Времени нет - Рустем Халил
— Что — зачем?
Григорий Гарда поднял руку, указывая на раскинутый внизу город.
— Посмотрите. Что вы видите перед собой? Заполненный туристами Крещатик. По мостовой Шелковичной ползут автомобили. Молчит глыба «Олимпийского», готовясь к завтрашнему дню. Военный вертолет пролетел над нами. Люди в десятках ресторанчиков внизу едят стейки и пьют вино. А мы здесь, сверху, мы архитекторы этого всего.
Гарда небрежно швырнул с крыши найденную монету.
— Кто считает, что власть — это уважение, смирение, деньги и женщины. Конечно. В частности. Но не это главное, — продолжил он. — Власть — это архитектура. Вот что манит больше всего. Вот самый сильный наркотик из всех. Мы в центре тысячи процессов одновременно. Все вокруг превращается в кирпичики, из которых мы можем строить свой мир. Захотим — и на паркингах не останется дорогих машин или наоборот — ресторанов с вином и мясом станет больше, потому что больше людей смогут это позволить себе. Захотим — и военные вертолеты перестанут летать в госпиталь рядом с нами, или наоборот — заполнят небо. Захотим — «Олимпийский» примет финал Лиги чемпионов, или наоборот — опустеет и развалится. От нас зависит, будут ли на Крещатике толпы туристов с фотоаппаратами или протестанты с вырванной брусчаткой. Разве есть что-нибудь прекраснее? И разве человек в здравом уме откажется от этой силы?
Власть не падает в руки сама — если так и случается, люди слишком быстро ее теряют. Власть выгрызают зубами и выбивают кулаками. За нее приходится платить, иногда самую высокую цену, — голос Гарди задрожал. — Чаще всего идти на такие жертвы, на которые мы бы не согласились, если бы знали о них в начале пути.
Но эта плата не единственная причина, почему с властью так трудно расставаться. Больше ранит другое. Нас пленяет картина мира, который мы постепенно создаем. И, расставаясь с властью, мы расстаемся с миром, который могли бы построить. С миром, который перейдет в руки других и будет строиться уже по другим принципам. Мы знаем наши слабости, но все же понимаем, насколько мы искусны на своем месте. А у тех, кто придет за нами, нет ни нужного опыта, ни нужной фантазии. В их мире нам не хотелось бы жить. В их мире никому бы не хотелось жить. Посмотрите вниз — видите этих людей? Мы их последняя надежда!
Поэтому так важно, чтобы мы оставались на тех местах, где мы нужны. Поэтому так важно не забывать, что мы рискуем не своими креслами — мы рискуем будущим этой страны, которая в одной руке держит бокал, а в другой — автомат.
Гарда потряс кулаками, в одном сжимая воображаемый бокал, а в другом — оружие. Если бы так поступил сам Антоненко, он мог бы повести за собой в бой. Но сказанное Гардой не заставляло сердце биться сильнее.
Казалось, глава администрации выговорил свой лунный словарный запас. Только теперь Эдем понял: если бы у Гарди была хоть капля харизмы, он мог бы стать самодостаточным политиком. Ему никогда не понадобилось бы штурмовать власть с помощью Антоненко — он сделал бы ставку на себя самого и когда-нибудь стать Президентом. Но если даже такие речи не трогают, то твой максимум — глава президентской администрации.
Гарда начал хлопать себя по карманам. Его расстроило собственное откровение, и теперь он напоминал профессора, который вдруг вывел на доске математическое открытие и не может поверить, что в его формулу не закралась досадная ошибка.
— Каждый из наших предшественников думал, что он лучший вариант из возможных. Что только он знает, в каком направлении правильно повести страну, сказал Эдем. — И вы можете назвать хотя бы одного президента, который был бы прав? Боже мой, но за свою короткую историю наша страна уже дважды вышла на баррикады против правящего режима!
— Предыдущие президенты были не на своем месте, — ответил Гарда. — Почти всегда их главы администраций вели свою игру. Мы первая команда, которая была вместе с начала каденции и до конца. Потому что мы с вами не играем, а вместе работаем во благо страны. И это одна из причин, почему нас нельзя сравнить с предшественниками.
Гарда вынул из кармана тонкую сигару в целлофановой обертке — должно быть, носил ее для такого случая, развернув же, понял, что нет спичек. Эдем подумал, что сигара улетит за монетой, но Гарда начал вертеть ее в пальцах.
— В следующие пять лет страна без нас не справится, — продолжал он. — Осмотритесь, кто рвется на наше место? Одни популисты, другие шестерки олигархов, на третьих клейма негде ставить — столько партийных флагов они сменили. И все вместе они — непрофессионалы. Это они смогут поднять экономику или выгнать из страны окупантов? Но они первые два года потратят только на то, что будут разбираться как все работает.
— Но ведь и мы не смогли.
— Сможем, — Гарда прижал сигару к носу и глубоко вдохнул. — Жаль, выветритесь, пока я найду спички… Еще сможем. У нас было всего пять лет. Разве можно за это время успеть починить то, за что никто толком не брался? И потом мы ведь тоже учились. А теперь нам раскачка не понадобится. Надо только пережить перевыборы. И сколько там осталось? Всю неделю — пусть и самая тяжелая из всех, что были и будут. Мы справимся — куда денемся? Уже завтра станет ясно, что победа у нас в кармане.
— Завтра? — смутился Эдем.
Он упомянул социологические прогнозы, которые читал на прошлой неделе. Действующий президент Антоненко занимал у них третье место и не имел шансов попасть даже во второй тур. А Гарда был уверен в победе в первом. То ли глава администрации откровенно лгал ему, то ли его оторванность от реальности достигла фантасмагорических масштабов.
Гарда ответил не сразу. Он смотрел как зачарованный на стадион напротив. Когда обернулся, Эдем увидел хищника, ощутившего запах крови. На мгновение Гарда вырос в великана, которому мало пяточки этой крыши. Он неожиданно Эдем отступил на шаг.
— Завтра, — ответил ему Гарда. — Будьте готовы. Вы меня понимаете.
