Замечательный предел - Макс Фрай
Миша сидел и слушал, не удивлялся, хотя это было действительно странно – как можно узнать человека из бывшей несбывшейся жизни, не вспомнив весь остальной контекст? И как Томка, только сегодня утром обретший свой настоящий дом и заново его потерявший, может молчать об этом в обществе старых друзей? И зачем? Мы с Юрате не просили его держать это в тайне. Или она попросила, а я пропустил? – думал он, но вполне равнодушно, не испытывая ни эмоций, ни желания разобраться или хотя бы просто вступить в разговор. Вроде бы совсем не устал, да и выпил только пару глотков глинтвейна, но его охватило блаженное оцепенение, как бывает на границе яви и сна.
Иногда до него доносились реплики, которые были бы уместны в «Исландии», а не здесь. Про удачный ремонт беседки Сердец в Бернардинском – мы опасались, что строители всё испортят, а они аккуратно вернули сердца на место, не измяли, не разбили, не потеряли, ничего не сдвинули ни на сантиметр. И что осенью должен приехать какой-то испанец, написавший симфонию специально для наших храмовых колоколов. И что теперь в портовой кофейне в обед всех желающих кормят рыбацкой ухой. И что шутники с городского радио на этой неделе в конце каждого выпуска новостей читают прогноз погоды на разных планетах: «на Сатурне похолодало до минус ста семидесяти четырёх градусов Цельсия, зато ветер заметно ослаб, всего триста метров в секунду, вполне можно выйти пройтись». Никто, кроме Миши, не удивлялся услышанному, не переспрашивал: «Что за беседка, откуда в Вильнюсе порт, на какой волне это странное радио?» – но и не поддерживал разговор. Впрочем, Миша не был уверен, что эти реплики слышал хоть кто-то кроме него. Он вообще ни в чём больше не был уверен. И считал, что это скорей хорошо.
Глаза не то что слипались, но в какой-то момент оказались закрытыми. Миша сам не заметил, как задремал. Вернее, заметил, но уже задним числом, когда внезапно проснулся. Логично было предположить, что раз проснулся, то перед этим спал.
Не спешил открывать глаза, потому что ему казалось – если открыть их как-нибудь правильно, в нужный момент, можно обнаружить, что мы все сидим не в «Крепости», а в «Исландии», и это наша единственная реальность, других вариантов нет. Жаль, что не получается произнести это вслух. Но, кстати, думать об этом довольно легко. Значит, не совсем невозможное, – прикидывал Миша. – Просто я пока что слабак. Самуил бы точно сказал. Небось и в обморок не упал бы. Жаль, что его сейчас тут нет. А вдруг сработает, если сказать, например, по-английски, как Надя? У неё иногда английский действует на реальность не хуже, чем наш язык. Или, к примеру, на хуриано, специальном сакральном языке ЖЫ-10, Шёккарно, который там используют для деловых переговоров и уединённых молитв. Интересно, а я его ещё помню? Давно не практиковался. С восьмого, кажется, курса, когда передумал работать в том секторе и забил на их языки.
Кое-как составил неуклюжую фразу, что-то вроде: «уповаю на милосердие и прошу осуществления», – где в середину каждого слова встроено описание желаемого, сокращённое, где возможно, до определяющих смысл слогов: «откр. глаз. виж. мы бар Исландия» (такова уж структура языка хуриано, её описать нелегко). Прошептал вслух, открыл глаза – не сработало. С другой стороны, и не могло. Идея изначально дурацкая. Только спросонок такое приходит в голову. Язык хуриано при всём уважении не имеет ничего общего с нашим. В нём есть сила, но для мгновенного овеществления сказанного её недостаточно. Хуриано вполне допускает ложь.
– Я тоже часто пытаюсь, – шепнул ему кто-то в самое ухо.
Миша обернулся и увидел, что на подлокотнике его кресла сидит Артур.
– И тоже ни хрена не выходит, – добавил тот. – Но я не оставляю усилий. И ты, пожалуйста, не оставляй.
Миша не стал его спрашивать: «Пытаешься открыть глаза и увидеть „Исландию“?» – потому что и так понятно, что да. Не стал его спрашивать: «Ты всё помнишь?» – ясно, что помнит. Сейчас. Но не факт, что всегда. Не стал его спрашивать: «Ты меня наконец-то узнал?» – потому что даже это неважно. Важно однажды вместе оказаться частью реальности, где такие вопросы уже можно не обсуждать.
Артур слез с подлокотника кресла, но не ушёл, наклонился к нему, снова щекотно шепнул, почти касаясь губами уха:
– Это похоже на то, как если зажмуришься, в темноте перед глазами вспыхивают и мельтешат разноцветные точки, фигуры и пятна, растут, уменьшатся, перетекают друг в друга, меняют форму, мерцают, наливаются светом, постепенно тускнеют и гаснут или снова начинают сиять.
– Фосфены, – зачем-то подсказал ему Миша.
– Да. Только не пятна и не под закрытыми веками. Но точно сияют и гаснут. Как будто зажмурились разом наши память, ум и судьба.
Удивительно, но Мишу это объяснение полностью удовлетворило. Хотя оно, в сущности, не объясняло вообще ничего.
* * *
– Слушайте, – сказал Томас, когда они с Юрате и Мишей вышли из «Крепости» (чуть за полночь, Дана всегда закрывает пораньше в те дни, когда кот и куница остались дома). – Я, естественно, снял квартиру, не останусь на улице, так вопрос не стоит. Но я очень не хочу расставаться. Боюсь засыпать, а совсем не спать не могу. Сейчас всё нормально, я помню, как утром пил кофе у Мити и всё остальное. Кто я вообще и зачем. Но что будет завтра? Что я, проснувшись, вспомню? Как сдуру с утра пораньше напился, весь день добавлял, на автопилоте добрался до дома, отрубился и видел интересные сны?
Миша мрачно подумал: «Такое вполне возможно». Но вслух, конечно, не стал говорить.
– Это всё-таки вряд ли, – бодро сказала Юрате. – Сам от себя никуда не денешься, что взял, то уже твоё. Из чего совершенно не следует, что мы отправим тебя ночевать в одиночестве. Всем новорожденным нужен присмотр. Мирка, я правильно понимаю, что у Тимки дома сейчас никого?
– Кроме меня, никого. И раньше июня вряд ли объявятся. У всех страшенная куча дел.
– Аж до июня не надо, – просиял Томас. – Мне бы только ночь продержаться. И утром нормально проснуться. И тогда точно всё.
– Пошли, – сказала Юрате. – Чего мы стоим? Топчемся перед закрытым баром, как недогулявшие алкаши.
* * *
Томка уснул мгновенно, не раздеваясь, не умываясь, чуть ли не прежде, чем лёг на диван. Но успел вцепиться в Мишину руку, и тот не решился её отнять. Сел рядом на пол. Пусть держится, если
