Простой сборник - Алексей Летуновский
В левом боку зачесалось, и изнутри послышался громкий чих. Клен задрал серую майку и увидел, как из кишки вылазит рыжий мышонок. Торс Клена был покрыт мягким прозрачным пластиком так, что возможно было наблюдать за механикой органов и сообщать мышонку о неисправностях. Тот, словно пучок задорного огня среди алой бури, закрыл кишку на засов и, поднявшись по ребрам, вышел в люк в подмышке.
– Спасибо тебе, – сказал Клен. – А теперь прими ванную, ты сильно замарался.
Мышонок потянулся к нему лапками, Клен взял его в свою ладонь. – Что такое? – забеспокоился он. Мышонок смочил коготки слюной и сдвинул линию жизни в привычное русло, а затем отсалютовал Клену и ускакал мыться.
Ветви, согревшись, закрыли за собой окно, и в комнате стало теплее. Клен почувствовал, как, вновь воцарившее, тепло укутывает его в гранатовый плед и подбивает подушку из соломы.
– Как хорошо, что у меня есть работа, – начал думать он, но, не успев развить мысль, отошел в иное пространство, где мигом очутился на дуэли за честь упитанной красотой принцессы. Мышонок вернулся в комнату. Взъерошенный от мыльной воды, он смастерил себе смешную прическу и сел на лоб Клена. В какой-то плоскости он стал похож на янтарную прядь светлых волос парня, но, отбросив такие догадки, проник в люк на затылке и принял участие в дуэли.
Принцесса была спасена.
***
Район закрытых предприятий Хренограда напоминал выцветший полигон, которым никогда не пользовались. Среди редких трехэтажных домов, окруженных усталыми елями, из плоской пепельной земли торчали толстые смоляные трубы разных размеров и конструкций. Объединяло их одно: ядовитый лиловый дым, выходящий из подземных крематориев и смыкающийся в вышине в плотную степь разлуки с некогда зеленым небом. Небо, все же, изредка выглядывало через удачные щели, но пользы никакой не несло. Большая часть трехэтажных домов пустовала, в остальных рождались и умирали, так сказать, люди, в основном работавшие на закрытых фабриках, маркетах и поликлиниках (дома таких предприятий еле дотягивались до второго этажа, в основном росли вглубь, сами не зная зачем).
Клен натянул черную шапку, скрыв посветлевшие за время безработицы волосы, и, пританцовывая, шел на работу. Он не забывал дышать через черствую дольку ячменного хлеба, даже не задумывался о череде дыхания и прочем. Дорога была вполне знакома.
На одном из переулков кто-то разлил белоснежное молоко, да так, что оно давало освещение трем-четырем кварталам. Робкие лучи белого свечения терялись в осадке лилового дыма, который заполонили без того вязкий воздух района.
То, что многогранная жидкая лужа являлась молоком, можно было понять потому, что ее частенько принимались лакать черт возьми откуда берущиеся кошки чернее всех запасов угля вместе взятых. Клен заметил их и тут же распинал направо. – Белое молоко для белых кошек! – выругался он, но быстро успокоился и продолжил путь на работу.
***
Полки маркета надрывались от количества продуктов, поэтому их следовало защищать от посягательств. Каждое утро часть продовольствия отвозили в крематорий, однако до места назначения они добирались редко. Вероятно из-за того, что никто не мог разобрать, когда наступает утро. Клену довелось делить смены с неряшливо выросшим высоким мужиком по имени Роман. На шее у него стеснялся красоваться шрам от неудачного повешения, сам он довольствовался редкими зрачками и почти охладевшими к скальпу черными волосами. Он не стеснялся пожирать продовольствие маркета, считая его приложением к окладу. Когда Клен переоделся в вызывающе-горчичную униформу ждущего бед, Роман уплетал еле оттаявшие акульи котлеты. Железная дубинка, опорожненная ржавчиной, нагло била Клена по колену, но повесить на другую створу ремня он ее не мог.
– Я тебе так скажу, – увидел Клена Роман. – Тебе с этим именем нельзя здесь работать.
Клен сурово выдохнул: так начиналась уже девятая смена. Насупившись, он не решился менять пролога. – Я работал в картотеке поликлиники.
– Чего ушел? – набитым ртом сказал Роман.
– Надоело.
Роман сидел между полок с сухими закусками и страдал от жажды. – А там хорошо, – сказал он с мечтой.
Пока Клен пытался понять, где это абстрактное хорошо, Роман сходил за ящиком засахаренной воды. Клену вдруг причудилась принцесса, за честь которой он и мышонок боролись во сне. Она была наряжена в полупрозрачное рельефное платье цвета лазури, ее длинные молочные вьющиеся волосы слегка укрывали счастливые глаза цвета ручья, а лаконичные магниевые волоски, торчащие из ноздрей изящно согнувшегося носа, нарушали покой Клена и заставляли жалеть о том, что он выспался.
– Когда я работал в крематории, – причмокнул Роман, облизывая обожженные сахаром губы, – к нам приходил Этот Оттуда. Такой чистый весь из себя приходил. С позолоченными щеками, все как положено. Приносил своего ребенка умерщвлять. Тот был, должен сказать, мягкой крови, огонь не брал его, много раз сдавался и тух. Ребенок лежал, обугленный, орал так, что пришлось потом уши прочищать клюквенной нефтью. Ну, Ты знаешь.
Клен послушно кивнул. Принцессы рядом уже и не было.
– А Этот, – продолжал Роман, – стоял рядом и наслаждался, как его дитя дохнет. Его жена оставила его с ребенком, проклянув за то, что он того зачал. Одна другого краше. Что за люди! В таком районе живут. Ты видел их пруды? – Роман достал фотокарточки центрального района Хренограда. Под чистыми изумрудными облаками сияли густые облепиховые рощи, среди которых мирились верхушки дубовых замков с золотыми ставнями и стержнями труб белого пара. Насыщенно-синие пруды кричали под напором рыб из карамели. – Счастливые твари, – резюмировал Роман.
Клен вздохнул и вновь кивнул. Фотокарточки надавали ему лишних впечатлений, и он погрузился в сожаления о том, что родился не там, где захотелось родиться только в понимающем происходящее возрасте. На его серые глаза надвигались серые слезы.
***
Клен проголодался. А когда в стеклянную витрину маркета постучался белобрысый скорчившийся от разума бродяга, Клен не смог подобрать себя с полу, пригвожденный холодом и непозволительными впечатлениями. Роман выбежал наружу и стал дубасить бродягу ржавой дубиной. Из глазниц бедняги полились ручьи почерневшей крови, он упал и позволил внутренностям расползтись. Но далеко они не уползли: Роман каждую успел огорошить метким ударом. Клен почувствовал, что его тошнит. Он вспомнил, как три месяца сидел без работы, как его горошили без устали не только направо, но
