Хамелеон и Бабочка - Татьяна Грачева
Вернувшись в квартиру, Максим широко открыл двери и залихватски свистнул.
— Димон, хорошие новости. Едем к бабушке.
Поездку Максим придумал спонтанно, решил, что так будет лучше. Не придётся встречаться с Диной, когда она приедет за вещами, скоротает день в ожидании звонка Зои, да и бабулю он давно не видел, соскучился.
Мария Павловна обрадовалась, вышла встречать, как только услышала шум мотора. Она потрепала Димона по загривку, увидев, что Дина не приехала, устроила допрос.
— Лошадь свою лабрадорскую привёз, а Диночка где?
Максим загнал автомобиль во двор, закрыл ворота на замок и только тогда ответил:
— Мы с Диной расстались.
— Как рассталися? С Диной? Да ты шутишь, да?
Максим неопределённо пожал плечами.
— Не шучу, ба.
Мария Павловна всплеснула руками.
— Так и думала. Я вчерась рубаху с левого рукава надела, а утром в мойке битую тарелку обнаружила.
Максим сел на скамейку рядом со старым почтовым ящиком, вытянул ноги и уткнулся затылком в забор.
— Не получилась у нас пара.
— А ну признавайся, — бабушка селя рядом и дёрнула за локоть, заставляя обратить на себя внимание, — накобелил?
— Что?
— Что-что! Изменил Диночке-то? Эх, Максимка, Максимка, что ж ты такой беспокойны-то как… как маманя твоя. Натура кобелиная.
Максим не стал спорить. Про кобелиную натуру он лучше бабушки знал.
— Ба, я другую люблю.
Мария Павловна привстала от удивления.
— Другую? Какую другую. Только привозил Диночку знакомиться. Когда ты успел?
— Ба, не говори так. Зойка — это серьёзно.
Мария Павловна поднялась, подозвала Димона, ошалевшего от свободы, и осуждающе покачала головой.
— Только не привози пока Зойку знакомиться. Я не сумею её встретить радушно. Мне Диночка очень понравилася, и я сержуся на тебя.
Сердиться сердилась, но ужином накормила до отвала. Даже пирог испекла с луком и яйцами. Максим по привычке оглядел подворье, прополол палисадник, а после плотного ужина зашёл в мамину спальню. Здесь, как и прежде, сладко пахло пудрой и духами, только теперь добавились нотки затхлости и плесени. Давно нужно было перебрать гардероб мамы и как следует проветрить этот музей.
Максим сел на край постели, напротив зеркала, провёл ладонью по серебристой поверхности. Пыли не было, зеркало помутнело от старости. В одном из ящиков лежал сборник стихов Блока. Ещё в детстве Максим заглядывал в него, книга всегда открывалась на месте закладки в виде засушенного василька. Насколько он помнил, мама знала только одно стихотворение — "Незнакомка", его и цитировала.
Отложив сборник, Максим открыл малахитовую шкатулку, перебрал старую бижутерию мамы и достал кулон в виде перламутровой бабочки. Подняв до уровня глаз, качнул украшение пальцем.
В его мысли вторгся голос.
— Скучаешь?
Максим оглянулся. В дверях стояла бабушка. Она медленно и задумчиво вытирала руки полотенцем. Перекинув влажную тряпицу через плечо, приблизилась и села рядом.
— Нонче у меня мыло из рук выскользнуло. К беде.
Максим сделал вид, что не услышал мрачное предупреждение. Бабуля любой мелочи придавала значение и во всем видела знаки.
Положив кулон на ладонь, он ласково погладил пальцем.
— Почему я никогда не видел это украшение на маме?
— Потому что его подарил твой отец. Уворовал небось у кого-нибудь. Стыдно такое носить. Да и опасно, мало ли, хозяин увидает.
— Не высокого ты о нём мнения.
Бабушка презрительно фыркнула.
— Цыган и есть. По натуре. Лицо у него такое было, будто он задумал коня скрасть, али видел чего-то глазищами своими.
Максим усмехнулся.
— Так ты не шутила, что у меня глаза цыганские?
— Так це правда. Цыганва.
— А больше ты ничего о нём не знаешь?
Мария Павловна задумалась и решительно покачала головой.
— Не знаю. Один раз-то его и видала. Олька просто сдурела от него, вот и тебя родила. А он ещё раньше сбежал. О тебе и не знает, небось.
Максим убрал кулон в шкатулку и рассмеялся.
— Да уж, не голубых я кровей оказывается.
— Невезуха у нас в роду с любовями, — вздохнула Мария Павловна.
— Почему? Ты же с дедом долго прожила.
Бабушка горько усмехнулась:
— А как непросто с ним было. И дебоширил, и пил, и по бабам ходил. Сколько кровушки моей попил, вампирюга. Только, когда мамой твоей обрюхатил, немного успокоился, всё переживал, что не выношу. Очень тяжко было мне. Олька слабенькая родилась, от неё и врачи отказались, знахарка помогла местная. Думали Олюшка не выживет, али я подохну. На второго потому и не решились. Дорого нам дочка досталась. Правда потом, когда Оля окрепла, он опять принялся мои нервы на кулак наматывать. И так до самой смерти. Да ты ж помнишь, — бабушка протяжно и печально вздохнула и ласково улыбнулась, — какой он был дуралей. Змей подколодный, но любимый.
Максим покачал головой. Деда он помнил назойливым и немного нудным, не мог представить его молодым мужчиной, вскружившим бабуле голову.
Оставив бабушку, он вышел на улицу, опустился на скамейку и поднял взгляд на небо. Оно смотрело на него точками светящихся зрачков и дышало вечностью. В кармане тренькнул телефон. Сердце ускорилось заранее, словно почувствовало, кто беспокоит его поздно вечером. Максим достал мобильный из кармана и разблокировал экран. Это действительно была Зойка. Она ничего не написала, прислала фотографию, ту самую с поцелуем.
Максим рассмотрел её внимательно, приблизил и разглядел фрагментарно. Руки, губы, глаза. По телу пронеслась горячая волна, похлеще самого яркого открыточного возбуждения. Он хотел написать что-нибудь в ответ, даже начал набирать признание, но потом передумал. Словам он не верил, подозревал, что и Зойка не верит. А вот ощущения его не обманывали. Это было оно самое. То, от чего когда-то настолько сдурела его мама, что на свет появился он. В случае Зои зрячим было её тело, вот оно правильно реагировало, а мозг только и делал, что выстраивал преграды и искал рациональные объяснения.
Достучаться словами до неё не возможно, она реагирует первобытно — инстинктами и интуицией. Им и верит. Он снова посмотрел на фото их поцелуя и широко улыбнулся: завтра он увидит Зойку.
Он не успел убрать телефон в карман, на экране высветилось сообщение.
«Ну и как мы смотримся?»
Макс хмыкнул и набрал ответ:
«Твоё место в моих руках».
Курсор засветился. Но ответа не было долго. Наконец раздался одиночный писк.
«Я скучаю».
Максим подозревал, что Зоя писала что-то другое, но потом удалила и отправила это незамысловатое признание.
Он же не стал себя ограничивать и написал всё, что сейчас чувствовал:
«Я скучаю по твоему аппетитному запаху, по твоей капучиновой коже, и бессовестным пальцам. Ты даже
