив ее черенок, а с нею вместе выворотился наружу немалый пласт трухлявой, хотя все еще плотной древесины и вдобавок — человеческий череп, желтовато-коричневый, перекошенный набок и кривозубый. Артельщики ахнули, побросали инструмент, закрестились.
Прибежал подрядчик. Мужиков отогнал, поворошил раскоп.
И открылся в земле деревянный настил, сверху еще вполне крепкий — видимо, это были полы старого здания, ушедшие с годами глубоко в землю.
Вытащили одно бревно, другое — внизу оказалось несколько человеческих скелетов.
Дело выходило совсем подозрительное. Подрядчик, не желая впутываться в уголовщину, остановил работы и побежал докладывать о находке.
Артельщики, бурно обсуждая между собой происшествие — к чему здесь человечьи кости лежат и не клад ли тут часом зарыт — вылезли из ямы, уселись в теньке на перекур.
Котлован опустел, и только выброшенная на дно ямы черепушка одиноко щерила невеселый кладбищенский ухмыл.
* * *— Что это они там разгалделись?
Александра Волынцева, дочь адвоката Волынцева, сидела на подоконнике в своей комнате и, скучая, разглядывала двор. Какое-то время ее занимало глядеть, как трудятся артельщики-земплекопы внизу, но теперь и они ушли, и во дворе семнадцатого дома не осталось совсем ничего интересного — извлеченный из земли череп с подоконника не просматривался. А жаль.
С детства Саша Волынцева носила в душе восторженную тягу ко всему мистическому, иррациональному, жуткому и необъясненному. Череп ее порадовал бы.
Она нервничала теперь, сидя на подоконнике, потому что ждала. Ни одного праздника в своей жизни она не ждала так, как нынешней пятницы. Всю неделю ее мучило, что дни размазываются тягучей патокой — с того самого момента, когда мать, торжественно блестя глазами, объявила: задуманное предприятие удалось. Госпожа Алимова, самый известный медиум Санкт-Петербурга, обещала быть на их светском рауте. Сегодня.
Саша задернула занавеску и начала расхаживать по комнате, обкусывая заусенцы на пальцах. Еще немного, и она изглодала бы и ногти — привычка, за которую ее с пяти лет безжалостно била по щекам нянька, но тут в квартире раздался звонок.
Заливистое электрическое пение заставило сердце Саши трепыхаться воробьем.
Ей пришлось усилие над собой сделать, чтобы не выбежать навстречу гостье, а выйти степенно.
Госпожа Алимова превзошла самые смелые Сашины ожидания. Она была восхитительно странной.
Непропорционально маленькая голова с налезающими на глаза черными кудельками, жирная морщинистая шея, обмотанная в несколько ярусов жемчугом и ожерельем с резными подвесками из слоновой кости. Безумных красок шифоновый наряд на шелковой подкладке — шелестящий, переливчатый и развевающийся от малейшего движения воздуха. А лицо…
У Саши сердце замерло, когда она увидала сердито поджатые морщинистые губы, вздернутый нос и подведенные черной краской, удлиненные на манер египетской Клеопатры глаза.
Руки, напоминающие когтистые птичьи лапы, перебирали четки со странными брелоками в виде удлиненных крестов, полумесяцев, звездочек и каких-то еще неизвестных Саше символов.
Госпожа Алимова имела вид тринадцатой феи, явившейся в самом конце праздника, чтобы погубить принцессу черным заклятием и отомстить ее неразумным родителям — королю и королеве.
— Очень рады вас видеть, — прошептала мать Александры, пораженная внешностью женщины-медиума. Адвокат Волынцев молча поцеловал руку у старой ведьмы.
Алимова благосклонно кивнула и, увидев Александру, закрыла глаза.
— Сегодняшняя медитация, несомненно, будет удачной. Я ощущаю… некие вибрации.
От этого сообщения банальные слова приветствия, которые Саша держала в уме, рассыпались прахом: восхищенно онемев, девушка молча проследовала за госпожой Алимовой в гостиную. Шею и плечи ее щекотали целые стада холодных мурашек: вот оно, сейчас, сейчас… Темный час приближается.
Алимову представили гостям. И начался вечер, окутанный сладким очарованием жути.
* * *За ужином почти все приглашенные большей частью помалкивали. Только литератор, господин Л., недавно выпустивший два весьма успешных мистических романа, желая поддержать свое реноме эксперта по сверхъестественному, неожиданно, без всяких просьб со стороны поведал гостям инфернальную историю.
Сославшись на петербургских старожилов, Л. рассказал, что еще во времена царя Петра Великого, когда для городского строительства со всей земли русской были привлечены откупщики, подрядчики, лесоторговцы и прочая деловая братия, во вновь возводимой столице завелась нечистая сила.
Уж больно много лихоимства, жульничества и обмана производили в новом городе желающие поднажиться предприниматели. Не смогли черти пройти мимо такого рассадника грехов.
Мостов в те времена в городе было мало, а нужда в них имелась огромная — для сообщения между островами и разными частями строительства.
Вот и придумали черти хитроумную вещь: призрачный мост-двойник.
Требуется, бывало, купцу или вору-подрядчику перейти на другую сторону. А черти тут-то и подловят: напустят на реку туману, во мгле моментально человек потеряется, заблудится… Выходит к знакомому мосту, а что-то с ним вроде бы и не то. Зыбкий он и будто бы даже на месте не стоит. Идет человек — и не узнает ни местности вокруг, ни самого моста.
Потому что не мост это на самом деле, а чертова обманка — призрак. И кто на такой мост ступит — уходит по нему прямиком в адское пекло и никогда уже не вернется обратно.
А мост-призрак постоит, да и растворится поутру. В другой раз снова объявится. Так и гуляет по городу, уводя грешников в ад без покаяния.
— Любопытная история. И какой же из нынешних наших мостов двойника имеет?[6] — спросил, вытерев салфеткой рот, господин Фролов, дальний родственник Волынцевых.
Литератор Л. осекся.
— Двойника? Я разве сказал о двойнике? Я, собственно… А впрочем… — Литератор Л. почему-то растерялся.
— Я думаю, это Аптекарский мост! — высказался хозяин дома. — Если с петровских времен… то ведь Аптекарская переправа — одна из самых старых в городе.
— А почему не Гренадерский? — спросил господин Фролов, улыбаясь. — Я даже слышал, что его-то как раз перемещали. На место Сампсониевского моста.
— Нет-нет, господа. Я полагаю, речь идет о Тучковом мосту, — вмешался литератор Л. — Я собирался написать именно…
— Позвольте! Так вы эту историю с чьих-то слов передаете или сочиняете? — обиженно насупился Фролов.
— Э-э-э… Не то чтобы сам. Это было бы слишком… Как бы это…
