Бен Ааронович - Реки Лондона
— Да уж, — кивнула она, бросив на меня проницательный взгляд, — теперь я понимаю. Ловко придумал ваш мастер, что взял в ученики именно вас. А еще говорят, старую собаку новым трюкам не выучишь.
На протяжении последних двух недель я выслушивал столь же непонятные комментарии от Найтингейла. Поэтому успел разработать хитрый прием для подобных случаев — услышав очередной туманный афоризм, я сразу же менял тему.
— Как вы стали богиней Темзы? — поинтересовался я.
— Вы уверены, что хотите это знать? — переспросила она, но было заметно, что мой интерес ей льстит.
Все любят говорить о себе, это факт. Девять из десяти чистосердечных признаний являются следствием естественного стремления человека выговориться, рассказать внимательному слушателю историю своей жизни. Он и выговорится, сообщив в числе прочего, как так получилось, что он убил своего партнера по гольфу клюшкой.
Мама Темза в этом отношении ничем не отличалась от других. Более того, боги, как я потом понял, любят поговорить о себе даже больше, чем люди.
— Я приехала в Лондон в 1957 году, — начала Мама Темза. — Но тогда я не была богиней. А была просто глупой деревенской девчонкой, которую не помню как звали. Я приехала учиться на медсестру, но, сказать по чести, медсестра из меня была никудышная. Мне никогда не нравилось находиться рядом с нездоровыми людьми, и к тому же в моей группе было слишком много игбо.[14] Из-за идиотов-пациентов я провалила все экзамены, и меня выгнали. — Мама Темза громко цыкнула зубом. — Да, выкинули прямо на улицу. А мой прекрасный Роберт, который ухаживал за мной целых три года, вдруг возьми и скажи: «Я не могу больше ждать, пока ты решишься, и поэтому женюсь на белой сучке из Ирландии».
Она снова цыкнула зубом, и по комнате словно прокатилось эхо, ибо остальные женщины сделали то же самое.
— Мне было так плохо, — продолжала Мама Темза, — что я решила покончить с собой. Да, вот так меня обидел тот парень, напрочь разбил мне сердце. И я отправилась на мост Хангерфорд, чтобы броситься с него в реку. Но под ним вовсе не река, а железная дорога, а то небольшое ответвление, что для пешеходов, было тогда очень неопрятным. Кто только там не жил — и бомжи, и тролли, и прочие гоблины. Не годится порядочной нигерийской девушке совершать самоубийство в подобном месте. Мало ли кто может увидеть? Тогда я пошла на мост Ватерлоо, но, когда добралась, увидела великолепный закат. В его отблесках все вокруг было такое красивое, что я просто не могла заставить себя прыгнуть вниз. Потом стемнело, и я пошла домой ужинать. На другой день я встала с утра пораньше, села в автобус и поехала на мост Блэкфрайерс. Но на северном конце его стоит эта проклятая статуя королевы Виктории. Стоит спиной к реке, да, — но подумайте, какой был бы конфуз, если бы она вдруг повернулась и увидела меня на парапете?
Остальные женщины покивали, выражая полное согласие.
— С моста Саутворк я броситься уж никак не могла, — проговорила Мама Темза. — И вот после долгих скитаний я оказалась — как вы думаете, где?
— На Лондонском мосту?
Протянув руку, Мама Темза потрепала меня по коленке.
— Да, это был старый Лондонский мост, который потом продали тому милому джентльмену из Америки. Есть же люди, которые знают, как ублажить реку. Два барреля «Гиннеса» и ящик рома «Барбанкур» — вот это дело!
Умолкнув, Мама Темза отхлебнула чаю. Вошла Беверли с тарелкой пирожных с кремом и поставила ее так, чтобы удобно было брать. Я и сам не заметил, как взял одно из них, но тут же положил на место. Беверли фыркнула.
— Посреди старого Лондонского моста была маленькая часовня Святого Бирина, и я, будучи доброй христианкой, решила, что это как раз самое подходящее место. Я стояла там и смотрела на запад. Начинался прилив. Лондон тогда еще был портом, но порт этот уже умирал, подобно старому человеку, который прожил долгую, интересную жизнь и сохранил в памяти множество разных историй. И теперь он боялся слабости, боялся, что никто о нем не позаботится, — потому что в реке уже не осталось ни единой сущности, способной позаботиться о старике: ни ориша,[15] ни прочих духов. Вообще никого. Я услышала, как река зовет меня по имени — по прежнему имени, которое я забыла. Она говорила:
— Тебе плохо, мы видим это. Ты плачешь, как дитя, и виной этому мужчина.
