Скотт Линч - Республика воров
– Ну что ты… – просипел он.
– Ш-ш-ш! Прости, я не хотел тебя будить. Надо было комнату проветрить.
Темное пятно слева, ростом и размером с Жана, сдвинулось с места. Скрипнули половицы под ногой, зашелестела ткань, щелкнул замочек кошелька, звякнули монеты. Локк приподнялся на локтях, ожидая очередного приступа головокружения, – голова послушно закружилась, будто по расписанию.
– Мне сон про нее снился, – пробормотал он. – Про то, как… как мы в первый раз встретились.
– Про нее?
– Ага, про нее. Ну, ты знаешь, про кого.
– Ах, ну да, небезызвестная она.
Жан присел у края кровати, протянул чашку воды. Локк взял ее дрожащей левой рукой и благодарно пригубил. Мир медленно обретал привычные очертания.
– Сон был такой яркий, – вздохнул Локк. – Все как настоящее. Я хотел до нее дотронуться, прощения попросить…
– И это все? Ну ты даешь! Если в таком сне женщина привидится, надо не прощения просить, а…
– Ну это не в моей власти…
– А в чьей? Сон же твой – вот и делай в нем что хочешь.
– Так я же совсем маленький тогда был…
– Если еще раз приснится, перескочи лет на десять-пятнадцать вперед. В следующий раз проснешься – будешь краснеть и заикаться, понял?
– Куда это ты собрался?
– Да так, прогуляюсь.
– Жан, не истязай себя. Знаешь же, что все без толку.
– Ну что – все? – Жан отобрал у него пустую чашку.
– Нет, не все. Я…
– Я скоро вернусь. – Жан оставил чашку на столе, машинально одернул камзол и направился к двери. – А ты пока отдохни.
– Ты что, разумных советов слушать не собираешься?
– Помнишь, что говорят о подражании и лести? То-то и оно.
Дверь бесшумно закрылась, выпустив Жана на улицы Лашена.
2За Лашеном прочно укрепилась слава города, где все покупается – и где можно избавиться от всего, чего угодно. По милости регио – высшей и самой малочисленной аристократической прослойки (истинной знатью здесь считались титулованные особы по меньшей мере в третьем поколении) – любой обладатель внушительного кошелька, пусть даже и не в самом трезвом уме и твердой памяти, за четко определенную мзду мог придать своей крови требуемый оттенок голубизны.
Со всех концов Терина сюда стекались негоцианты и преступники, наемники и пираты, завзятые игроки, искатели приключений и изгнанники. В кокон счетной палаты они входили простолюдинами, там избавлялись от огромного количества драгоценного металла и появлялись на свет новоиспеченными лашенскими аристократами. Регио присваивало титулы баронетов, баронов, виконтов, графов и даже маркизов, при этом родовые имена новотитулованные особы изобретали сами. Дополнительные чины и звания выбирались из особых списков, за отдельную плату; большим спросом пользовался «Защитник двунадесятой веры». Существовала и горстка рыцарских орденов, по большей части бесполезных, но их знаки отличия служили великолепным украшением камзола и мундира.
Свежеоблагороженные особы изо всех сил наслаждалась стремительно приобретенной респектабельностью, а потому Лашен славился еще и невероятной строгостью чрезмерно сложного этикета. Новехонькие аристократы не могли опереться на многовековые традиции, внушающие незыблемую уверенность в своем превосходстве, а потому во всем полагались на церемонное обращение. Сложные правила старшинства напоминали запутанные алхимические формулы, а балы и приемы ежегодно уносили больше жизней, чем моровые поветрия, болезни и несчастные случаи, вместе взятые. Похоже, новоявленной знати доставляло несказанное удовольствие отстаивать новообретенные фамильные честь и достоинство (пусть даже и с риском для бренной плоти) по любому, самому незначительному поводу.
По слухам, один из таких новичков установил своеобразный рекорд: путь от счетной палаты к дуэльной лужайке – и далее на кладбище – занял у него всего три дня. Разумеется, регио не возвращало родственникам покойного денег, затраченных на покупку титула.
Вся эта бессмысленная возня весьма усложняла жизнь нетитулованных, но состоятельных особ. В частности, получить консультацию у лучших лекарей города было практически невозможно – они служили неизменным статусным атрибутом лашенских аристократов, а потому не испытывали ни малейшей нужды в деньгах и не искали иных источников дохода.
