Лев Жаков - Убить Бенду

Бенда лежит, глядя в потолок, пока огонь, мигнув, не гаснет. Постепенно темнота в комнате сливается с тьмой внутри, и Бенда соскальзывает в забытье, в сон без видений, в тревожное временное небытие.

Везде горят, очищая воздух, костры, дым иногда застилает сарай, щиплет глаза. Из улиц вокруг площади слышны крики, визгливый лай, жалобное мяуканье: жители истребляют кошек и собак. Почти нестерпимо пахнет чесноком. Ветер приносит запах можжевельника. Столпившиеся вокруг плачут, потому что Бенда молчит.

– Если умеешь, убей их... быстро, – просит старейшина. – У меня там... внучка. Три года.

Бенда поворачивается к строению.

Когда Бенда приходит в себя, рядом сидит Мама Ло. Глаза у сердобольной толстухи красные, лоснящиеся щеки мокры, она тихо всхлипывает, утирая глаза то рукавом, то передником.

Бенда долго смотрит на нее, как будто не узнавая. Затем, с трудом шевеля высохшими губами, спрашивает:

– Почему?..

Мама Ло хватает со стола стакан и сует Бенде:

– Выпей, бедняжечка. Горе-то... А почему – что говорить? Господь дал, Господь взял...

Бенда пытается сесть, и трактирщица бросается помогать, поднимает подушку, подкладывая ее под спину Бенде.

– И кто?

– Ну кто, кто, кому это надо? Бандиты какие-нибудь, воры, грабители, мало ли лихого люда вокруг... – говоря это, Мама Ло смущается, потому что она хоть и не знает, но очень подозревает, кто тут поработал. Недаром ведь Кривой так смотрел вчера на дом булочника. Что же сосед такого сделал, что сказал, если мирный, в общем-то, Аласт...

– Вы знаете.

– Да откуда же, откуда же? – мечется трактирщица, однако не выдерживает и, заливаясь слезами, рассказывает. Не все, а то, что видела вчера. Не то, что Кривой ее давний приятель, не то, что она сбывает краденное им и его бандой. А как вошел он вчера, хлопнул дверью так, что дом задрожал, и посмотрел на нее так, что сердце ухнуло в пятки, предчувствуя беду, да там и осталось и до сих пор все еще там, и разрывается от жалости к сиротинушке...

– Эй, мамаша! – раздается снизу зычный голос.

Толстуха становится бледнее своего передника.

– Это он!

– Он?

Мама Ло подхватила юбки и со всей скоростью, на которую была способна, кинулась в зал.

Кривой стоял, облокотясь на стойку.

– Где колдун? Наверху?

Толстуха всплеснула руками:

– Аласт, ты чего? Креста на тебе нет, ты чего, пожалей мальчика!

Бандит отлепился от стойки, чтобы двинуться к лестнице.

– Ты што, старуха, не бу же ж я его резать. Тока погрим. Пива пока принесь, туда, в угол.

Из угла помахал Юлий. Он сидел за столбом, чтобы его не было видно с лестницы, и мелко дрожал в предвкушении. Мама Ло подошла к нему. Мальчик спросил тихо:

– Вы сказали колдуну, что это Кривой?

– Я? Да ни в жисть! – забожилась трактирщица.

Юлий вздохнул с удовлетворением.

Кривой постучался, хотя дверь была приоткрыта. Никто не ответил. Кривой толкнул дверь и вошел, выкатив грудь.

Бенда стоит, держась за стол, и не отрываясь смотрит на вошедшего.

Кривой плотно закрывает за собой дверь, поворачивается к Бенде.

– Слыша, што вы, господин колдун, всякие болезни лечите, э? Даж странные, э? Хе-хе. Дак я по этому поводу. А? Подлечиться бы мне. Господин колдун!

Бенда смотрит.

Огонь поднялся не сразу. Дым проник сквозь широкие щели между досками, и крики усилились. Заплакали дети, их плач подхватили женщины в сарае и на площади. В спину по-прежнему тыкались острия пик. Толпа волновалась.

– Солдаты постараются сдержать людей, а ты потом беги скорее в ту улицу и прячься в порту. Тебя закидают камнями, – шепчет старейшина.

Бенда не слышит.

– Штой-то ты молчаливый какой, э? – Кривой встал перед Бендой, набычившись, уперев руки в бока. – Чего, лечить бум? Э, грить умешь, голуба? – Бандит тоже внимательно рассматривает бледное строгое лицо Бенды. – Слышь? Колдануть можь? Болезня у мине, слышь, э?

Налетел ветер, раздул пламя. В толпе завыли. Между досками высунулась маленькая ручка, потянулась наружу. «Мама, мама!» – звали дети.

Бенда молчит.