И я ответила:
— О река, мой путь сюда был так долог, из меня не получилось медсестры, и любимой женщиной я тоже не стала, потому что мой мужчина разлюбил меня.
И сказала мне река:
— Мы можем унять твою боль, сделать тебя счастливой, подарить тебе много-много детей и внуков. Весь мир будет принадлежать тебе и положит к твоим ногам свои дары.
— Что ж, звучало заманчиво, — продолжала Мама Темза, — и я спросила: «Что я должна сделать? Чего вы хотите?»
«Ничего, — ответила река. — Кроме того, что ты и так хотела сделать».
И я прыгнула в воду — плюх! И опустилась на самое дно. И знаете — там, на дне реки, полным-полно такого, что вы просто не поверите. Скажу только одно — это все хорошо бы достать, вот что. — Она вальяжно махнула рукой в сторону реки. — Я вышла из воды у доков Уаппинга — там, где раньше казнили пиратов. И с тех пор не покидаю этого места. Темза — самая чистая из промышленных рек Европы. Как думаете, почему? Вспомните Свингующий Лондон,[16] клевую Британию,[17] Барьер на Темзе[18] — думаете, это все просто так?
— А Купол Тысячелетия? — спросил я.
— Да, сейчас это самая популярная концертная площадка в Европе, — кивнула богиня. — Девы Рейна специально навестили меня, чтобы посмотреть, как он устроен.
Она многозначительно посмотрела на меня. Я же терялся в догадках, кто такие девы Рейна.
— Возможно, Отец Темза видит все это несколько иначе, — предположил я.
— Папаша Темза, — презрительно фыркнула Мама. — В молодости он дал ту же самую клятву, стоя на том же месте, где стояла я. Но сам ни разу после Великого Зловония 1858 года[19] и не появился ниже Теддингтонского шлюза. Даже после того, как Базалгетт[20] установил свои коллекторы. Даже когда начался Лондонский блиц[21] и весь город был в огне. И он еще заявляет, что это его река!
Мама Темза горделиво выпрямилась в кресле, словно позируя для парадного портрета.
— Я вовсе не жадная, — сказала она, — пусть он владеет Хенли, Оксфордом и Стейнзом. Но Лондон будет моим, и все дары мира лягут к моим ногам.
— Мы не можем допустить, чтобы ваши слуги конфликтовали друг с другом, — сказал я. Веское «мы», обозначающее королевское правосудие, — очень важный фактор в работе полисмена. Оно как бы напоминает вашему собеседнику, что за спиной у вас стоит могущественная Лондонская полиция — организация, облеченная огромной властью и располагающая таким штатом, что может, если надо, захватить небольшое государство. И, всякий раз употребляя это «мы», сотрудники надеются, что вся остальная контора разделяет их мнение.
— Папаша Темза сам нарушает границы, — заявила Мама Темза, — это он должен отступить, а не я.
— Мы переговорим с Отцом Темзой, — сказал я. — А вас просим призвать к порядку ваших слуг.
Мама Темза, склонив голову набок, поглядела на меня долгим, задумчивым взглядом.
— Вот что, — сказала она наконец, — даю вам срок до фестиваля цветов в Челси. Если к этому времени вы не урезоните Папашу, мы сами возьмемся за дело.
Ее королевское «мы» звучало гораздо более по-королевски, нежели мое.
Переговоры были окончены, мы обменялись любезностями на прощание, и Беверли Брук повела меня к выходу. Выходя в прихожую, она намеренно задела бедром мое бедро. Меня моментально бросило в жар, но на сей раз центральное отопление было ни при чем. Искоса бросив на меня лукавый взгляд, Беверли открыла дверь.
— Пока-пока, Питер, — улыбнулась она. — Увидимся.
Вернувшись в «Безумие», я застал Найтингейла в читальном зале. Здесь в беспорядке стояли кресла, обитые зеленой кожей, скамеечки для ног и приставные столики. Вдоль стен два ряда книжных шкафов красного дерева смотрели друг на друга огромными стеклянными витринами. Найтингейл честно признался, что в прежние времена сюда в основном заходили с целью вздремнуть после обеда. Он же в данный момент занимался разгадыванием кроссворда в «Дейли Телеграф».
Я сел напротив, и он поднял на меня глаза.
— Что скажете?
— Она правда считает, что она богиня Темзы, — сказал я. — Неужели это действительно так?
— Не слишком умный вопрос, — проговорил мой наставник.
Появилась Молли, как всегда бесшумно, и принесла кофе и печенье с кремом. Я подозрительно глянул сначала на печенье, затем на экономку, но лицо у нее, как обычно, было совершенно непроницаемое.
