Замечательный предел - Макс Фрай
Лейн, лето второго года Этера
– Ты с кем так взволнованно разговаривал? – спросил Ший Корай Аранах.
Он стоял на крыльце, страшно заспанный, но уже авансом довольный – жизнью в целом и, в частности, началом нового дня.
Анн Хари схватился за голову:
– Я тебя разбудил? Прости. Я почему-то решил, что раз я в саду, а не в доме, можно орать, сколько влезет. А что ты спишь с открытыми окнами, и всё распрекрасно услышишь, не сообразил.
– Да нормально, – улыбнулся Ший Корай Аранах. – Ори на здоровье. Я рад, что ты дома. А то на рассвете тебя ещё не было. Качественно загулял!
– Да, это я молодец, – согласился Анн Хари. – И ничего же не предвещало. Бродил у моря, мне позвонил Шала Хан, он принёс осьминога из Вильнюса…
– Кого он тебе принёс?
– Бутылку с осьминогом на этикетке. Но всё равно, согласись, хорошо. Слово за слово, шаг за шагом, и на рассвете я обнаружил себя в баре «Котята».
– Это где такое? В ТХ-19?
– Нет, у нас в районе Сады.
– Безобразие. В Лейне есть бар «Котята», а я не знаю.
– Так и я до нынешней ночи не знал. Сады полны тайн и загадок даже для тех, кто там с детства живёт. В «Котятах», кстати, отличный ром наливают. Из твоих, извини, земляков.
– Из каких моих земляков?!
– Из шамхумских горных фиалок.
– Мать твою за ногу, – сказал Ший Корай Аранах по-русски (спасибо ему за это, а то, чего доброго, у Анн Хари вполне могла появиться внезапная мать, которую грубо схватили за ногу; вот интересно, кто). – Какой вообще может быть ром. В моё время эти фиалки вплетали в косы для привлечения бабочек. Шагаешь такой нарядный, а вокруг тебя вьётся облако мотыльков.
– Так ты же давно из Шамхума уехал. А ром из фиалок – совсем свежее изобретение. Какие-то ваши ботаники нашли в цветах избыточный сахар и начали гнать из них красивый лиловый ром. Вкусный. Но крепкий, зараза. Мне дважды пришлось говорить, что я трезвый. И то не до конца помогло.
Ший Корай Аранах улыбнулся:
– Ладно, значит ты провёл время с пользой. А орал-то чего? В смысле с кем разговаривал? Я думал, к нам гость пришёл.
– Потенциальный гость наотрез отказался становиться фактическим. Домой спать пошёл. А я звонил Тэко Машши.
– Вот так прямо с утра?
– Ну у меня-то всё ещё вечер. А у него – экспедиция в Сомбайю через Эль-Ютокан. Сегодня в обед уходят. Я успел буквально в последний момент.
– Так ты орал на издателя? Вот это, я понимаю, деловой человек.
– Да не особо, – улыбнулся Анн Хари. – Я ему не по работе звонил. А по личному делу. Как учёному и переводчику. Тэко Машши меня очень выручил. Я был уверен, что чувства, которые я испытываю, описаны в эпосе кубарачей. Хотел узнать, как они называются. Выяснил: «харра» и «сэйвар». То есть, я орал от избытка восторга, а не устроил скандал.
Ший Корай Аранах озадаченно покачал головой.
– Пойду сварю кофе. Всё равно вряд ли скоро усну. Но и тебе спать не дам, пока не расскажешь про свои сложные чувства. Ладно, ладно, не хмурься. Я же это сказал по-русски. Значит, просто шучу.
– Ну уж нет! – ухмыльнулся Анн Хари. – Придётся теперь меня выслушать. Будут тебе разговоры про сложные чувства вот прямо с утра.
– В Карашском эпосе, – начал Анн Хари, – есть глава про юного духа цветущих трав.
– А у тамошних духов бывает настолько узкая специализация? – удивился Ший Корай Аранах.
– Получается, да. У них так устроено: молодёжь, в смысле недавно рождённые духи, имеет что-то вроде профессии и кучу связанных с этой профессией повседневных забот. Взрослые духи умеют практически всё, делают в основном что и когда пожелают, но определённые обязательства у них всё-таки есть. А самые старые духи всемогущи и безответственны. Они могут вмешиваться в дела других духов, помогать им – или мешать. Вне зависимости от результата их участие считается безусловным благом. Ну, видимо, таковым и является, хотя неопытным духам, а вместе с ними читателю эпоса это, скажем так, очевидно не сразу. А только вечность, или хотя бы сотню абзацев – стеклянных табличек, – спустя.
– Классическая метафора роста сознания! – обрадовался Ший Корай Аранах. – В той или иной форме встречается во множестве разных, во всём остальном не похожих друг на друга культур.
– Подозреваю, авторам Карашского эпоса было не до метафор. Пришли небесные духи, рассказали, как у них жизнь устроена, те записали, и всё.
– Ну так естественно. Нет никакого противоречия. Кому-то метафора, кому-то повседневная практика. В том же Хой-Броххе примерно так и живут. Помнишь, Нхэрка рассказывал? В юности все серьёзные, учатся и работают, а с возрастом это постепенно проходит. Если д’гоххи балбес легкомысленный, значит, он, скорей всего, уже взрослый, а то и глубокий старик… Прости, дорогой, я тебя перебил. А ты только начал рассказывать. Что там вышло с юным духом цветущих трав?
– Он остался один на хозяйстве, когда остальные духи умотали на праздник. Там в тексте крайне сложное описание праздника и пространства, где он проводится, поэтому проще сказать «хрен знает куда». Юный ботаник надеялся всё дежурство мирно проспать под любимым кустом, но не вышло. Лечь-то он лёг, но не сразу закрыл глаза. И увидел, что в небе появилась прореха. Дыра. К такому повороту жизнь чувака не готовила. Он был очень молод, неопытен и худо-бедно разбирался только в цветущей траве. Вообще не знал, как устроено небо, какие с ним случаются неприятности и как его, если что, чинить. Но пришлось, потому что больше этим заняться некому. Все на праздник ушли. Дальше в тексте пространно описываются усилия юного духа, справедливости ради, совершенно дурацкие: он пытался вылечить небо, как лечил бы свою траву. Эти главы явно задуманы как смешные, но, чтобы оценить комическую составляющую, надо быть человеком из Хойны, на худой конец, Тэко Машши. Я имею в виду, хорошо знать контекст. Ладно, важно другое. Юный дух не оставляет усилий, хотя сам понимает их тщетность, он не дурак. И тут внезапно появляется самый старый и опытный дух из тех, что ушли на праздник. Он там уже наплясался, выпил три моря местного чая и заскучал. А тут отличное развлечение – малыш чинит небо. Можно повеселиться и заодно помочь. Вот в этот момент юный дух испытывает чувство, которое в оригинале называется словом «харра». Это когда ты осознаёшь смехотворность своих усилий и одновременно
