Мария Артемьева - Темная сторона Москвы
Следующее помещение балагана представляло собой тесную площадь средневекового городка в базарный день. В такие дни в городках обычно намечались публичные казни. Оно и понятно: простому люду было удобно провести время и с пользой, совершая покупки, и весело — поглядеть на мучения преступника. Власти же полагали необходимым донести до населения правильные идеи, а именно: устрашись, всякий злодей, глядя на муки себе подобного, и не греши против власти, ибо наказание ужасно и неминуемо.
Большая часть добрых горожан, глазеющих на публичную казнь вора, была просто нарисована на стене. Но были и куклы: у каменной стены городской ратуши стояли крестьянин с семейством — женой, стариком-отцом и тремя детьми, а возле эшафота располагался католический священник в лиловой рясе. Он как бы напутствовал и благословлял приговоренного к казни.
Преступник же в немом крике раскрывал ужасающе красный рот с выщербленными зубами, а правая рука его, из которой хлестала кровь, валялась под эшафотом, отрубленная гуманно, с помощью гильотины.
Бродячий пес под деревянным помостом уже нацелился этот обрубок утащить, дабы полакомиться человечиной на свободе.
Композиция казни неизменно вызывала вздохи ужаса у посетителей. В момент, когда сани с гостями аттракциона приближались к этому залу, лезвие гильотины как раз падало вертикально, создавая полное ощущение того, что суровая экзекуция состоялась только что, буквально на глазах посетителей.
И так происходило всякий раз, когда поезд подъезжал к гильотине. Опоздать на казнь было невозможно. Здесь имелась одна хитрость — до того как подъехать к залу с эшафотом, сани, двигаясь через тоннель, цепляли в секретном месте нужный рычажок. Он сообщал движение следующему рычажку, тот — еще одному, и так, один за другим, с точно рассчитанной по времени задержкой, в нужный момент рычажки отпускали пружину, а она бросала вниз лезвие гильотины.
Просто и эффектно. Немец подергал туда-сюда ручку секретного рычажка, убедился, что ход его плавен и легок, механизм исправен и работает надежно. Улыбнулся и, оглянувшись на пустой гулкий тоннель, шагнул в зал на базарную площадь, чтобы и там все проверить.
В первый момент ему показалось, что все в порядке: так же застыла от ужаса крестьянская семья у стены ратуши, так же приторно улыбается католический священник, благословляя вора на казнь. Так же хищно скалится пес под помостом.
Немец повернулся, чтобы продолжить обход, но тут его уха достиг какой-то посторонний звук, никак невозможный в этом месте. Что-то шевельнулось за худощавой спиной Вильгельма Копфа.
Он взглянул и… затрясся от ужаса.
На эшафоте у городской ратуши, там, где должен был располагаться казнимый вор… воров было ДВА.
Еще одна фигура возникла на помосте! Причем эта, в отличие от первой, не откинута была назад, а, напротив, наклонилась сильно вперед, свешивалась из-под опущенного ножа гильотины.
Встревоженный Вильгельм Копф быстро подвинулся и пощупал шею этой новой фигуры. Он не верил своим глазам. Страшился поверить!..
Но это точно была не кукла, а живой человек. Вернее сказать: был живой. Раньше. ДО ТОГО, как Вильгельм Копф дернул рычажок в тоннеле.
Нож аттракционной гильотины не был остр. Он вообще не был заточен. Но пружина, возвращающая нож на место, была достаточно крепка, а сама конструкция — тяжеловесна, из прочного железного листа. Вероятно, аттракционная гильотина перебила всем своим весом шейный позвонок странного человека, непонятно как и для чего забравшегося внутрь механического балагана.
Добродетельный Вильгельм Копф и его сотоварищ скандала весьма опасались. Еще более пугала их мысль о вмешательстве властей. Посовещавшись, решили они, что злосчастье требуется сохранить от всех в тайне. Вот только как это сделать?
* * *На следующий день в аттракционе появились изменения: городская площадь, помимо эшафота, украсилась виселицей с удавленником на веревке.
— Ой, гля, как на Федьку Зверева похож! — восхитился Пантелеймон Антипов, тыча пальцем в жалкую фигуру повешенного. — Гля-ка, гля!
Антипов, будучи соседом негоцианта с Нижней Масловки, сходству чрезвычайно обрадовался.
— А и точно! Вылитый Федька Зверев! Вишь, немцы-то как его разделали, — лениво согласился приятель Антипова, полицейский пристав Васильков. Вместе они только что въехали в тоннель «Ужасного путешествия». — Федька, подлец, от кредиторов, говорят, удрал… Ловкачи немчура!
