Частная практика - Екатерина Насута
— Доброго утра, Матвей Степанович, — Катерина закрыла глаза, испытывая преогромное желание телефон отключить.
— Да, доброго… вы мне нужны!
— Зачем?
— Вы должны меня спасти!
— От чего?
Спокойствие. Только спокойствие. И ноги вытянуть. И попытаться разогнуться, потому что диванчик времён её теплых воспоминаний оказался вовсе не так уж мягок. То ли годы сказались, то ли собственный Катерины возраст.
— От меня самого! — нервически воскликнул Матвей Степанович. И Катерина представила, как он отирает платочком бритую голову. — У меня снова эти мысли… эти самые… про общественное благо!
— Вы хотите его совершить.
— Я хочу набить морду подрядчику.
— И как это пойдёт обществу на благо?
— Так… ворует же, паскуда, — голос Матвея Степановича обрёл некоторую долю спокойствия. — Не у меня. У государства. И раньше я бы в долю вошёл, а теперь вот морду набить тянет и так, чтоб покаялся. Это ж ненормально!
— Совершенно, — Катерина, сдержав стон, села. — Вы правы… это ненормально. Но вы усилием воли желание подавите.
— Я подавил. Но… с каждым разом оно всё сложнее! И с женой опять же…
— Которой?
Жен у Матвея Степановича было четыре и все — бывшие.
— С Машкой… это вторая, — он вовремя спохватился, что Катерина не помнит. — Я знаю, что у неё муж нынешний без работы остался. Позвонил. Предложил помочь. Говорю, вот позаботиться о тебе хочу. Не чужие же ж люди! А она меня матом… нет, я понимаю, что раньше я был так себе мужем… но сейчас-то искренне хочу позаботиться! И позабочусь.
— Возможно, не стоит заботиться о людях, которые этого не хотят?
— Но муж-то у неё без работы. А сама в декрете сидит. Алёнка, моя третья которая, та вон тоже сперва отказывалась, но ничего, привыкла… наверное. Правда дурит, переехать надумала, на Севера. Я ей сразу сказал, что ей на Севера нельзя, там климат для женщины неподходящий! Предложил домик купить. В Крыму. Вот мозгами понимаю, что дурь несусветная, что валила бы она на свои Севера, а не могу отпустить… заболеет же… у Сабинки ухажёр новый. Он мне не нравится категорически. Мудило ещё то, если по роже. А она не слушает…
Катерина прикрыла глаза.
Думать не хотелось.
Хотелось упасть на диван, поёрзать, выбрав место поровнее, чтоб старые пружины не пробивали рёбра, и накрыться с головой пуховым одеялом.
— Катерина Андреевна… спасайте.
— От чего?
— Не знаю… выясните! Давайте я ещё раз тесты ваши пройду!
— Вряд ли там что-то изменится, — она всё-таки села, но не выпустив одеяло. Растопленная на ночь печь успела остыть, как и сам дом. — Матвей Степанович, вы здоровый человек. Со здоровой психикой.
— Но… как здоровый… я не здоровый. Не здоровый я! Я раньше был здоровый! А теперь… теперь вот… херня какая-то творится! Взятку дать надо хорошему человеку, чтоб вопрос решил один в мою пользу. А я не могу! Вот меня прям от одной мысли про эту… самое… трясёт всего! Или вон… другой вопрос решить… с одним… несговорчивым, из-за которого того и гляди контракт со стройкой уйдёт. Год назад я бы сказал прессануть и всё. День-два и проблемка решилась бы. А тут прям душа болит, что человека из дома выживаю… что это, Катерина Андреевна?
— Совесть, — Катерина спустила ноги с дивана и потрогала пол. Так и есть, леденющий. — Это, Матвей Степанович, называется совесть. Проснулась она у вас.
— Так пусть опять заснёт! Я ж разорюсь! Я уже пробовал… ну, как вы советовали… десятину духовную… на храмы там, приюты…
— Не вышло?
— Сперва-то отпустило. А потом… потянуло проверить, что там… и знаете, воруют, сволочи! — это было сказано с искреннейшим возмущением. — И там, и сям… и управы на них никакой. А меня крючит! Вот натуральнейшим образом. Главное ведь даже не это! Главное, что мне заботиться не о ком! А я хочу! Людка, первая, так та за границу умотала… так и написала, что у меня совсем крыша поехала, что с моею о ней заботой жить невозможно! Мне бы разозлиться, а я переживаю, ночей не сплю, маюсь, как она там… и заботится хочу. И о ней, и о других тоже…
— Это естественное желание нормального человека, проявлять заботу о близких. Просто… у вас ведь, если не ошибаюсь, больше из близких никого?
— Никого, — согласился Матвей Степанович. — Сиротинушка я…
Ага.
Здоровенный бритоголовый сиротинушка, который в руке подкову согнуть может. Сам показывал и хвастал ещё, что силы в нём почти столько же, сколько дури.
Но дури всё равно больше.
От неё таблетку и просил. Волшебную. Для мозгов.
— Наверное, поэтому всё, — голос Матвея Степановича сделался задумчив. — Что сиротинушка… и заботиться мне не о ком. Может… я подъеду? Глянете? Я как с вами поговорю, то легшает.
— Подъезжайте, — разрешила Катерина. — Только… давайте часам к десяти? Я не в городе.
— Может, машинку прислать?
— Не надо.
Не хватало ещё.
— Значит, договорились… вы уж придумайте чего, Катерина Андреевна… я ж и вправду свихнусь так вот. Или разорюсь. Или и свихнусь, и разорюсь сразу.
И отключился.
Катерина подавила зевок. И подумала, что в принципе можно было бы и доспать. Но потом подумала, что нехорошо обманывать себя. Уснуть она не уснёт, только промается и разозлиться. А значит, надо вставать.
И проверить второго своего пациента.
Ввязалась на свою голову…
Она пошарила под диваном и вытащила тапочки. Выглянув в окошко, Катерина обнаружила что там всё ещё темно.
Ну как…
Небо скорее синее, чем чёрное. Снег сыплет, но как-то вяло, словно нехотя. И фонарь, что характерно, горит, тот, который за воротами. Свет фонаря ложится жёлтым кругом на снег.
И некроманта, который по этому самому снегу кружится.
С палкой в руках.
Было бы смешно… смешно не было. Совсем. Катерина сползла с кровати, как была, с одеялом, подобралась к окну. Сквозит слегка… и газеты отклеились. И надо бы на стеклопакеты заменить. Но кому и когда.
И зачем?
Но видно всяко лучше.
Вот Гремислав замер… не просквозило бы его в одной-то рубахе. Нет, штаны тоже имелись, но вот смотреть на некроманта было холодно, и Катерина поплотнее закуталась