Дыхание осени уже ощущалось в свежем ветре, что веял с Амателя, иначе называемого озером Драгоценностей, – пресного моря, простиравшегося до самого северного горизонта. По местным меркам Жан был одет скромно: в камзол коричневого бархата и шелковую сорочку, стоившие не более трехмесячного заработка преуспевающего торговца. Наряд красноречиво свидетельствовал о том, что его обладатель служит камердинером; самого Жана это вполне устраивало – важным господам не пристало околачиваться под дверью у лекаря, пусть даже и знаменитого.
Магистр Эркемар Зодешти слыл лучшим врачевателем в Лашене и с одинаковой ловкостью управлялся и с костной пилой, и с алхимическим тиглем. А еще он три дня подряд не обращал внимания на настоятельные просьбы Жана о консультации.
Вот и сегодня Жан снова подошел к решетчатой калитке на задворках особняка магистра Зодешти. Из-за витой кованой ограды на назойливого просителя презрительно взирал дряхлый лакей. Как и в каждый из трех прошедших дней, Жан держал в руках пухлый пергаментный конверт и белую визитную карточку.
Лакей безмолвно потянулся сквозь решетку и взял конверт и карточку. Конверт с традиционным подношением (в виде чрезмерного количества серебряных монет) моментально исчез в складках ливреи. Лакей прочел – или притворился, что прочел, – надпись на визитной карточке, изогнул бровь и ушел.
Надпись на карточке изо дня в день повторялась: «Contempla va cora frata eminenza», что на старотеринском (ради вящей изысканности и церемонности) означало: «Соблаговолите оказать содействие благородному другу». Изощренная куртуазность позволяла не упоминать имени аристократа, а само послание подразумевало, что некий влиятельный и родовитый господин желает, оставаясь неизвестным, прибегнуть к услугам лекаря для кого-то из своих друзей или близких – чаще всего для любовницы, оказавшейся в интересном положении.
Долгие минуты ожидания Жан проводил, изучая дом досточтимого магистра. Прочное каменное сооружение, размером с небольшой особняк на одном из островов Альсегранте, где жила каморрская знать, было построено в веррарском стиле, призванном подчеркнуть важность и значимость его обитателей. Крыша была выложена сверкающей обсидиановой черепицей, а оконные наличники украшала замысловатая резьба, больше приличествующая храму.
Из глубин сада, отгороженного от улицы высокой – в полтора человеческих роста – каменной стеной, доносились веселые голоса, мелодичный звон бокалов и взрывы смеха под аккомпанемент девятиструнного виола и еще каких-то музыкальных инструментов.
– С прискорбием уведомляю, что досточтимый магистр, к его великому сожалению, не располагает временем для удовлетворения просьбы вашего господина, – церемонно возвестил лакей, вернувшийся к калитке.
Конверт с традиционным приношением, разумеется, исчез бесследно – трудно сказать, в карманах лекаря или лакея.
– Простите, а не подскажете ли вы, когда досточтимому магистру будет удобнее выслушать просьбу моего господина? Судя по всему, середина дня – не совсем подходящее время, – решил уточнить Жан.
– Не могу сказать, – лениво процедил лакей и сладко зевнул. – Магистр проводит важные исследования.
Из сада послышались громкие аплодисменты.
– Ах, важные исследования?! – возмутился Жан. – Моему господину необходим искусный и благонадежный врачеватель, способный исцелить весьма необычный недуг…
– Репутация магистра Зодешти безупречна, и его исключительная благонадежность сомнений не вызывает, – ответил лакей. – Однако же в настоящее время его искусные услуги востребованы многими, а потому…
– Ох, ради всех богов, болван! Да пойми же, дело очень важное! – не выдержал Жан.
– Сударь, такого вульгарного обращения я не потерплю. Счастливо оставаться.
Жан хотел было запустить руку сквозь решетку и схватить старика за горло, но вовремя сообразил, что добром это не кончится. Кожаного доспеха он не надел, а изысканные башмаки в драке были хуже босых ног. Даже два топорика, спрятанные под камзолом, вряд ли помогут ему справиться со всеми гостями в саду.
– Досточтимый магистр рискует нанести оскорбление весьма знатному господину, – угрожающе взревел Жан.
– Не рискует, а открытым текстом оскорбляет, простая вы душа, – хихикнул старик. – По правде сказать, магистру глубоко безразличны просьбы, которые доставляют подобным образом. Среди местных ясновельможных господ нет ни одного, кто до такой степени не знаком с привычками магистра, что не осмелился бы обратиться к нему за помощью с парадного крыльца.