Антипов засмеялся.
Удавленник понравился публике.
Впоследствии мастер-кукольник скопировал с мертвого тела все характерные черты, а ненужные останки, непригодные к длительному хранению, скрыли, закопав в земле.
Негоциант Федька Зверев, страстно желавший попасть в механический балаган, удовлетворил свое любопытство так полно, как и не мечтал. В качестве балаганной куклы он сделался незаменимой частью инфернального механизма.
Замерзшие
Чистые пруды
Гимназисты 2-й мужской гимназии с Елоховской улицы и гимназистки Человеколюбивого общества с Маросейки зимою встречались обыкновенно на Гордеевском[4] катке, что на Чистых прудах недалеко от Золоторожского[5] моста. Веселье, молодость, атмосфера непреходящей влюбленности, царившие здесь, заслужили этому катку особое прозвище Ухажерского.
Но в начале 1854 года от Ухажерского катка неожиданно отвернулись многие его посетители-завсегдатаи.
С Ухажерским катком оказались связаны события ужасные и необъяснимые, взбудоражившие всю московскую публику.
А было так. К празднику Рождества на Чистых прудах владельцы катка организовали выставку ледяных скульптур, для чего специально с Яузы доставили выпиленные изо льда монолитные глыбы. Пригласили нескольких мастеров-художников.
Художники трудились над глыбами, вырезывая изо льда — кто копию собора Василия Блаженного, кто Деда Мороза с санями, кто оленей и белочек. Ледяное ваяние для москвичей было тогда в новинку и вызвало много интереса. Газеты писали о сказочной красоте вернисажа, в особенности после включения вечерней иллюминации. Фантастическое, говорят, было зрелище.
Художник Брунов завоевал первый приз — за ледяную скульптуру фигуристки. И столь высоко вознесла его критика и похвала публики, что прямо прославился, сделался модным портретистом.
А младшекласснику Вальке Воробьеву из гимназии на Елоховской повезло не меньше: ему совершенно случайно удалось подслушать один секрет этого Брунова. Валька обожал вертеться рядом со старшеклассниками, но они в компанию никогда его не принимали. И вот теперь у него появилась надежда… Нечто, чем он сумеет привлечь внимание своих кумиров.
Утром, едва завидев в коридоре гимназии своего идола, великолепного Аркадия Баранова, Валька, суетливо дергаясь, забежал вперед перед Киселевым и Барановым, известными и популярными в гимназии личностями, учениками 7-го класса, шедшими в толпе своих приятелей, соратников и подлипал.
— А я знаю, с кого Брунов свою фигуристку делал! — выкрикнул Валька, брызгая слюной и егозя. — Это портрет! Я точно-точно знаю. Я от его самого подслушал!
Вальку не сразу заметили. Сперва Киселев отмахнулся от него, как отмахиваются от комарья в лесу. Но Аркаша Баранов — самый красивый парень в школе, у него пробивались уже первые усики, и это вызывало дикую зависть Вальки Воробьева, все еще слишком похожего лицом на девочку, — барственным жестом остановил приятеля:
— Погоди-ка, Кисель!.. Эй, малой, как тебя? Это ты про фигуристку на Ухажерском? За которую первый приз дали? Она красотка. Ну так и с кого ее Брунов делал?
— Я — Валька. Валентин Воробьев, 4-й класс, будем знакомы. — Стараясь держаться солидно, Валька заявил внушительно: — Фигуристку он делал с Соньки Краузе, его собственной племянницы. — И он выложил свой ударный козырь. — Я даже знаю, где она живет! Могу показать!
— А ну линяй отседа, карась! — Вертясь перед Аркашей Барановым, Валька случайно наступил на ногу огромному Киселеву, и тот отвесил ему подзатыльник.
— Да нет, отчего же… Она точно красоточка! — ухмыльнулся Аркаша. И вдруг притянул к себе Воробьева за шиворот. — Значит, знаешь, где она живет? Хм. Я бы с ней познакомился.
В это время затрещал звонок, и дежурные дядьки принялись загонять учеников в классы.
— После шестого урока сходим — покажешь! Понял, салага?!
У Вальки было четыре урока, и, следовательно, конца шестого ему придется дожидаться, мотаясь где-то по холоду. Домой пойти нельзя, мамка обратно гулять не пустит. Эх! Но ведь чего не сделаешь ради возможности перед всей школой покрасоваться в обществе Аркаши и Киселя?! Да даже и вовсе отморозиться не жалко!