Кривой начинает сердиться. Хмуря светлые брови, он шарит по поясу, но, сдержавшись, убирает руки от ножа, скрытого полой голубого кафтана.

– Слышь, колдун? Я же ж к те лечиться прише. Заплачу хорошо, не сомневайся, но ежли што, так и это, ножом по горлу. Ты мине гордость не строй, слышь? Э, глухой, што ль? Я сказа – болезня у мине, хрен кривой, поэл? Ты на морду мою не глядь с презреньем, а сюды глядь! – Кривой приспустил штаны, обнажив возбужденный корень жизни. – Вишь? Дак штоб прямой бы! А? Сдела, голуба, а за мной дело не станет...

Бенда с усилием опускает взгляд и долго смотрит на чресла бандита, так долго, что Кривой, помявшись, натягивает штаны обратно.

– Ну? Долго молчать бум? – угрожающе произносит он.

Бенда переводит взгляд обратно на напряженное лицо бандита.

– Дак што? – Неуловимое движение – и в руке Кривого оказывается нож. – Э?

Бенда сглатывает, разлепляет губы:

– У вас все в порядке, лечить нечего.

– Э? Ты што, колдун, глухой, што ль? Кривой, я грю, хрен!

– Отклонения в пределах нормы, никаких нарушений.

– Дак как же ж, когда кривой! – Бандит взбешен. – Колдуй, гад! А не то...

Огонь охватил сарай. Черный дым валит в небо, языки пламени вздымаются выше домов. Толпа медленно отступает, некоторые женщины, наоборот, пытаются прорваться сквозь строй солдат. Горящее дерево трещит, пепел летит во все стороны. С грохотом, подняв тучу искр, проваливается крыша. В огне кричат, бьются, рвутся люди. Стены падают – все звуки, кроме рева огня, исчезают.

Воздух вокруг Бенды густеет, между кончиками пальцев вспыхивают синие искры, по комнате разливается жар, простыня на кровати начинает тлеть. Однако бандит, не чувствуя опасности, ревет:

– Презирашь, колдун? Да я тя по стене размажу! Кишки на буркалы намотаю! – и бросается на Бенду. Во второй руке появляется второй нож.

Свист воздуха; падает, откинутый ногой, табурет – но лезвие со звоном входит в дерево стола. А Бенда, развернувшись, прыгает в окно.

– Не уйдешь, гад, три кинжала те в задницу! – орет Кривой, бросаясь к окну, перехватывая нож за рукоять и приготовившись к броску. Но, перегнувшись через подоконник, он видит, что улица пуста. Смотрит направо, налево – нигде колдуна нет. Город еще не проснулся, только около площади бредет вечная торговка рыбой. Кривой смотрит вверх – и там никого нет, лишь медленно поднимающееся над крышами солнце рассылает свет и тепло равно убийце и убитому, живому и мертвому, бандиту и

колдуну. – Тока попадись мне – прирежу! – кричит Кривой, грозя кулаком в небо.

Бенда стоит, покачиваясь. Огонь догорает, ветер прибивает последние языки пламени, поднимая в воздух черный пепел. Площадь замирает в молчании. Глаза выплаканы, горло охрипло от проклятий и молитв. Обугленный столб стоит посреди пепелища. Порыв ветра – столб со скрипом наклоняется и падает.

– Убью, убью! – твердит Кривой, мерно двигая задом. Привязанный к сундуку Юлий, закусив губу, тихо плачет.

Камень, чиркнув об острие пики, прилетел и ударил в плечо. Второй ударил в затылок. Бенда падает. Мгновение тишины...

С хрустом и шелестом разбрызгивая золу и пепел, над пепелищем встают люди. Растерянные дети и взрослые на четвереньках выбираются из-под углей, у них черные, вымазанные сажей лица. Но под грязью они розовые, свежие и здоровые как никогда.

Толпа ломает строй солдат, не слушая истошных криков старейшины:

– Подождите, подождите, куда же вы, пусть всех сначала осмотрит лекарь! Стойте, вы же можете заразиться! Остановитесь, я приказываю!

Обезумевшая от чуда толпа захлестывает пепелище.

Глава шестнадцатая

– А мое золото! Там осталось мое золото! – закричала уносимая бодрой рысью Алиция.

Словно в ответ на ее слова, из пещеры в коридор влилась струйка расплавленного желтого металла. Она проползла немного, шипя и исходя паром, и застыла. Сверху плеснулась целая волна золота.

– Не желаете? – предложил девушке Канерва, кивая назад.

Алиция оглянулась, пытаясь поверх его прыгающего плеча разглядеть, что делается в оставленном ими проходе.

– Ничего не вижу!

Лорд Мельсон придержал лошадь, повернул, чтобы девушка могла насладиться зрелищем. Но Алиция, разглядев догоняющую их волну раскаленных жидких денег, завизжала:

– Что вы встали, скачите!