Будни фельдъегеря 1. В эльфийской резервации - Екатерина Бунькова
- Серьезно? – удивилась Аня. – Это ж больше шестидесяти километров.
- Ага, - подтвердил дядя Боря. – Глупость, правда? Вот так съездишь за покупками в Город, домой все привезешь, съешь, а упаковка в помойку – и обратно, в Алапаевск покатила. Смех да и только. Катают мусор туда-сюда, тур по городам России устраивают. Особенно смешно, когда ветки, листья и сорняки грузят. Раньше-то все огороды держали, кучи компостные делали, а нынче кто будет возиться? По мешкам рассовали, на машину сгрузили, и поехал мусор на прогулку в Город за наши же денежки. А потом жалуются, что засрано все.
- Бред, - покачала головой Аня и впервые в жизни встала на сторону своих подруг-активисток, принявшись объяснять старику «новомодные» принципы сортировки пластика. Они еще немного пообсуждали косяковские беды, пожаловались друг другу на жизнь, поностальгировали о девяностых, но ничего путного друг другу не рассказали: в Косяковке все было по-старому, а о московских событиях дяде Боре рассказывала дочь. Впрочем, их бесполезная болтовня сделала главное: позволила выговориться и настроила на добродушный лад, так что когда разговор иссяк, двум землякам и в тишине отлично ехалось дальше.
Вскоре за окнами десятки потянулись молодые леса: сосенки и ели ростом от силы по плечо густо-густо укрывали землю. Стволы были крепенькие, ветки пушистые, макушки на одной высоте, будто их кто специально подравнял. По документам эти земли числились как сельскохозяйственные, но принадлежали вовсе не лесничеству, а фермерским хозяйствам, бывшим колхозам, и должны были сейчас колоситься молодыми хлебами. Но то ли солярки для техники не хватило, то ли техника окончательно сгнила, то ли техники спились, да вот только поля уже который год никто не распахивал. Оттого-то и поросли они молоденькими деревьями. С одной стороны, Ане было жаль, что хозяйство развалилось. А с другой стороны, кто сказал, что молодой лес – это плохо? Кислород, жилье для живности, древесина для будущих поколений и просто красота вдоль дороги
Заехав в Косяковку, дядя Боря, расчувствовавшись, провез девушку по бывшему городу кружным путем, чтобы показать, что нынче на родине делается. На родине восстанавливалась древняя церковь (с тайными надеждами руководства поправить бюджет хоть за счет паломников), строился новый торговый центр и зарастал тополями списанный и заброшенный «сангородок» - бывший комплекс из детской и взрослой инфекционок и туберкулезного диспансера. «Заброшенка» радовала глаз новенькими вывесками и табличками, сделанными буквально за пару недель до списания, но при этом уже походила на кладбище слонов: местные успели разобрать все, что плохо лежало, от кровли до кирпичей и перекрытий. Неплохо выглядел пруд и центральная площадь, глянцево блестел центральный магазин, по совместительству ресторан (хотя, скорее, дорогая пивнушка). Городской парк зарос до непотребного состояния, зато вокруг загаженной голубями «Родины-матери» отстроили отличную детскую площадку, подмазав это дело под программу облагораживания памятников: в кои-то веки финансы, выделенные для улучшения города, и правда пошли на благое дело.
В целом Косяковка выглядела неплохо и не так уж далеко ушла от соседнего Алапаевска. Старые почерневшие домики кое-где были обшиты новеньким сайдингом. Почти везде окна были пластиковые, и сквозь них было видно огромные телевизоры во всю стену – гордость и мечта любого деревенского жителя. Перед голубыми воротами оград местами были припаркованы дорогие машины, явно не способные к передвижению по местным дорогам в весенне-осенние периоды и ясно говорившие своим видом о том, что принадлежат детям и внукам, приехавшим погостить.
Аня почувствовала себя неловко оттого, что столько лет не возвращалась на родину – даже на родительский день. На могилы отца и матери вместо нее приходила тетя Марина, а Аня лишь присылала ей деньги на венки да поминки. Спряталась в столице от грустных мыслей, прикрылась работой и прочими делами, дававшими ощущение стабильности и иллюзию комфорта. Но при виде родного города вся накопившаяся тоска, благодарность, чувство одиночества и стыда нахлынули на нее, едва не вырвавшись наружу слезами. Захотелось показать неведомым «всем», что она тоже помнит о своей малой родине, тоже приезжает и что-то делает для родного дома. Оттого-то, когда дядя Боря высадил ее перед покосившейся калиткой палисадника, она гордо отказалась от помощи с чемоданами и потому не смогла вовремя обнаружить проблему отсутствия ключа и решить ее самым простым методом: силой умелых мужских рук с большим опытом ремонтов.
Бесплодные попытки попасть домой, эпизод со щенком, а следом и собственная жестокость в наказании пацана окончательно добили ее расчувствовавшуюся душу. И глядя на кровавое дело своих рук, Аня вдруг затряслась всем телом, осела в мокрую траву и неожиданно для самой себя зарыдала. В голос. С длинными неровными придыханиями, всхлипами и размазыванием соплей по лицу.
- Ты-то чего ревешь, бы… бешеная? – раздался обиженно-звонкий мальчишеский голос минуту спустя.
- Тебе не понять, урод, - гундосо ответила Аня и шумно шмыгнула в попытке загнать обратно непрошено вывалившиеся наружу чувства, на которые каждый уважающий себя взрослый не имеет права. Тем более на виду у какого-то живодера.
- Щенка, что ли, жалко? – снисходительно поинтересовался парень. Он был на удивление спокоен и, похоже, даже не собирался лезть в драку в попытках отомстить за попорченную внешность, а лишь тщетно пытался добыть из старой колонки воду, чтобы смочить холодной водой платок и сделать себе компресс. Рычаг скрипел, из носа колонки скатывались ржавые капли, но нормальная вода не шла.
- А тебе, похоже, нисколько, - рыкнула Аня, сердясь на саму себя за жалкий вид и еще более жалкую перепалку с мелким идиотом. Кое-как оторвав зад от влажной земли, она отряхнула юбку и попыталась привести лицо в порядок.
- А че мне его, палкой прикажешь забивать? Или топить? – неожиданно обозлился парень, чей нос явно и неотвратимо начал распухать. - Так еще дольше.
- Что дольше? – не поняла девушка.
- Дохнуть будет дольше, - пояснил он, пытаясь охладить пострадавшее место хотя бы сырой землей, клочком выдранной с
